Портал
Форум
Последние изображения
Регистрация
Вход
русская фантастика.
Страница 3 из 7 • 
1, 2, 3, 4, 5, 6, 7
Re: русская фантастика.
автор комбат81 Ср 20 Фев 2019, 02:50
Почти сказка
ГЕНРИХ АЛЬТОВ
ИКАР И ДЕДАЛ
Будь мне послушен, Икар!
Коль ниже свой путь ты направишь.
Крылья вода отягчит;
Коль выше — огонь обожжет их.
Овидий, Метаморфозы
Это было давно. Время стерло в памяти поколений подлинные имена тех, кто летел к Солнцу. По именам кораблей люди стали называть их — Икар и Дедал. Говорят еще, что корабли назывались иначе, а имена Икара и Дедала взяты из древнего мифа. Вряд ли это так. Ибо не Дедал, а тот, кого теперь называют Икаром, первый сказал людям: «Пролетим сквозь Солнце!»
Это было давно. Люди еще робко покидали Землю. Но уже познали они опьяняющую красоту Звездного Мира, и буйный, неудержимый дух открытий вел их к звездам. И, если погибал один корабль, в Звездный Мир уходили два других. Они возвращались через много лет, опаленные жаром далеких солнц, пронизанные холодом бесконечного пространства. И снова уходили в Звездный Мир.
Тот, кого теперь называют Икаром, был рожден на корабле. Он прожил долгую жизнь, но редко видел Землю. Он летал к Проциону и Лакайлю, он первым достиг звезды Ван-Маанена. В планетной системе звезды Лейтена он сражался с орохо — самыми страшными из известных тогда существ.
Природа много дала Икару, и он щедро, как Солнце, тратил ее дары. Он был безрассудно смел, но счастье никогда ему не изменяло. Он старился, но не становился старым. И он не знал усталости, страха, отчаяния.
Почти всю жизнь с ним летала его подруга. Говорят, она погибла при высадке на планету в системе Эридана. А он продолжал открывать новые миры и называл их ее именем.
Да, среди тех, кто летал к Звездам, не было человека, равного по отваге Икару. И все-таки люди удивились, когда он сказал: «Пролетим сквозь Солнце!» Даже друзья его — а у него было много друзей — молчали. Разве можно пролететь сквозь раскаленное Солнце? Разве не испепелит безумца огненное светило? Но Икар говорил: «Посмотрите на газосветные трубки. Температура в них — сотни тысяч градусов. Но я беру рукой газосветную трубку и не боюсь обжечься. Ибо вещество внутри трубки находится не в виде газа, жидкости или твердого тела, а в четвертом состоянии — в виде плазмы, в состоянии крайнего разрежения». Ему возражали: «Разве не известно тебе, что внутри Солнца не плазма, а вещество в двенадцать раз более плотное, чем свинец!»
Так говорили многие. Но Икар смеялся: «Это не помешает нам полететь к Солнцу. Мы сделает оболочку корабля из нейтрита. Даже в центре Солнца плотность будет ничтожно мала по сравнению с плотностью нейтрита. И, подобно стеклу газосветной трубки, нейтрит останется холодным».
Люди не сразу поверили Икару. И тогда ему помог тот, кого теперь называют Дедалом. Он никогда не летал в Звездный Мир, и только наука открывала ему тайны материи. Холодный, спокойный, рассудительный, он не был похож на Икара. Но если людей не убедили горячие речи Икара, то сухие и точные формулы Дедала сказали всем: «Лететь можно».В те времена люди уже многое знали о пятом состоянии вещества. Сначала оно было открыто в звездах, названных «белыми карликами». При небольшой величине эти звезды имеют огромную плотность, ибо почти целиком, кроме газовой оболочки, состоят из плотно прижатых друг к другу нейтронов. После первых полетов к спутнику Сириуса, ближайшему к Земле белому карлику, люди научились получать нейтрит — вещество, состоящее из одних только нейтронов. Плотность нейтрита в сто двадцать тысяч раз превосходила плотность стали и в миллион раз — плотность воды.
Корабли, на которых Икар и Дедал должны были лететь к Солнцу, собирались на внеземной станции. Здесь люди легко могли поднимать листы нейтрита, и работа шла быстро, хотя нейтрит, как сказано, был пятым — сверхплотным состоянием вещества.
Что же касается самих кораблей, то, говорят, это были лучшие из всех когда-либо отправлявшихся в Звездный Мир. Их могучие двигатели не боялись огненных вихрей Солнца, а огромная скорость позволяла стремительно пролететь сквозь раскаленное светило. И еще говорят, что именно тогда придумал Дедал гравилокацию. Внутри Солнца, в хаосе электронного газа, радио бессильно. Но тяжесть остается тяжестью. Локатор улавливал волны тяготения, и корабли могли видеть.
И вот настал день отлета. С Земли пришло последнее напутствие: «Не сближайте корабли, потому что сила тяжести повлечет их друг к другу. Но и не отходите далеко друг от друга, потому что неосторожного подхватит огненный вихрь и отнесет в центр Солнца».
Рассмеялся Икар, услышав эти слова. Спокойно выслушал их Дедал. И оба ответили: «Мы готовы». Нетерпеливо положил руку на рычаг управления Икар. Внимательно оглядел приборы Дедал. А с Земли передали: «Счастливого пути и великих открытий!» Этими словами уже в те времена Земля прощалась со своими кораблями, уходящими в Звездный Мир.
Так начался полет.
Яростно извергали двигатели белое пламя, и содрогались корабли, набирая скорость. И казалось с Земли — две кометы устремились к Солнцу.
Впервые летел Икар без спутников, потому что никого не разрешили ему взять в свой корабль. Но Икар смеялся над опасностью и, глядя на серебристый экран локатора, пел песню старых капитанов Звездного Мира.
А Дедал не замечал одиночества. Он впервые покинул. Землю, но красота Звездного Мира его не волновала. И мысли Дедала, сухие и точные, как формулы, были заняты тайнами материи.
Иногда расчеты Дедала говорили: «Впереди опасность. Внимание!» Но Икар — он летел первым — знал это и без расчетов. Ибо среди тех, кто водил корабли в Звездный Мир, не было капитана опытнее Икара.
Так летели они к сверкающему Солнцу, и люди Земли с трепетом следили за их полетом.
С каждым часом корабли убыстряли свой бег, потому что могучее притяжение Солнца уже простерло навстречу кораблям свои невидимые объятия.
По земному времени истекали пятые сутки полета, когда корабли скрылись в ослепительных лучах Солнца. Последние, уже искаженные, волны радио принесли на Землю обрывок песни старых капитанов и сухой отчет Дедала: «Вошли в хромосферу. Координаты…»
Солнце встретило корабли огненными факелами протуберанцев. Словно негодуя на дерзость людей, разъяренное светило выбросило гигантские языки пламени, в сравнений с которыми корабли были как песчинки против горы. В безмолвном гневе рвалось пламя и жадно лизало нейтрит. Но пламя имело ничтожную плотность, и нейтритовая броня оставалась холодной.
Страшнее огненных языков пламени была тяжесть. Незримая, всепроникающая, огромная, она придавила Икара и Дедала. Было так, словно свинец разлился по телу, и каждый вдох требовал отчаянных усилий, и каждый выдох казался последним. Но сильная рука Икара крепко сжимала рычаг управления. А бесстрастные глаза Дедала пристально смотрели на светлые диски приборов.Тяжесть нарастала.
Солнце хотело раздавить непрошеных гостей. Лихорадочно, из последних сил, бились сердца Икара я Дедала, захлебываясь тяжелой, как ртуть, кровью. Мутная пелена застилала глаза.
Тогда улыбнулся Икар (смеяться он уже не мог) и выключил двигатель, предоставив кораблю Свободно падать к центру Солнца. И тяжесть мгновенно исчезла.
На экране локатора — уже не серебристом, а кроваво-красном — увидел Дедал маневр Икара. И, теряя сознание, успел его повторить. Но, едва только исчезла тяжесть, сознание вернулось к Дедалу, и с прежним спокойствием взглянул он на приборы.
С каждой секундой увеличивалась скорость падения. Сквозь огненный вихрь неслись корабли к центру Солнца. Огонь, огонь, бесконечный огонь летел навстречу. Клубились огненные облака, бушевал огненный ветер, и повсюду сверху и снизу — был огонь.
Трижды погас серебристый экран перед Икаром. Это говорил Дедал: «Пора возвращаться». Но Икар рассмеялся и ответил: «Вперед!».
Снова летели корабли сквозь огонь. И в бесстрастных глазах Дедала отражались светлые диски приборов. Не было тяжести, но приборы говорили о новой опасности. Быстро, ломая расчеты и предположения, повышалось давление. Плотнее и плотнее становился огненный вихрь. От тяжелых волн огня содрогались корабли. А волны налетали все яростнее и яростнее. И уже не волны, а огненные валы обрушивались на тонкую броню нейтрита.
Вновь погас серебристый экран, предупреждая: «Пора возвращаться!» Но Икар ответил: «Вперед!».
И он оказался прав. Плотная стена огня сама погасила скорость. Наступил момент — корабли почти замерли среди бушевавших огненных вихрей. Давление преградило путь вперед, тяжесть не позволяла уйти назад.
Не отрываясь смотрел Дедал на светлые диски приборов, ибо они говорили о сокровенных тайнах материи. А Икар пел песню старых капитанов и вспоминал тех, кто шел с ним по дорогам Звездного Мира.Но Солнце не признало поражения и готовило последний, самый страшный удар. Где-то в недрах Солнца возник колоссальный вихрь. Он был подобен смерчу, но смерчу в миллионы раз увеличенному, и ярость его не знала предела. Как щепки подхватил он корабли, закружил их, а потом отбросил корабль Дедала.
И увидел Дедал на серебристом экране, как огненный смерч уносит Икара в глубь Солнца. Молчали двигатели корабля, и не отзывался Икар на призывы.
Понял Дедал: это гибель, и ничто не спасет Икара. Сухие и точные формулы оценили великую силу огненного смерча и сказали Дедалу: «Ты бессилен. Уходи!»
И тогда в глазах Дедала впервые вспыхнуло пламя. Это было всего лишь мгновение, но, подобно взрыву, оно преобразило Дедала. Ибо в это мгновение он почувствовал, что выше формул есть Жизнь, а выше Жизни — гордое звание Человека.
И, рванув рычаг управления, он бросил свой корабль в пылающий смерч.
Ударило пламя двигателей, и огонь, послушный человеку, столкнулся с необузданным огнем Солнца. Обвились вокруг корабля тесные кольца смерча, но Дедал шел вперед, нагоняя корабль Икара.
А смерч бушевал и все сильнее сжимал свои кольца. Дрожала от напряжения нейтритовая броня, и стрелки приборов далеко ушли за красную черту. Но Дедал не видел опасности. Глаза его, горевшие огнем пострашнее огня Солнца, не отрывались от локатора. И было видно на серебристом экране, как приближался корабль Икара.
Еще буйствовал огненный смерч, но притяжение уже подхватило корабли и мягко повлекло их друг к другу. Толчок был едва ощутим, и Дедал увидел на экране: корабли соединились. Теперь даже злобная сила смерча не могла их разлучить. На мгновение погас серебристый экран, и Дедал понял: Икар жив.
Протяжно, надсадно выл двигатель, преодолевая двойную тяжесть. Гремел огненный смерч, сплетаясь кольцами вокруг кораблей. Как обезумевшие, плясали стрелки приборов. И начала раскаляться нейтритовая броня. Но Дедал вел корабли, и сердце его, впервые познавшее счастье, ликовало.Разорвав тесные кольца смерча, корабли уходили. Все быстрее и быстрее становился их бег. Но вместе со скоростью возвращалась тяжесть. И снова наливалось тело свинцом, и снова захлебывалось сердце тяжелой, как ртуть, кровью.
Шли корабли сквозь огненный вихрь.
Еще бушевало пламя, но уже близок был край Солнца. И светлые диски приборов звали: «К небу, к небу!»
Бешено взвыл двигатель, бросив корабли в последний прыжок. Но тяжесть выхватила из рук Дедала рычаг управления. И не было сил поднять руку, не было сил дотянуться до пульта, на котором тускло мерцали диски приборов.
Замерли корабли, повиснув над пылающей бездной. И сердце Дедала сковал страх. Но чья-то воля приказала кораблям: «Вперед!»
Тогда, забыв о страхе, понял Дедал: это сильная рука Икара легла на рычаг управления.
…Настал день, и люди Земли увидели, как, тесно прижавшись, корабли уходят от Солнца. Перебивая друг друга, заговорили антенны: «С добрыми ли вестями возвращаетесь вы на Землю?» Этими словами уже в те времена люди встречали корабли, приходящие из Звездного Мира.
С волнением ждала Земля ответа. И он пришел. Два голоса пели песню старых капитанов Звездного Мира.
ГЕНРИХ АЛЬТОВ
ИКАР И ДЕДАЛ
Будь мне послушен, Икар!
Коль ниже свой путь ты направишь.
Крылья вода отягчит;
Коль выше — огонь обожжет их.
Овидий, Метаморфозы
Это было давно. Время стерло в памяти поколений подлинные имена тех, кто летел к Солнцу. По именам кораблей люди стали называть их — Икар и Дедал. Говорят еще, что корабли назывались иначе, а имена Икара и Дедала взяты из древнего мифа. Вряд ли это так. Ибо не Дедал, а тот, кого теперь называют Икаром, первый сказал людям: «Пролетим сквозь Солнце!»
Это было давно. Люди еще робко покидали Землю. Но уже познали они опьяняющую красоту Звездного Мира, и буйный, неудержимый дух открытий вел их к звездам. И, если погибал один корабль, в Звездный Мир уходили два других. Они возвращались через много лет, опаленные жаром далеких солнц, пронизанные холодом бесконечного пространства. И снова уходили в Звездный Мир.
Тот, кого теперь называют Икаром, был рожден на корабле. Он прожил долгую жизнь, но редко видел Землю. Он летал к Проциону и Лакайлю, он первым достиг звезды Ван-Маанена. В планетной системе звезды Лейтена он сражался с орохо — самыми страшными из известных тогда существ.
Природа много дала Икару, и он щедро, как Солнце, тратил ее дары. Он был безрассудно смел, но счастье никогда ему не изменяло. Он старился, но не становился старым. И он не знал усталости, страха, отчаяния.
Почти всю жизнь с ним летала его подруга. Говорят, она погибла при высадке на планету в системе Эридана. А он продолжал открывать новые миры и называл их ее именем.
Да, среди тех, кто летал к Звездам, не было человека, равного по отваге Икару. И все-таки люди удивились, когда он сказал: «Пролетим сквозь Солнце!» Даже друзья его — а у него было много друзей — молчали. Разве можно пролететь сквозь раскаленное Солнце? Разве не испепелит безумца огненное светило? Но Икар говорил: «Посмотрите на газосветные трубки. Температура в них — сотни тысяч градусов. Но я беру рукой газосветную трубку и не боюсь обжечься. Ибо вещество внутри трубки находится не в виде газа, жидкости или твердого тела, а в четвертом состоянии — в виде плазмы, в состоянии крайнего разрежения». Ему возражали: «Разве не известно тебе, что внутри Солнца не плазма, а вещество в двенадцать раз более плотное, чем свинец!»
Так говорили многие. Но Икар смеялся: «Это не помешает нам полететь к Солнцу. Мы сделает оболочку корабля из нейтрита. Даже в центре Солнца плотность будет ничтожно мала по сравнению с плотностью нейтрита. И, подобно стеклу газосветной трубки, нейтрит останется холодным».
Люди не сразу поверили Икару. И тогда ему помог тот, кого теперь называют Дедалом. Он никогда не летал в Звездный Мир, и только наука открывала ему тайны материи. Холодный, спокойный, рассудительный, он не был похож на Икара. Но если людей не убедили горячие речи Икара, то сухие и точные формулы Дедала сказали всем: «Лететь можно».В те времена люди уже многое знали о пятом состоянии вещества. Сначала оно было открыто в звездах, названных «белыми карликами». При небольшой величине эти звезды имеют огромную плотность, ибо почти целиком, кроме газовой оболочки, состоят из плотно прижатых друг к другу нейтронов. После первых полетов к спутнику Сириуса, ближайшему к Земле белому карлику, люди научились получать нейтрит — вещество, состоящее из одних только нейтронов. Плотность нейтрита в сто двадцать тысяч раз превосходила плотность стали и в миллион раз — плотность воды.
Корабли, на которых Икар и Дедал должны были лететь к Солнцу, собирались на внеземной станции. Здесь люди легко могли поднимать листы нейтрита, и работа шла быстро, хотя нейтрит, как сказано, был пятым — сверхплотным состоянием вещества.
Что же касается самих кораблей, то, говорят, это были лучшие из всех когда-либо отправлявшихся в Звездный Мир. Их могучие двигатели не боялись огненных вихрей Солнца, а огромная скорость позволяла стремительно пролететь сквозь раскаленное светило. И еще говорят, что именно тогда придумал Дедал гравилокацию. Внутри Солнца, в хаосе электронного газа, радио бессильно. Но тяжесть остается тяжестью. Локатор улавливал волны тяготения, и корабли могли видеть.
И вот настал день отлета. С Земли пришло последнее напутствие: «Не сближайте корабли, потому что сила тяжести повлечет их друг к другу. Но и не отходите далеко друг от друга, потому что неосторожного подхватит огненный вихрь и отнесет в центр Солнца».
Рассмеялся Икар, услышав эти слова. Спокойно выслушал их Дедал. И оба ответили: «Мы готовы». Нетерпеливо положил руку на рычаг управления Икар. Внимательно оглядел приборы Дедал. А с Земли передали: «Счастливого пути и великих открытий!» Этими словами уже в те времена Земля прощалась со своими кораблями, уходящими в Звездный Мир.
Так начался полет.
Яростно извергали двигатели белое пламя, и содрогались корабли, набирая скорость. И казалось с Земли — две кометы устремились к Солнцу.
Впервые летел Икар без спутников, потому что никого не разрешили ему взять в свой корабль. Но Икар смеялся над опасностью и, глядя на серебристый экран локатора, пел песню старых капитанов Звездного Мира.
А Дедал не замечал одиночества. Он впервые покинул. Землю, но красота Звездного Мира его не волновала. И мысли Дедала, сухие и точные, как формулы, были заняты тайнами материи.
Иногда расчеты Дедала говорили: «Впереди опасность. Внимание!» Но Икар — он летел первым — знал это и без расчетов. Ибо среди тех, кто водил корабли в Звездный Мир, не было капитана опытнее Икара.
Так летели они к сверкающему Солнцу, и люди Земли с трепетом следили за их полетом.
С каждым часом корабли убыстряли свой бег, потому что могучее притяжение Солнца уже простерло навстречу кораблям свои невидимые объятия.
По земному времени истекали пятые сутки полета, когда корабли скрылись в ослепительных лучах Солнца. Последние, уже искаженные, волны радио принесли на Землю обрывок песни старых капитанов и сухой отчет Дедала: «Вошли в хромосферу. Координаты…»
Солнце встретило корабли огненными факелами протуберанцев. Словно негодуя на дерзость людей, разъяренное светило выбросило гигантские языки пламени, в сравнений с которыми корабли были как песчинки против горы. В безмолвном гневе рвалось пламя и жадно лизало нейтрит. Но пламя имело ничтожную плотность, и нейтритовая броня оставалась холодной.
Страшнее огненных языков пламени была тяжесть. Незримая, всепроникающая, огромная, она придавила Икара и Дедала. Было так, словно свинец разлился по телу, и каждый вдох требовал отчаянных усилий, и каждый выдох казался последним. Но сильная рука Икара крепко сжимала рычаг управления. А бесстрастные глаза Дедала пристально смотрели на светлые диски приборов.Тяжесть нарастала.
Солнце хотело раздавить непрошеных гостей. Лихорадочно, из последних сил, бились сердца Икара я Дедала, захлебываясь тяжелой, как ртуть, кровью. Мутная пелена застилала глаза.
Тогда улыбнулся Икар (смеяться он уже не мог) и выключил двигатель, предоставив кораблю Свободно падать к центру Солнца. И тяжесть мгновенно исчезла.
На экране локатора — уже не серебристом, а кроваво-красном — увидел Дедал маневр Икара. И, теряя сознание, успел его повторить. Но, едва только исчезла тяжесть, сознание вернулось к Дедалу, и с прежним спокойствием взглянул он на приборы.
С каждой секундой увеличивалась скорость падения. Сквозь огненный вихрь неслись корабли к центру Солнца. Огонь, огонь, бесконечный огонь летел навстречу. Клубились огненные облака, бушевал огненный ветер, и повсюду сверху и снизу — был огонь.
Трижды погас серебристый экран перед Икаром. Это говорил Дедал: «Пора возвращаться». Но Икар рассмеялся и ответил: «Вперед!».
Снова летели корабли сквозь огонь. И в бесстрастных глазах Дедала отражались светлые диски приборов. Не было тяжести, но приборы говорили о новой опасности. Быстро, ломая расчеты и предположения, повышалось давление. Плотнее и плотнее становился огненный вихрь. От тяжелых волн огня содрогались корабли. А волны налетали все яростнее и яростнее. И уже не волны, а огненные валы обрушивались на тонкую броню нейтрита.
Вновь погас серебристый экран, предупреждая: «Пора возвращаться!» Но Икар ответил: «Вперед!».
И он оказался прав. Плотная стена огня сама погасила скорость. Наступил момент — корабли почти замерли среди бушевавших огненных вихрей. Давление преградило путь вперед, тяжесть не позволяла уйти назад.
Не отрываясь смотрел Дедал на светлые диски приборов, ибо они говорили о сокровенных тайнах материи. А Икар пел песню старых капитанов и вспоминал тех, кто шел с ним по дорогам Звездного Мира.Но Солнце не признало поражения и готовило последний, самый страшный удар. Где-то в недрах Солнца возник колоссальный вихрь. Он был подобен смерчу, но смерчу в миллионы раз увеличенному, и ярость его не знала предела. Как щепки подхватил он корабли, закружил их, а потом отбросил корабль Дедала.
И увидел Дедал на серебристом экране, как огненный смерч уносит Икара в глубь Солнца. Молчали двигатели корабля, и не отзывался Икар на призывы.
Понял Дедал: это гибель, и ничто не спасет Икара. Сухие и точные формулы оценили великую силу огненного смерча и сказали Дедалу: «Ты бессилен. Уходи!»
И тогда в глазах Дедала впервые вспыхнуло пламя. Это было всего лишь мгновение, но, подобно взрыву, оно преобразило Дедала. Ибо в это мгновение он почувствовал, что выше формул есть Жизнь, а выше Жизни — гордое звание Человека.
И, рванув рычаг управления, он бросил свой корабль в пылающий смерч.
Ударило пламя двигателей, и огонь, послушный человеку, столкнулся с необузданным огнем Солнца. Обвились вокруг корабля тесные кольца смерча, но Дедал шел вперед, нагоняя корабль Икара.
А смерч бушевал и все сильнее сжимал свои кольца. Дрожала от напряжения нейтритовая броня, и стрелки приборов далеко ушли за красную черту. Но Дедал не видел опасности. Глаза его, горевшие огнем пострашнее огня Солнца, не отрывались от локатора. И было видно на серебристом экране, как приближался корабль Икара.
Еще буйствовал огненный смерч, но притяжение уже подхватило корабли и мягко повлекло их друг к другу. Толчок был едва ощутим, и Дедал увидел на экране: корабли соединились. Теперь даже злобная сила смерча не могла их разлучить. На мгновение погас серебристый экран, и Дедал понял: Икар жив.
Протяжно, надсадно выл двигатель, преодолевая двойную тяжесть. Гремел огненный смерч, сплетаясь кольцами вокруг кораблей. Как обезумевшие, плясали стрелки приборов. И начала раскаляться нейтритовая броня. Но Дедал вел корабли, и сердце его, впервые познавшее счастье, ликовало.Разорвав тесные кольца смерча, корабли уходили. Все быстрее и быстрее становился их бег. Но вместе со скоростью возвращалась тяжесть. И снова наливалось тело свинцом, и снова захлебывалось сердце тяжелой, как ртуть, кровью.
Шли корабли сквозь огненный вихрь.
Еще бушевало пламя, но уже близок был край Солнца. И светлые диски приборов звали: «К небу, к небу!»
Бешено взвыл двигатель, бросив корабли в последний прыжок. Но тяжесть выхватила из рук Дедала рычаг управления. И не было сил поднять руку, не было сил дотянуться до пульта, на котором тускло мерцали диски приборов.
Замерли корабли, повиснув над пылающей бездной. И сердце Дедала сковал страх. Но чья-то воля приказала кораблям: «Вперед!»
Тогда, забыв о страхе, понял Дедал: это сильная рука Икара легла на рычаг управления.
…Настал день, и люди Земли увидели, как, тесно прижавшись, корабли уходят от Солнца. Перебивая друг друга, заговорили антенны: «С добрыми ли вестями возвращаетесь вы на Землю?» Этими словами уже в те времена люди встречали корабли, приходящие из Звездного Мира.
С волнением ждала Земля ответа. И он пришел. Два голоса пели песню старых капитанов Звездного Мира.
комбат81- большой человек
- Сообщения : 3326
Возраст : 43
Откуда : Псков
Re: русская фантастика.
автор комбат81 Ср 20 Фев 2019, 02:52
КИРИЛЛ БУЛЫЧЕВ
ДЕВОЧКА, С КОТОРОЙ НИЧЕГО НЕ СЛУЧИТСЯ
Рассказы о жизни маленькой девочки в XXI веке, записанные ее отцом.
Вместо предисловия
Завтра Алиса идет в школу. Это будет очень интересный день. Сегодня с утра видеофонят ее друзья и знакомые и все ее поздравляют. Правда, Алиса и сама уже три месяца, как никому покоя не дает — рассказывает о своей будущей школе.
Марсианин Бус прислал ей какой-то удивительный пенал, который пока что никто не смог открыть. Ни я, ни мои сослуживцы, среди которых, кстати, были два доктора наук и главный механик зоопарка.Шуша сказал, что пойдет в школу вместе с Алисой и проверит, достаточно ли опытная учительница ей достанется.
Удивительно много шуму. По-моему, когда я уходил первый раз в школу, никто не поднимал такого шума.
Сейчас суматоха немного утихла. Алиса ушла в зоопарк попрощаться с Бронтей.
А пока дома тихо, я решил надиктовать несколько историй из жизни Алисы и ее друзей. Я перешлю эти записки Алисиной учительнице. Ей полезно будет знать, с каким несерьезным человеком ей придется иметь дело. Может быть, эти записки помогут учительнице воспитывать мою дочку.
Сначала Алиса была ребенок как ребенок. Лет до трех. Доказательство тому — первая история, которую я собираюсь рассказать. Но уже через год, когда она встретилась с Бронтей, в ее характере обнаружилось умение делать все не как положено, теряться в самое неподходящее время п даже случайно делать открытия, которые оказались не по силам крупнейшим ученым современности. Алиса умеет извлекать выгоду из хорошего к себе отношения, но тем те менее у нее масса верных друзей. Нам же, ее родителям, бывает очень трудно. Ведь мы не можем все время сидеть дома: я работаю в зоопарке, а наша мама строит дома, и притом часто на других планетах.
Я хочу заранее предупредить учительницу Алисы: ей тоже будет, наверно, нелегко. И доказательство тому совершенно правдивые истории, случившиеся с девочкой Алисой в разных местах Земли и космоса в течение последних трех лет.
Я набираю номер
Алиса не спит. Десятый час. а она не спит. Я сказал:
— Алиса, спи немедленно, а то…
— Что «а то», папа?
— А то я провидеофоню бабе-яге.
— А кто такая баба-яга?
— Ну, это детям надо знать. Баба-яга Костяная нога — страшная, злая бабушка, которая кушает маленьких детей. Непослушных.
— Почему?
— Ну, потому что она злая и голодная.— А почему голодная?
— Потому что у нее в избушке нет продуктопровода.
— А почему нет?
— Потому что избушка у нее старая-престарая и стоит далеко в лесу.
Алисе стало так интересно, что она даже села на кровати.
— Она в заповеднике работает?
— Алиса, спать немедленно!
— Но ты ведь обещал позвать бабу-ягу. Пожалуйста, папочка, дорогой, позови бабу-ягу!
— Я позову. Но ты об этом очень пожалеешь.
Я подошел к видеофону и наугад нажал несколько кнопок. Я был уверен, что соединения не будет и бабы-яги «не окажется дома».
Но я ошибся. Экран видеофона просветлел, загорелся ярче, раздался щелчок — кто-то нажал кнопку приема на другом конце линии, и еще не успело появиться на экране изображение, как сонный голос сказал:
— Марсианское посольство слушает.
— Ну как, папа, она придет? — крикнула из спальни Алиса.
— Она уже спит, — сердито сказал я.
— Марсианское посольство слушает, — повторил голос.
Я повернулся к видеофону. На меня смотрел молодой марсианин. У него были зеленые глаза без ресниц.
— Простите, — сказал я. — Я, очевидно, ошибся номером.
Марсианин улыбнулся. Он смотрел не на меня, а на что-то за моей спиной. Ну конечно, Алиса выбралась из кровати и стояла босиком на полу.
— Добрый вечер, — сказала она марсианину.
— Добрый вечер, девочка.
— Это у вас живет бага-яга?
Марсианин вопросительно посмотрел на меня.
— Понимаете, — сказал я. — Алиса не может заснуть, и я хотел провидеофонить бабе-яге, чтобы она ее наказала. Но вот ошибся номером.
Марсианин снова улыбнулся.
— Спокойной ночи, Алиса, — сказал он. — Надо спать, а то папа позовет бабу-ягу.
Марсианин попрощался со мной и отключился.
— Ну теперь ты пойдешь спать? — спросил я. — Ты слышала, что сказал тебе дядя с Марса?
— Пойду. А ты возьмешь меня на Марс?
— Если будешь хорошо себя вести, летом туда полетим.
В конце концов Алиса уснула, и я снова сел за работу. И засиделся до часу ночи. А в час вдруг приглушенно заверещал видеофон. Я нажал кнопку. На меня глядел марсианин из посольства.
— Извините, пожалуйста, что я побеспокоил вас так поздно, — сказал он. — Но ваш видеофон не отключен, и я решил, что вы еще не спите.
— Пожалуйста.
— Вы не могли бы помочь нам? — сказал марсианин. — Все посольство не спит. Мы перерыли все энциклопедии, изучили видеофонную книгу, но не можем найти, кто такая баба-яга и где она живет.
ДЕВОЧКА, С КОТОРОЙ НИЧЕГО НЕ СЛУЧИТСЯ
Рассказы о жизни маленькой девочки в XXI веке, записанные ее отцом.
Вместо предисловия
Завтра Алиса идет в школу. Это будет очень интересный день. Сегодня с утра видеофонят ее друзья и знакомые и все ее поздравляют. Правда, Алиса и сама уже три месяца, как никому покоя не дает — рассказывает о своей будущей школе.
Марсианин Бус прислал ей какой-то удивительный пенал, который пока что никто не смог открыть. Ни я, ни мои сослуживцы, среди которых, кстати, были два доктора наук и главный механик зоопарка.Шуша сказал, что пойдет в школу вместе с Алисой и проверит, достаточно ли опытная учительница ей достанется.
Удивительно много шуму. По-моему, когда я уходил первый раз в школу, никто не поднимал такого шума.
Сейчас суматоха немного утихла. Алиса ушла в зоопарк попрощаться с Бронтей.
А пока дома тихо, я решил надиктовать несколько историй из жизни Алисы и ее друзей. Я перешлю эти записки Алисиной учительнице. Ей полезно будет знать, с каким несерьезным человеком ей придется иметь дело. Может быть, эти записки помогут учительнице воспитывать мою дочку.
Сначала Алиса была ребенок как ребенок. Лет до трех. Доказательство тому — первая история, которую я собираюсь рассказать. Но уже через год, когда она встретилась с Бронтей, в ее характере обнаружилось умение делать все не как положено, теряться в самое неподходящее время п даже случайно делать открытия, которые оказались не по силам крупнейшим ученым современности. Алиса умеет извлекать выгоду из хорошего к себе отношения, но тем те менее у нее масса верных друзей. Нам же, ее родителям, бывает очень трудно. Ведь мы не можем все время сидеть дома: я работаю в зоопарке, а наша мама строит дома, и притом часто на других планетах.
Я хочу заранее предупредить учительницу Алисы: ей тоже будет, наверно, нелегко. И доказательство тому совершенно правдивые истории, случившиеся с девочкой Алисой в разных местах Земли и космоса в течение последних трех лет.
Я набираю номер
Алиса не спит. Десятый час. а она не спит. Я сказал:
— Алиса, спи немедленно, а то…
— Что «а то», папа?
— А то я провидеофоню бабе-яге.
— А кто такая баба-яга?
— Ну, это детям надо знать. Баба-яга Костяная нога — страшная, злая бабушка, которая кушает маленьких детей. Непослушных.
— Почему?
— Ну, потому что она злая и голодная.— А почему голодная?
— Потому что у нее в избушке нет продуктопровода.
— А почему нет?
— Потому что избушка у нее старая-престарая и стоит далеко в лесу.
Алисе стало так интересно, что она даже села на кровати.
— Она в заповеднике работает?
— Алиса, спать немедленно!
— Но ты ведь обещал позвать бабу-ягу. Пожалуйста, папочка, дорогой, позови бабу-ягу!
— Я позову. Но ты об этом очень пожалеешь.
Я подошел к видеофону и наугад нажал несколько кнопок. Я был уверен, что соединения не будет и бабы-яги «не окажется дома».
Но я ошибся. Экран видеофона просветлел, загорелся ярче, раздался щелчок — кто-то нажал кнопку приема на другом конце линии, и еще не успело появиться на экране изображение, как сонный голос сказал:
— Марсианское посольство слушает.
— Ну как, папа, она придет? — крикнула из спальни Алиса.
— Она уже спит, — сердито сказал я.
— Марсианское посольство слушает, — повторил голос.
Я повернулся к видеофону. На меня смотрел молодой марсианин. У него были зеленые глаза без ресниц.
— Простите, — сказал я. — Я, очевидно, ошибся номером.
Марсианин улыбнулся. Он смотрел не на меня, а на что-то за моей спиной. Ну конечно, Алиса выбралась из кровати и стояла босиком на полу.
— Добрый вечер, — сказала она марсианину.
— Добрый вечер, девочка.
— Это у вас живет бага-яга?
Марсианин вопросительно посмотрел на меня.
— Понимаете, — сказал я. — Алиса не может заснуть, и я хотел провидеофонить бабе-яге, чтобы она ее наказала. Но вот ошибся номером.
Марсианин снова улыбнулся.
— Спокойной ночи, Алиса, — сказал он. — Надо спать, а то папа позовет бабу-ягу.
Марсианин попрощался со мной и отключился.
— Ну теперь ты пойдешь спать? — спросил я. — Ты слышала, что сказал тебе дядя с Марса?
— Пойду. А ты возьмешь меня на Марс?
— Если будешь хорошо себя вести, летом туда полетим.
В конце концов Алиса уснула, и я снова сел за работу. И засиделся до часу ночи. А в час вдруг приглушенно заверещал видеофон. Я нажал кнопку. На меня глядел марсианин из посольства.
— Извините, пожалуйста, что я побеспокоил вас так поздно, — сказал он. — Но ваш видеофон не отключен, и я решил, что вы еще не спите.
— Пожалуйста.
— Вы не могли бы помочь нам? — сказал марсианин. — Все посольство не спит. Мы перерыли все энциклопедии, изучили видеофонную книгу, но не можем найти, кто такая баба-яга и где она живет.
комбат81- большой человек
- Сообщения : 3326
Возраст : 43
Откуда : Псков
Re: русская фантастика.
автор комбат81 Ср 20 Фев 2019, 02:53
Бронтя
К нам в Московский зоопарк привезли яйцо бронтозавра. Яйцо нашли чилийские туристы в оползне на берегу Енисея. Яйцо было почти круглое и замечательно сохранилось в вечной мерзлоте. Когда его начали изучать специалисты, они обнаружили, что яйцо совсем свежее. И поэтому решено было поместить его в зоопарковский инкубатор.
Конечно, мало кто верил в успех, но уже через неделю рентгеновские снимки показали, что зародыш бронтозавра развивается. Как только об этом было объявлено по интервидению, в Москву начали слетаться со всех сторон ученые и корреспонденты. Нам пришлось забронировать всю восьмидесятиэтажную гостиницу «Венера» на улице Горького. Да и то она всех не вместила. Восемь турецких палеонтологов спали у меня в столовой, я поместился на кухне с журналистом из Эквадора, а две корреспондентки журнала «Женщины Антарктиды» устроились в спальне Алисы.
Когда наша мама провидеофонила вечером из Нукуса, где она строит стадион, она решила, что не туда попала.
Все телеспутники мира показывали яйцо. Яйцо сбоку, яйцо спереди; скелеты бронтозавров и яйцо…
Конгресс космофилологов в полном составе приехал на экскурсию в зоопарк. Но к тому времени мы уже прекратили доступ в инкубаторий, и филологам пришлось смотреть на белых медведей и марсианских богомолов.
На сорок шестой день такой сумасшедшей жизни яйцо вздрогнуло. Мы с моим другом профессором Яка-той сидели в этот момент у колпака, под которым хранилось яйцо, и пили чай. Мы уже перестали верить в то, что из яйца кто-нибудь выведется. Ведь мы больше его не просвечивали, чтобы не повредить нашему «младенцу». И мы не могли заниматься предсказаниями хотя бы потому, что никто до нас не пробовал выводить бронтозавров.
Так вот, яйцо вздрогнуло еще раз… треснуло, и сквозь толстую кожистую скорлупу начала просовываться черная, похожая на змеиную голова. Застрекотали автоматические съемочные камеры. Я знал, что над дверью инкубатория зажегся красный огонь. На территории зоопарка началось что-то весьма напоминающее панику.
Через пять минут вокруг нас собрались все, кому положено было здесь находиться, и многие из тех, кому находиться было совсем не обязательно, но очень хотелось. Сразу стало очень жарко.
Наконец из яйца вылез маленький бронтозавренок.
— Папа, как его зовут? — услышал я вдруг знакомый голос.
— Алиса! — удивился я. — Ты как сюда попала?
— Я с корреспондентами.
— Но ведь детям здесь быть нельзя.
— Мне можно. Я всем говорила, что я твоя дочка. И меня пустили.
— Ты знаешь, что пользоваться знакомствами для личных целей нехорошо?
— Но ведь, папа, маленькому Бронте может быть скучно без детей. Вот я и пришла.
Я только рукой махнул. У меня не было ни минуты свободной, чтобы вывести Алису из инкубатория. И не было вокруг никого, кто согласился бы это сделать за меня.
— Стой здесь и никуда не уходи, — сказал я ей. А сам бросился к колпаку с новорожденным бронтозавром.
Весь вечер мы с Алисой не разговаривали. Поссорились. Я запретил ей появляться в инкубатории, но она сказала, что не может меня послушаться, потому что ей жалко Бронтю. И на следующий день она снова пробралась в инкубаторий. Ее провели космонавты с корабля «Юпитер-8». Космонавты были героями, и ллкти не мог отказать им.
— Доброе утро, Бронтя, — сказала она, подходя к колпаку.
Бронтозавренок искоса посмотрел на нее.
— Чей это ребенок? — строго спросил профессор Яката.
Я чуть сквозь землю не провалился.
Но Алиса ведь за словом в карман не лезет.
— Я вам не нравлюсь? — спросила она.
— Нет, что вы, совсем наоборот… Я просто думал, что вы, может быть, потерялись… — Профессор совсем не умел разговаривать с маленькими девочками.
— Ладно, — сказала Алиса. — Я к тебе, Бронтя, завтра зайду. Не скучай.
И Алиса в самом деле пришла завтра. И приходила почти каждый день. Все к ней привыкли и пропускали без всяких разговоров. Я уже умыл руки. Все равно наш дом стоит рядом с зоопарком, дорогу переходить нигде не надо, да и попутчики ей всегда находились.
Бронтозавр быстро рос. Через месяц он достиг двух с половиной метров длины, и его перевели в специально выстроенный павильон. Бронтозавр бродил по огороженному загону и жевал молодые побеги бамбука и бананы. Бамбук привозили грузовыми ракетами из Индии, а бананами нас снабжал совхоз «Поля орошения». В цементном бассейне посреди загона плескалась теплая солоноватая вода. Такая нравилась бронтозавру.
Но вдруг он потерял аппетит. Три дня бамбук и бананы оставались нетронутыми. На четвертый день бронтозавр лег на дно бассейна и положил на пластиковый борт маленькую черную голову. По всему было видно, что он собирается умирать. Этого мы не могли допустить. Ведь у нас был всего один бронтозавр. Лучшие врачи мира помогали нам. Но все было напрасно. Бронтя отказывался от травы, витаминов, апельсинов, молока — от всего.
Алиса не знала об этой трагедии. Я ее отправил к бабушке во Внуково. Но на четвертый день она включила телевизор как раз в тот момент, когда передавали сообщение об ухудшении здоровья бронтозавра. Я уж не знаю, как она уговорила бабушку, но в то же утро Алиса вбежала в павильон.
— Папа! — закричала она. — Как же ты мог скрыть от меня? Как ты мог?…
— Потом, Алиса, потом, — ответил я. — У нас совещание.
У нас и в самом деле шло совещание. Оно практически не прекращалось последние три дня.
Алиса ничего не сказала и отошла. А еще через минуту я услышал, как рядом кто-то ахнул. Я обернулся в увидел, что Алиса уже перебралась через барьер, соскользнула в загон к подбежала к морде бронтозавра. В руке у нее была белая булка.
— Ешь, Бронтя, — сказала она, — а то они тебя здесь голодом заморят. Мне бы тоже на твоем месте надоели бананы.
И не успел я добежать до барьера, как случилось невероятное. То, что прославило Алису и сильно испортило нашу, биологов, репутацию.
Бронтозавр поднял голову, посмотрел на Алису и осторожно взял булку у нее из рук.
— Тише, папа, — погрозила мне пальцем Алиса, увидев, что я хочу перепрыгнуть через барьер. — Бронтя тебя боится.
— Он ей ничего не сделает, — сказал профессор Яката.
Я и сам видел, что он ничего не сделает. Но что, если эту сцену увидит бабушка?
Потом ученые долго спорили. Спорят и до сих пор. Одни говорят, что Бронтя нуждался в перемене пищи, а другие — что он больше, чем нам, доверял Алисе. Но так или иначе, кризис миновал.
Теперь Бронтя стал вполне ручным. Хотя в нем около тридцати метров длины, для него нет большего удовольствия, чем покатать на себе Алису. Один из моих ассистентов сделал специальную стремянку, и, когда Алиса приходит в павильон, Бронтя протягивает в угол свою длиннющую шею, берет треугольными зубами стоящую там стремянку и ловко подставляет ее к своему черному блестящему боку.
Потом он катает Алису по павильону или плавает с ней в бассейне.
К нам в Московский зоопарк привезли яйцо бронтозавра. Яйцо нашли чилийские туристы в оползне на берегу Енисея. Яйцо было почти круглое и замечательно сохранилось в вечной мерзлоте. Когда его начали изучать специалисты, они обнаружили, что яйцо совсем свежее. И поэтому решено было поместить его в зоопарковский инкубатор.
Конечно, мало кто верил в успех, но уже через неделю рентгеновские снимки показали, что зародыш бронтозавра развивается. Как только об этом было объявлено по интервидению, в Москву начали слетаться со всех сторон ученые и корреспонденты. Нам пришлось забронировать всю восьмидесятиэтажную гостиницу «Венера» на улице Горького. Да и то она всех не вместила. Восемь турецких палеонтологов спали у меня в столовой, я поместился на кухне с журналистом из Эквадора, а две корреспондентки журнала «Женщины Антарктиды» устроились в спальне Алисы.
Когда наша мама провидеофонила вечером из Нукуса, где она строит стадион, она решила, что не туда попала.
Все телеспутники мира показывали яйцо. Яйцо сбоку, яйцо спереди; скелеты бронтозавров и яйцо…
Конгресс космофилологов в полном составе приехал на экскурсию в зоопарк. Но к тому времени мы уже прекратили доступ в инкубаторий, и филологам пришлось смотреть на белых медведей и марсианских богомолов.
На сорок шестой день такой сумасшедшей жизни яйцо вздрогнуло. Мы с моим другом профессором Яка-той сидели в этот момент у колпака, под которым хранилось яйцо, и пили чай. Мы уже перестали верить в то, что из яйца кто-нибудь выведется. Ведь мы больше его не просвечивали, чтобы не повредить нашему «младенцу». И мы не могли заниматься предсказаниями хотя бы потому, что никто до нас не пробовал выводить бронтозавров.
Так вот, яйцо вздрогнуло еще раз… треснуло, и сквозь толстую кожистую скорлупу начала просовываться черная, похожая на змеиную голова. Застрекотали автоматические съемочные камеры. Я знал, что над дверью инкубатория зажегся красный огонь. На территории зоопарка началось что-то весьма напоминающее панику.
Через пять минут вокруг нас собрались все, кому положено было здесь находиться, и многие из тех, кому находиться было совсем не обязательно, но очень хотелось. Сразу стало очень жарко.
Наконец из яйца вылез маленький бронтозавренок.
— Папа, как его зовут? — услышал я вдруг знакомый голос.
— Алиса! — удивился я. — Ты как сюда попала?
— Я с корреспондентами.
— Но ведь детям здесь быть нельзя.
— Мне можно. Я всем говорила, что я твоя дочка. И меня пустили.
— Ты знаешь, что пользоваться знакомствами для личных целей нехорошо?
— Но ведь, папа, маленькому Бронте может быть скучно без детей. Вот я и пришла.
Я только рукой махнул. У меня не было ни минуты свободной, чтобы вывести Алису из инкубатория. И не было вокруг никого, кто согласился бы это сделать за меня.
— Стой здесь и никуда не уходи, — сказал я ей. А сам бросился к колпаку с новорожденным бронтозавром.
Весь вечер мы с Алисой не разговаривали. Поссорились. Я запретил ей появляться в инкубатории, но она сказала, что не может меня послушаться, потому что ей жалко Бронтю. И на следующий день она снова пробралась в инкубаторий. Ее провели космонавты с корабля «Юпитер-8». Космонавты были героями, и ллкти не мог отказать им.
— Доброе утро, Бронтя, — сказала она, подходя к колпаку.
Бронтозавренок искоса посмотрел на нее.
— Чей это ребенок? — строго спросил профессор Яката.
Я чуть сквозь землю не провалился.
Но Алиса ведь за словом в карман не лезет.
— Я вам не нравлюсь? — спросила она.
— Нет, что вы, совсем наоборот… Я просто думал, что вы, может быть, потерялись… — Профессор совсем не умел разговаривать с маленькими девочками.
— Ладно, — сказала Алиса. — Я к тебе, Бронтя, завтра зайду. Не скучай.
И Алиса в самом деле пришла завтра. И приходила почти каждый день. Все к ней привыкли и пропускали без всяких разговоров. Я уже умыл руки. Все равно наш дом стоит рядом с зоопарком, дорогу переходить нигде не надо, да и попутчики ей всегда находились.
Бронтозавр быстро рос. Через месяц он достиг двух с половиной метров длины, и его перевели в специально выстроенный павильон. Бронтозавр бродил по огороженному загону и жевал молодые побеги бамбука и бананы. Бамбук привозили грузовыми ракетами из Индии, а бананами нас снабжал совхоз «Поля орошения». В цементном бассейне посреди загона плескалась теплая солоноватая вода. Такая нравилась бронтозавру.
Но вдруг он потерял аппетит. Три дня бамбук и бананы оставались нетронутыми. На четвертый день бронтозавр лег на дно бассейна и положил на пластиковый борт маленькую черную голову. По всему было видно, что он собирается умирать. Этого мы не могли допустить. Ведь у нас был всего один бронтозавр. Лучшие врачи мира помогали нам. Но все было напрасно. Бронтя отказывался от травы, витаминов, апельсинов, молока — от всего.
Алиса не знала об этой трагедии. Я ее отправил к бабушке во Внуково. Но на четвертый день она включила телевизор как раз в тот момент, когда передавали сообщение об ухудшении здоровья бронтозавра. Я уж не знаю, как она уговорила бабушку, но в то же утро Алиса вбежала в павильон.
— Папа! — закричала она. — Как же ты мог скрыть от меня? Как ты мог?…
— Потом, Алиса, потом, — ответил я. — У нас совещание.
У нас и в самом деле шло совещание. Оно практически не прекращалось последние три дня.
Алиса ничего не сказала и отошла. А еще через минуту я услышал, как рядом кто-то ахнул. Я обернулся в увидел, что Алиса уже перебралась через барьер, соскользнула в загон к подбежала к морде бронтозавра. В руке у нее была белая булка.
— Ешь, Бронтя, — сказала она, — а то они тебя здесь голодом заморят. Мне бы тоже на твоем месте надоели бананы.
И не успел я добежать до барьера, как случилось невероятное. То, что прославило Алису и сильно испортило нашу, биологов, репутацию.
Бронтозавр поднял голову, посмотрел на Алису и осторожно взял булку у нее из рук.
— Тише, папа, — погрозила мне пальцем Алиса, увидев, что я хочу перепрыгнуть через барьер. — Бронтя тебя боится.
— Он ей ничего не сделает, — сказал профессор Яката.
Я и сам видел, что он ничего не сделает. Но что, если эту сцену увидит бабушка?
Потом ученые долго спорили. Спорят и до сих пор. Одни говорят, что Бронтя нуждался в перемене пищи, а другие — что он больше, чем нам, доверял Алисе. Но так или иначе, кризис миновал.
Теперь Бронтя стал вполне ручным. Хотя в нем около тридцати метров длины, для него нет большего удовольствия, чем покатать на себе Алису. Один из моих ассистентов сделал специальную стремянку, и, когда Алиса приходит в павильон, Бронтя протягивает в угол свою длиннющую шею, берет треугольными зубами стоящую там стремянку и ловко подставляет ее к своему черному блестящему боку.
Потом он катает Алису по павильону или плавает с ней в бассейне.
комбат81- большой человек
- Сообщения : 3326
Возраст : 43
Откуда : Псков
Re: русская фантастика.
автор комбат81 Ср 20 Фев 2019, 02:55
Тутексы
Как я обещал Алисе, я взял ее с собой на Марс, когда полетел туда на конференцию.Долетели мы благополучно. Правда, я не очень хорошо переношу невесомость и поэтому предпочитал не вставать с кресла, но моя дочка все время порхала по кораблю, и однажды мне пришлось снимать ее с потолка рубки управления, потому что она хотела нажать на красную кнопку, а именно: на кнопку экстренного торможения.
На Марсе мы осмотрели город, съездили с туристами в пустыню и побывали в Больших пещерах. Но после этого мне некогда было заниматься с Алисой, и я отдал ее на неделю в интернат. На Марсе работает много наших специалистов, и марсиане помогли нам построить громадный купол детского городка. В городке хорошо — там растут настоящие земные деревья. Иногда ребятишки ездят на экскурсии. Тогда они надевают маленькие скафандры и выходят вереницей на улицу.
Татьяна Петровна — так зовут воспитательницу — сказала, что я могу не беспокоиться. Алиса тоже сказала, чтобы я не беспокоился. И мы попрощались с ней на неделю.
А на третий день Алиса пропала.
Это было совершенно исключительное происшествие. Начать с того, что за всю историю интерната никто из него не пропадал и даже не терялся больше чем на десять минут. На Марсе в городе потеряться совершенно невозможно. А тем более земному ребенку, одетому в скафандр. Первый же встречный марсианин приведет его обратно. А роботы? А службы безопасности? Нет, потеряться на Марсе невозможно.
Но Алиса потерялась.
Ее не было уже около двух часов, когда меня вызвали с конференции и на марсианском вездеходе-прыгуне привезли в интернат. Вид у меня был, наверно, растерянный, потому что, когда я появился под куполом, все собравшиеся там сочувственно замолчали.
А кого там только не было! Все преподаватели и роботы интерната, десять марсиан в скафандрах (им приходится надевать скафандры, когда они входят под купол, в земной воздух), звездолетчики, начальник спасателей Назарян, археологи…
Оказывается, телестанция города уже час, как через каждые три минуты передавала сообщения о том, что пропала девочка с Земли. Все видеофоны Марса горели тревожными сигналами. В марсианских школах были прекращены занятия, и школьники, разделившись на группы, прочесывали весь город и окрестности.Исчезновение Алисы обнаружили, как только ее группа вернулась с прогулки. С тех пор прошло два часа. Кислорода же в ее скафандре — на три часа.
Я, зная свою дочку, спросил, осмотрели ли укромные места в самом интернате или рядом с ним. Может быть, она нашла марсианского богомола и наблюдает на ним…
Мне ответили, что подвалов в городе нет, а все укромные места обследованы школьниками и студентами марсианского университета, которые эти места знают назубок.
Я рассердился на Алису. Ну конечно, сейчас она с самым невинным видом выйдет из-за угла. А ведь ее поведение натворило в городе больше бед, чем песчаная буря. Все марсиане и все земляне, живущие в городе, оторваны от своих дел, поднята на ноги вся спасательная служба. К тому же мной всерьез овладевало беспокойство. Это ее приключение могло плохо кончиться.
Все время поступали сообщения от поисковых партий: «Школьники второй марсианской прогимназии осмотрели стадион. Алисы нет», «Фабрика марсианских сладостей сообщает, что ребенка на ее территории не обнаружено»…
«Может быть, она в самом деле умудрилась выбраться в пустыню? — думал я. — В городе ее бы уже нашли. Но пустыня… Марсианские пустыни еще тол коп не изучены, и там можно потеряться так, что тебя л через десять лет не найдут. Но ведь ближайшие районы пустыни уже обследованы на прыгунах-вездеходах…»
— Нашли! — вдруг закричал марсианин в синем хитоне, глядя в карманный телевизор.
— Где? Как? Где? — заволновались собравшиеся под куполом.
— В пустыне. В двухстах километрах отсюда.
— В двухстах?!
«Конечно, — подумал я, — они не знают Алису. От нее этого можно было ждать».— Девочка себя хорошо чувствует и скоро будет здесь.
— А как же она туда забралась.
— На почтовой ракете.
— Ну конечно! — сказала Татьяна Петровна и заплакала. Она переживала больше всех.
Все бросились ее утешать.
— Мы же проходили мимо почтамта, и там загружались автоматические почтовые ракеты. Но я не обратила внимания. Ведь их видишь по сто раз на дню!
А когда через десять минут марсианский летчик ввел Алису, все стало ясно.
— Я туда залезла, чтобы взять письмо, — сказала Алиса.
— Какое письмо?
— А ты, папа, сказал, что мама напишет нам письмо. Вот я и заглянула в ракету, чтобы взять письмо.
— Ты забралась внутрь?
— Ну конечно. Дверца была открыта, и там лежало много писем.
— А потом?
— Только я туда залезла, как дверь закрылась и ракета полетела. Я стала искать кнопку, чтобы ее остановить. Там много кнопок. Когда я нажала последнюю, ракета пошла вниз, и потом дверь открылась. Я вышла, а вокруг песок, и тети Тани нет, и ребят нет.
— Она нажала кнопку срочной посадки! — с восхищением в голосе сказал марсианин в синем хитоне.
— Я немного поплакала, а потом решила идти домой.
— А как ты догадалась, куда идти?
— Я забралась на горку, чтобы посмотреть оттуда. А в горке была дверца. С горки ничего не было видно. Тоща я вошла в комнатку и села там.
— Какая дверца? — удивился марсианин. — В том районе только пустыня.
— Нет, там была дверца и комната. А в комнате стоит большой камень. Как египетская пирамида. Только маленькая. Помнишь, папа, ты читал мне книжку про египетскую пирамиду?
Неожиданно заявление Алисы привело в сильное волнение мареиан я Назаряна, начальника спасателей.
— Тутексы! — закричали они.
— Где нашли девочку? Координаты!
И половину присутствующих как языком слизнуло.А Татьяна Петровна, которая взялась сама накормить Алису, рассказала мне, что много тысяч лет назад на Марсе существовала таинственная цивилизация тутексов. От нее остались только каменные пирамидки. До сих пор ни марсиане, ни археологи с Земли не смогли найти ни одного строения тутексов — только пирамидки, разбросанные по пустыне и занесенные песком. И вот Алиса случайно наткнулась на строение тутексов.
— Вот видишь, тебе опять повезло, — сказал я. — Но все-таки я немедленно увожу тебя домой. Там теряйся сколько хочешь. Без скафандра.
— Мне тоже больше нравится теряться дома, — сказала Алиса.
…Через два месяца я прочел в журнале «Вокруг света» статью под названием «Вот какими были тутексы». В ней рассказывалось, что в марсианской пустыне удалось, наконец, обнаружить ценнейшие памятники тутекской культуры. Сейчас ученые заняты расшифровкой надписей, найденных в помещении. Но самое интересное — на пирамидке обнаружено изображение тугекса, великолепное по сохранности. И тут же была фотография пирамидки с портретом тутекса.
Портрет показался мне знакомым. И страшное подозрение охватило меня.
— Алиса, — очень строго сказал я. — Признайся честно, ты ничего не рисовала на пирамидке, когда по терялась в пустыне?
Перед тем как ответить, Алиса подошла ко мне и внимательно посмотрела на картинку в журнале.
— Правильно. Это ты нарисован, папочка. Только я не рисовала, а нацарапала камешком. Мне там так скучно было…
Как я обещал Алисе, я взял ее с собой на Марс, когда полетел туда на конференцию.Долетели мы благополучно. Правда, я не очень хорошо переношу невесомость и поэтому предпочитал не вставать с кресла, но моя дочка все время порхала по кораблю, и однажды мне пришлось снимать ее с потолка рубки управления, потому что она хотела нажать на красную кнопку, а именно: на кнопку экстренного торможения.
На Марсе мы осмотрели город, съездили с туристами в пустыню и побывали в Больших пещерах. Но после этого мне некогда было заниматься с Алисой, и я отдал ее на неделю в интернат. На Марсе работает много наших специалистов, и марсиане помогли нам построить громадный купол детского городка. В городке хорошо — там растут настоящие земные деревья. Иногда ребятишки ездят на экскурсии. Тогда они надевают маленькие скафандры и выходят вереницей на улицу.
Татьяна Петровна — так зовут воспитательницу — сказала, что я могу не беспокоиться. Алиса тоже сказала, чтобы я не беспокоился. И мы попрощались с ней на неделю.
А на третий день Алиса пропала.
Это было совершенно исключительное происшествие. Начать с того, что за всю историю интерната никто из него не пропадал и даже не терялся больше чем на десять минут. На Марсе в городе потеряться совершенно невозможно. А тем более земному ребенку, одетому в скафандр. Первый же встречный марсианин приведет его обратно. А роботы? А службы безопасности? Нет, потеряться на Марсе невозможно.
Но Алиса потерялась.
Ее не было уже около двух часов, когда меня вызвали с конференции и на марсианском вездеходе-прыгуне привезли в интернат. Вид у меня был, наверно, растерянный, потому что, когда я появился под куполом, все собравшиеся там сочувственно замолчали.
А кого там только не было! Все преподаватели и роботы интерната, десять марсиан в скафандрах (им приходится надевать скафандры, когда они входят под купол, в земной воздух), звездолетчики, начальник спасателей Назарян, археологи…
Оказывается, телестанция города уже час, как через каждые три минуты передавала сообщения о том, что пропала девочка с Земли. Все видеофоны Марса горели тревожными сигналами. В марсианских школах были прекращены занятия, и школьники, разделившись на группы, прочесывали весь город и окрестности.Исчезновение Алисы обнаружили, как только ее группа вернулась с прогулки. С тех пор прошло два часа. Кислорода же в ее скафандре — на три часа.
Я, зная свою дочку, спросил, осмотрели ли укромные места в самом интернате или рядом с ним. Может быть, она нашла марсианского богомола и наблюдает на ним…
Мне ответили, что подвалов в городе нет, а все укромные места обследованы школьниками и студентами марсианского университета, которые эти места знают назубок.
Я рассердился на Алису. Ну конечно, сейчас она с самым невинным видом выйдет из-за угла. А ведь ее поведение натворило в городе больше бед, чем песчаная буря. Все марсиане и все земляне, живущие в городе, оторваны от своих дел, поднята на ноги вся спасательная служба. К тому же мной всерьез овладевало беспокойство. Это ее приключение могло плохо кончиться.
Все время поступали сообщения от поисковых партий: «Школьники второй марсианской прогимназии осмотрели стадион. Алисы нет», «Фабрика марсианских сладостей сообщает, что ребенка на ее территории не обнаружено»…
«Может быть, она в самом деле умудрилась выбраться в пустыню? — думал я. — В городе ее бы уже нашли. Но пустыня… Марсианские пустыни еще тол коп не изучены, и там можно потеряться так, что тебя л через десять лет не найдут. Но ведь ближайшие районы пустыни уже обследованы на прыгунах-вездеходах…»
— Нашли! — вдруг закричал марсианин в синем хитоне, глядя в карманный телевизор.
— Где? Как? Где? — заволновались собравшиеся под куполом.
— В пустыне. В двухстах километрах отсюда.
— В двухстах?!
«Конечно, — подумал я, — они не знают Алису. От нее этого можно было ждать».— Девочка себя хорошо чувствует и скоро будет здесь.
— А как же она туда забралась.
— На почтовой ракете.
— Ну конечно! — сказала Татьяна Петровна и заплакала. Она переживала больше всех.
Все бросились ее утешать.
— Мы же проходили мимо почтамта, и там загружались автоматические почтовые ракеты. Но я не обратила внимания. Ведь их видишь по сто раз на дню!
А когда через десять минут марсианский летчик ввел Алису, все стало ясно.
— Я туда залезла, чтобы взять письмо, — сказала Алиса.
— Какое письмо?
— А ты, папа, сказал, что мама напишет нам письмо. Вот я и заглянула в ракету, чтобы взять письмо.
— Ты забралась внутрь?
— Ну конечно. Дверца была открыта, и там лежало много писем.
— А потом?
— Только я туда залезла, как дверь закрылась и ракета полетела. Я стала искать кнопку, чтобы ее остановить. Там много кнопок. Когда я нажала последнюю, ракета пошла вниз, и потом дверь открылась. Я вышла, а вокруг песок, и тети Тани нет, и ребят нет.
— Она нажала кнопку срочной посадки! — с восхищением в голосе сказал марсианин в синем хитоне.
— Я немного поплакала, а потом решила идти домой.
— А как ты догадалась, куда идти?
— Я забралась на горку, чтобы посмотреть оттуда. А в горке была дверца. С горки ничего не было видно. Тоща я вошла в комнатку и села там.
— Какая дверца? — удивился марсианин. — В том районе только пустыня.
— Нет, там была дверца и комната. А в комнате стоит большой камень. Как египетская пирамида. Только маленькая. Помнишь, папа, ты читал мне книжку про египетскую пирамиду?
Неожиданно заявление Алисы привело в сильное волнение мареиан я Назаряна, начальника спасателей.
— Тутексы! — закричали они.
— Где нашли девочку? Координаты!
И половину присутствующих как языком слизнуло.А Татьяна Петровна, которая взялась сама накормить Алису, рассказала мне, что много тысяч лет назад на Марсе существовала таинственная цивилизация тутексов. От нее остались только каменные пирамидки. До сих пор ни марсиане, ни археологи с Земли не смогли найти ни одного строения тутексов — только пирамидки, разбросанные по пустыне и занесенные песком. И вот Алиса случайно наткнулась на строение тутексов.
— Вот видишь, тебе опять повезло, — сказал я. — Но все-таки я немедленно увожу тебя домой. Там теряйся сколько хочешь. Без скафандра.
— Мне тоже больше нравится теряться дома, — сказала Алиса.
…Через два месяца я прочел в журнале «Вокруг света» статью под названием «Вот какими были тутексы». В ней рассказывалось, что в марсианской пустыне удалось, наконец, обнаружить ценнейшие памятники тутекской культуры. Сейчас ученые заняты расшифровкой надписей, найденных в помещении. Но самое интересное — на пирамидке обнаружено изображение тугекса, великолепное по сохранности. И тут же была фотография пирамидки с портретом тутекса.
Портрет показался мне знакомым. И страшное подозрение охватило меня.
— Алиса, — очень строго сказал я. — Признайся честно, ты ничего не рисовала на пирамидке, когда по терялась в пустыне?
Перед тем как ответить, Алиса подошла ко мне и внимательно посмотрела на картинку в журнале.
— Правильно. Это ты нарисован, папочка. Только я не рисовала, а нацарапала камешком. Мне там так скучно было…
комбат81- большой человек
- Сообщения : 3326
Возраст : 43
Откуда : Псков
Re: русская фантастика.
автор комбат81 Ср 20 Фев 2019, 02:56
Застенчивый шуша
У Алисы много знакомых зверей. Два котенка; марсианский богомол, который живет у нее под кроватью и по ночам подражает балалайке; ежик, который жил у нас недолго, а потом ушел обратно в лес; бронтозавр Бронтя — к нему Алиса ходит в гости в зоопарк — и, наконец, соседская собака Рекс, по-моему, карликовая такса не очень чистых кровей.
Еще одним зверем Алиса обзавелась, когда вернулась первая экспедиция с Сириуса.
Алиса познакомилась с Порошковым на первомайской демонстрации. Я не знаю, как она это устроила: у Алисы широкие связи. Так или иначе, она оказалась среди ребят, которые принесли космонавтам цветы. Представьте мое удивление, когда вижу по телевизору — бежит Алиса через площадь с букетом голубых роз больше ее самой и вручает его самому Порошкову.
Порошков взял Алису на руки, они вместе смотрели демонстрацию и вместе ушли.
Алиса вернулась домой только вечером с большой красной сумкой в руках.
— Где ты была?
— Больше всего я была в детском саду, — ответила она.
— А меньше всего где ты была?
— Нас еще водили на Красную площадь.
— И потом?
Алиса поняла, что я смотрел телевизор, и сказала:
— Еще меня попросили поздравить космонавтов.
— Кто же это тебя попросил?
— Один товарищ, ты его не знаешь.
— Алиса, тебе не приходилось сталкиваться с термином «телесные наказания»?
— Знаю, это когда шлепают. Но это бывает только в сказках.
— Боюсь, что придется сказку сделать былью. Почему ты всегда лезешь куда не следует?
Алиса хотела было на меня обидеться, но вдруг красная сумка у нее в руке зашевелилась.
— Это еще что такое?
— Это подарок от Порошкова.
— Ты выпросила себе подарок! Этого еще не хватало!
— Я ничего не выпрашивала. Это шуша. Порошков привез их с Сириуса. Маленький шуша, шушонок, можно сказать.
И Алиса осторожно достала из сумки маленького шестилапого зверька, похожего на кенгуренка. У шушонка были большие стрекозиные глаза. Оп быстра вращал ими, крепко вцепившись верхней парой лап в Алисин костюм.
— Видишь, он меня уже любит, — сказала Алиса. — Я ему сделаю постель.
Я знал историю с шушами. Все знали историю с шу-шами, а мы, биологи, в особенности. У меня в зоопарке было уже пять шуш, и со дня на день мы ожидали прибавления семейства.
Порошков с Бауэром обнаружили шуш на одной из планет в системе Сириуса. Эти милые безобидные зверушки, которые ни на шаг не отставали от космонавтов, оказались млекопитающими, хотя по повадкам больше всего напоминали наших пингвинов. То же спокойное любопытство и вечные попытки залезть в самые неподходящие места. Бауэру даже пришлось как-то спасать шушонка, который собирался потонуть в большой банке сгущенного молока. Экспедиция привезла целый фильм о шушах, который прошел с большим успехом во всех кинотеатрах и видеорамах.
К сожалению, у экспедиции не было времени как следует понаблюдать за ними. Известно, что шуши приходили в лагерь экспедиции с утра, а с наступлением темноты куда-то исчезали, скрывались в скалах.
Так или иначе, когда экспедиция уже возвращалась обратно, в одном из отсеков Порошков обнаружил трех шуш, которые, наверно, заблудились в корабле. Правда, Порошков подумал сначала, что шуш протащил на корабль контрабандой кто-нибудь из участников экспедиции, но возмущение его товарищей было таким искренним, что Порошкову пришлось отказаться от своих подозрений.
Появление шуш вызвало массу дополнительных проблем. Во-первых, они могли оказаться источником неизвестных инфекций. Во-вторых, они могли погибнуть в пути, не выдержать перегрузок. В-третьих, никто не знал, что они едят… И так далее.
Но все опасения оказались напрасными. Шуши отлично перенесли дезинфекцию, послушно питались бульоном и консервированными фруктами. Из-за этого они нажили себе кровного врага в лице Бауэра, который любил компот, а последние месяцы экспедиции ему пришлось отказаться от компота — его съели «зайцы».
Во время долгого пути у шушихи родилось шесть шушат. Так что корабль прибыл на Землю, переполненный шушами и шушатами. Они оказались понятливыми зверушками и никаких неприятностей и неудобств никому, кроме Бауэра, не причиняли.
Я помню исторический момент прибытия экспедиции на Землю, когда под прицелом кино- и телевизионных камер открылся люк и вместо космонавтов в его отверстии показался удивительный шестилапый зверь. За ним еще несколько таких же, только поменьше. По всей Земле прокатился вздох удивления. Но оборвался в тот момент, когда вслед за шушами из корабля вышел улыбающийся Порошков. Он нес на руках шушонка, перемазанного сгущенным молоком…
Часть зверьков попала в зоопарк, некоторые остались у полюбивших их космонавтов. Порошковский шушонок достался в конце концов Алисе. Бог ее знает чем она очаровала сурового космонавта Порошкова.
Шуша жил в большой корзине рядом с Алисиной кроватью, мяса не употреблял, ночью спал, дружил е котятами, боялся богомола и тихо мурлыкал, когда Алиса гладила его или рассказывала о своих удачах и бедах.
Шуша бистро рос и через два месяца стал ростом с Алису. Они ходили гулять в садик напротив, и Алиса никогда не надевала на него ошейника.
— А вдруг он кого-нибудь испугает? — спрашивал я.
— Нет, он не испугает. А потом он обидится, если я на него надену ошейник. Он ведь такой чуткий.
Как-то Алисе не спалось. Она капризничала и требовала, чтобы я читал ей про доктора Айболита.
— Некогда, дочка, — сказал я. — У меня срочная работа. Кстати, тебе пора уже читать книжки самой.
— Но это же не книжка, а микрофильм, и там буквы маленькие.
— Так он звуковой. Не хочешь читать — включи звук.
— Мне холодно вставать.
— Тогда погоди. Я допишу и тогда включу.
— Не хочешь — шушу попрошу.
— Ну попроси, — улыбнулся я.
И через минуту вдруг услышал из соседней комнаты нежный микрофильмированный голос: «…И еще была у Айболита собака Авва».
Значит, Алиса все-таки встала и дотянулась до выключателя.
— Сейчас же обратно в постель! — крикнул я. — Простудишься.
— А я в постели.
— Нельзя обманывать. Кто же тогда включил микрофильм?
— Шуша.
Я очень не хочу, чтобы моя дочка выросла лживой. Я отложил работу, пошел к ней и решил серьезно поговорить.
На стене висел экран. Шуша орудовал у микропроектора, а на экране несчастные звери толпились у дверей доброго доктора Айболита.
— Как ты умудрилась так его выдрессировать? — искренне удивился я.
— Я его и не дрессировала. Он сам все умеет.
Шуша смущенно перебирал передними лапами перед грудью.
Наступило неловкое молчание.
— И все-таки… — сказал, наконец, я.
— Извините, — раздался высокий хрипловатый голос. Это говорил шуша. — Но я в самом деле сам научился. Это ведь нетрудно.
— Простите… — сказал я.
— Это нетрудно, — повторил шуша, — Вы же сами позавчера рассказывали Алисе сказку про короля богомолов?
— Нет, я уже не о том. Как вы научились говорить?
— Мы с ним занимались, — сказала Алиса.
— Ничего не понимаю. Десятки биологов работают с шушами, и ни разу ни один шуша не сказал ни слова.
— А наш шуша и читать умеет. Умеешь?
— Немного.
— Он мне столько интересного рассказывает…
— Мы с вашей дочкой большие друзья.
— Так почему же вы столько времени молчали?
— Он стеснялся, — ответила за шушу Алиса.
Шуша потупил глаза.
У Алисы много знакомых зверей. Два котенка; марсианский богомол, который живет у нее под кроватью и по ночам подражает балалайке; ежик, который жил у нас недолго, а потом ушел обратно в лес; бронтозавр Бронтя — к нему Алиса ходит в гости в зоопарк — и, наконец, соседская собака Рекс, по-моему, карликовая такса не очень чистых кровей.
Еще одним зверем Алиса обзавелась, когда вернулась первая экспедиция с Сириуса.
Алиса познакомилась с Порошковым на первомайской демонстрации. Я не знаю, как она это устроила: у Алисы широкие связи. Так или иначе, она оказалась среди ребят, которые принесли космонавтам цветы. Представьте мое удивление, когда вижу по телевизору — бежит Алиса через площадь с букетом голубых роз больше ее самой и вручает его самому Порошкову.
Порошков взял Алису на руки, они вместе смотрели демонстрацию и вместе ушли.
Алиса вернулась домой только вечером с большой красной сумкой в руках.
— Где ты была?
— Больше всего я была в детском саду, — ответила она.
— А меньше всего где ты была?
— Нас еще водили на Красную площадь.
— И потом?
Алиса поняла, что я смотрел телевизор, и сказала:
— Еще меня попросили поздравить космонавтов.
— Кто же это тебя попросил?
— Один товарищ, ты его не знаешь.
— Алиса, тебе не приходилось сталкиваться с термином «телесные наказания»?
— Знаю, это когда шлепают. Но это бывает только в сказках.
— Боюсь, что придется сказку сделать былью. Почему ты всегда лезешь куда не следует?
Алиса хотела было на меня обидеться, но вдруг красная сумка у нее в руке зашевелилась.
— Это еще что такое?
— Это подарок от Порошкова.
— Ты выпросила себе подарок! Этого еще не хватало!
— Я ничего не выпрашивала. Это шуша. Порошков привез их с Сириуса. Маленький шуша, шушонок, можно сказать.
И Алиса осторожно достала из сумки маленького шестилапого зверька, похожего на кенгуренка. У шушонка были большие стрекозиные глаза. Оп быстра вращал ими, крепко вцепившись верхней парой лап в Алисин костюм.
— Видишь, он меня уже любит, — сказала Алиса. — Я ему сделаю постель.
Я знал историю с шушами. Все знали историю с шу-шами, а мы, биологи, в особенности. У меня в зоопарке было уже пять шуш, и со дня на день мы ожидали прибавления семейства.
Порошков с Бауэром обнаружили шуш на одной из планет в системе Сириуса. Эти милые безобидные зверушки, которые ни на шаг не отставали от космонавтов, оказались млекопитающими, хотя по повадкам больше всего напоминали наших пингвинов. То же спокойное любопытство и вечные попытки залезть в самые неподходящие места. Бауэру даже пришлось как-то спасать шушонка, который собирался потонуть в большой банке сгущенного молока. Экспедиция привезла целый фильм о шушах, который прошел с большим успехом во всех кинотеатрах и видеорамах.
К сожалению, у экспедиции не было времени как следует понаблюдать за ними. Известно, что шуши приходили в лагерь экспедиции с утра, а с наступлением темноты куда-то исчезали, скрывались в скалах.
Так или иначе, когда экспедиция уже возвращалась обратно, в одном из отсеков Порошков обнаружил трех шуш, которые, наверно, заблудились в корабле. Правда, Порошков подумал сначала, что шуш протащил на корабль контрабандой кто-нибудь из участников экспедиции, но возмущение его товарищей было таким искренним, что Порошкову пришлось отказаться от своих подозрений.
Появление шуш вызвало массу дополнительных проблем. Во-первых, они могли оказаться источником неизвестных инфекций. Во-вторых, они могли погибнуть в пути, не выдержать перегрузок. В-третьих, никто не знал, что они едят… И так далее.
Но все опасения оказались напрасными. Шуши отлично перенесли дезинфекцию, послушно питались бульоном и консервированными фруктами. Из-за этого они нажили себе кровного врага в лице Бауэра, который любил компот, а последние месяцы экспедиции ему пришлось отказаться от компота — его съели «зайцы».
Во время долгого пути у шушихи родилось шесть шушат. Так что корабль прибыл на Землю, переполненный шушами и шушатами. Они оказались понятливыми зверушками и никаких неприятностей и неудобств никому, кроме Бауэра, не причиняли.
Я помню исторический момент прибытия экспедиции на Землю, когда под прицелом кино- и телевизионных камер открылся люк и вместо космонавтов в его отверстии показался удивительный шестилапый зверь. За ним еще несколько таких же, только поменьше. По всей Земле прокатился вздох удивления. Но оборвался в тот момент, когда вслед за шушами из корабля вышел улыбающийся Порошков. Он нес на руках шушонка, перемазанного сгущенным молоком…
Часть зверьков попала в зоопарк, некоторые остались у полюбивших их космонавтов. Порошковский шушонок достался в конце концов Алисе. Бог ее знает чем она очаровала сурового космонавта Порошкова.
Шуша жил в большой корзине рядом с Алисиной кроватью, мяса не употреблял, ночью спал, дружил е котятами, боялся богомола и тихо мурлыкал, когда Алиса гладила его или рассказывала о своих удачах и бедах.
Шуша бистро рос и через два месяца стал ростом с Алису. Они ходили гулять в садик напротив, и Алиса никогда не надевала на него ошейника.
— А вдруг он кого-нибудь испугает? — спрашивал я.
— Нет, он не испугает. А потом он обидится, если я на него надену ошейник. Он ведь такой чуткий.
Как-то Алисе не спалось. Она капризничала и требовала, чтобы я читал ей про доктора Айболита.
— Некогда, дочка, — сказал я. — У меня срочная работа. Кстати, тебе пора уже читать книжки самой.
— Но это же не книжка, а микрофильм, и там буквы маленькие.
— Так он звуковой. Не хочешь читать — включи звук.
— Мне холодно вставать.
— Тогда погоди. Я допишу и тогда включу.
— Не хочешь — шушу попрошу.
— Ну попроси, — улыбнулся я.
И через минуту вдруг услышал из соседней комнаты нежный микрофильмированный голос: «…И еще была у Айболита собака Авва».
Значит, Алиса все-таки встала и дотянулась до выключателя.
— Сейчас же обратно в постель! — крикнул я. — Простудишься.
— А я в постели.
— Нельзя обманывать. Кто же тогда включил микрофильм?
— Шуша.
Я очень не хочу, чтобы моя дочка выросла лживой. Я отложил работу, пошел к ней и решил серьезно поговорить.
На стене висел экран. Шуша орудовал у микропроектора, а на экране несчастные звери толпились у дверей доброго доктора Айболита.
— Как ты умудрилась так его выдрессировать? — искренне удивился я.
— Я его и не дрессировала. Он сам все умеет.
Шуша смущенно перебирал передними лапами перед грудью.
Наступило неловкое молчание.
— И все-таки… — сказал, наконец, я.
— Извините, — раздался высокий хрипловатый голос. Это говорил шуша. — Но я в самом деле сам научился. Это ведь нетрудно.
— Простите… — сказал я.
— Это нетрудно, — повторил шуша, — Вы же сами позавчера рассказывали Алисе сказку про короля богомолов?
— Нет, я уже не о том. Как вы научились говорить?
— Мы с ним занимались, — сказала Алиса.
— Ничего не понимаю. Десятки биологов работают с шушами, и ни разу ни один шуша не сказал ни слова.
— А наш шуша и читать умеет. Умеешь?
— Немного.
— Он мне столько интересного рассказывает…
— Мы с вашей дочкой большие друзья.
— Так почему же вы столько времени молчали?
— Он стеснялся, — ответила за шушу Алиса.
Шуша потупил глаза.
комбат81- большой человек
- Сообщения : 3326
Возраст : 43
Откуда : Псков
Re: русская фантастика.
автор комбат81 Ср 20 Фев 2019, 02:59
Об одном привидении
Мы летом живем во Внукове. Это очень удобно, потому что туда ходит монорельс и от него до дачи пять минут ходу. В лесу, по другую сторону дороги, растут подберезовики и подосиновики, но их меньше, чем грибников.
Я приезжал на дачу прямо из зоопарка и вместо отдыха попадал в кипение тамошней жизни. Центром ее был соседский мальчик Коля, который славился на все Внуково тем, что отнимал у детей игрушки. К нему даже приезжал психолог из Ленинграда и написал потом диссертацию о мальчике Коле. Психолог изучал Колю, а Коля ел варенье и ныл круглые сутки. Я привез ему из города трехколесную фотонную ракету, чтобы он поменьше хныкал.
Кроме того, там жили Колина бабушка, которая любила поговорить о генетике и писала роман о Менделе, бабушка Алисы, мальчик Юра и его мама Карма, трое близнецов с соседней улицы, которые пели хором под моим окном, и, наконец, привидение.
Привидение жило где-то под яблоней и появилось сравнительно недавно. В привидение верили Алиса и Колина бабушка. Больше никто в него не верил.
Мы сидели с Алисой на террасе и ждали, пока новый робот Щелковской фабрики приготовит манную кашу. Робот уже два раза перегорал, и мы вместе с Алисой ругали фабрику, но самим приниматься за хозяйство не хотелось, а бабушка наша уехала в театр.
Алиса сказала:
— Сегодня он придет.
— Кто — он?
— Мой привидений.
— Привидение — оно, — автоматически поправил я, не сводя глаз с робота.
— Хорошо, — не стала спорить Алиса. — Пускай будет мой привидение. А Коля отнял у близнецов орехи. Разве это не удивительно?
— Удивительно. Так что ты говорила о привидении?
— Он хороший.
— У тебя все хорошие.
— Кроме Коли.
— Ну, кроме Коли… Я думаю, если бы я привез огнедышащую гадюку, ты бы с ней тоже подружилась.
— Наверно. А она добрая?
— С ней еще никто не смог об этом поговорить. Она живет на Марсе и брызгается кипящим ядом.
— Наверно, ее обидели. Зачем вы увезли ее с Марса?
Тут я ничего ответить не смог. Это была чистая правда. Гадюку не спрашивали, когда увозили с Марса. А она по пути сожрала любимую собаку корабля «Калуга», за что ее возненавидели все космонавты.
— Ну так что же привидение? На что оно похоже? — переменил я тему.
— Оно ходит, только когда темно.
— Ну, разумеется. Это испокон веку так. Наслушалась ты сказок Колиной бабушки…
— Колина бабушка мне только про историю генетики рассказывает. Какие были на Менделя гонения.
— Да, кстати, а как реагирует твое привидение на крик петуха?
— Никак. А почему?
— Понимаешь, порядочному привидению положено исчезать со страшным проклятиями, когда прокричит петух.
— Я спрошу его сегодня про петуха.
— Ну хорошо.
— И я сегодня лягу попозже. Мне нужно поговорить с привидением.
— Пожалуйста. Ладно, пошутили, и хватит. Робот уже кашу переварил.
Алиса села за кашу, а я за ученые записки Гвианского зоопарка. Там была интереснейшая статья об укусамах. Революция в зоологии. Им удалось добиться размножения укусамов в неволе. Дети рождались темно-зелеными, несмотря на то, что у обоих родителей панцирь был голубым.
Стемнело, Алиса сказала:
— Ну, я пошла.
— Ты куда?
— К привидению. Ты же обещал.
— А я думал, что ты пошутила. Ну, если тебе так нужно в сад, то выйди, только надень кофточку, а то холодно стало. И чтобы не дальше яблони.
— Куда же мне дальше? Он меня там ждет.
Алиса убежала в сад. Я краем глаза следил за ней. Мне не хотелось вторгаться в мир ее фантазий. Пускай ее окружают и привидения, и волшебницы, и отважные рыцари, и добрые великаны со сказочной голубой планеты… Конечно, если она будет ложиться спать вовремя и нормально есть.
Я потушил свет на веранде, чтобы он не мешал мне присматривать за Алисой. Вот она подошла к яблоне, старой и ветвистой, и встала под ней.
И тут… От ствола яблони отделилась голубая тень и двинулась ей навстречу. Тень будто плыла по воздуху, не касаясь травы.
В следующий момент, схватив что-то тяжелое, я уже бежал вниз по лестнице, перепрыгивая через три ступеньки. Это мне уже не нравилось. Либо это чья-то неостроумная шутка, либо… Что «либо», я не придумал.
— Осторожно, папа! — сказала громким шепотом Алиса, услышав мои шаги. — Ты его спугнешь.
Я схватил Алису за руку. Передо мной растворялся в воздухе голубой силуэт.
— Папа, что ты наделал! Ведь я его чуть не спасла.
Алиса позорно ревела, пока я нес ее на террасу. Что это было под яблоней? Галлюцинация?…
— Зачем ты это сделал? — ревела Алиса. — Ты же обещал…
— Ничего я не сделал, — отвечал я, — привидений не бывает.
— Ты же сам его видел. Зачем ты говоришь неправду? А он ведь не выносит движений воздуха. Разве ты не понимаешь, что к нему надо медленно подходить, чтобы его ветром не сдуло?
Я не знал, что ответить. В одном был уверен: как только Алиса заснет, выйду с фонарем в сад и обыщу его.
— А он тебе письмо передал. Только я его тебе теперь не дам.
— Какое еще письмо?
— Не дам.
Тут я заметил, что в кулаке у нее зажат листок бумаги. Алиса посмотрела на меня, я на нее, и потом она все-таки дала мне этот листок.
На листке моим почерком было написано расписание кормления красных крумсов. Я этот листок искал уже три дня.
— Алиса, где ты нашла мою записку?
— А ты переверни ее. У привидения бумаги не было, и я ему дала твою.
На обратной стороне незнакомым почерком было написано по-английски:
«Уважаемый профессор!
Я беру на себя смелость обратиться к Вам, ибо попал в неприятное положение, из которого не могу выйти без посторонней помощи. К сожалению, я не могу также и покинуть круг радиусом в один метр, центром которого является яблоня. Увидеть же меня в моем жалком положении можно только в темноте.
Благодаря Вашей дочери, чуткому и отзывчивому существу, мне удалось, наконец, установить связь с внешним миром.
Я, профессор Кураки, являюсь жертвой неудачного эксперимента. Я ставил опыты по передаче вещества на далекие расстояния. Мне удалось переправить из Токио в Париж двух индюшек и кошку. Они были благополучно приняты моими коллегами. Однако в тот день, когда я решил проверить эксперимент на себе, пробки в лаборатории перегорели как раз во время эксперимента и энергии для перемещения оказалось недостаточно. Я рассеялся в пространстве, причем моя наиболее концентрированная часть находится в районе Вашей уважаемой дачи. В таком прискорбном состоянии я нахожусь уже вторую неделю, и, без сомнения, меня считают погибшим.
Умоляю Вас, немедленно по получении моего письма пошлите телеграмму в Токио. Пусть кто-нибудь починит пробки в моей лаборатории. Тогда я смогу материализоваться.
Заранее благодарный Кураки».
Я долго вглядывался в темноту под яблоней. Потом спустился с террасы, подошел поближе. Бледно-голубое, еле различимое сияние покачивалось у ствола. Приглядевшись, я различил очертания человека. «Привидение» умоляюще, как мне показалось, вздымало к небу руки.
Больше я не стал терять времени. Я добежал до монорельса и со станции провидеофонил в Токио.
Вся эта операция заняла десять минут.
Уже на пути домой я вспомнил, что забыл уложить Алису. Я прибавил шагу.
Свет на террасе не был потушен.
Там Алиса демонстрировала свой гербарий и коллекцию бабочек невысокому изможденному японцу. Японец держал в руках кастрюльку и, не сводя глаз с Алисиных сокровищ, деликатно ел манную кашу.
Увидев меня, гость низко поклонился и сказал:
— Я профессор Кураки, ваш вечный слуга. Вы и ваша дочь спасли мне жизнь.
— Да, папа, это мой привидение, — сказала Алиса. — Теперь ты в них веришь?
— Верю, — ответил я. — Очень приятно познакомиться.
Мы летом живем во Внукове. Это очень удобно, потому что туда ходит монорельс и от него до дачи пять минут ходу. В лесу, по другую сторону дороги, растут подберезовики и подосиновики, но их меньше, чем грибников.
Я приезжал на дачу прямо из зоопарка и вместо отдыха попадал в кипение тамошней жизни. Центром ее был соседский мальчик Коля, который славился на все Внуково тем, что отнимал у детей игрушки. К нему даже приезжал психолог из Ленинграда и написал потом диссертацию о мальчике Коле. Психолог изучал Колю, а Коля ел варенье и ныл круглые сутки. Я привез ему из города трехколесную фотонную ракету, чтобы он поменьше хныкал.
Кроме того, там жили Колина бабушка, которая любила поговорить о генетике и писала роман о Менделе, бабушка Алисы, мальчик Юра и его мама Карма, трое близнецов с соседней улицы, которые пели хором под моим окном, и, наконец, привидение.
Привидение жило где-то под яблоней и появилось сравнительно недавно. В привидение верили Алиса и Колина бабушка. Больше никто в него не верил.
Мы сидели с Алисой на террасе и ждали, пока новый робот Щелковской фабрики приготовит манную кашу. Робот уже два раза перегорал, и мы вместе с Алисой ругали фабрику, но самим приниматься за хозяйство не хотелось, а бабушка наша уехала в театр.
Алиса сказала:
— Сегодня он придет.
— Кто — он?
— Мой привидений.
— Привидение — оно, — автоматически поправил я, не сводя глаз с робота.
— Хорошо, — не стала спорить Алиса. — Пускай будет мой привидение. А Коля отнял у близнецов орехи. Разве это не удивительно?
— Удивительно. Так что ты говорила о привидении?
— Он хороший.
— У тебя все хорошие.
— Кроме Коли.
— Ну, кроме Коли… Я думаю, если бы я привез огнедышащую гадюку, ты бы с ней тоже подружилась.
— Наверно. А она добрая?
— С ней еще никто не смог об этом поговорить. Она живет на Марсе и брызгается кипящим ядом.
— Наверно, ее обидели. Зачем вы увезли ее с Марса?
Тут я ничего ответить не смог. Это была чистая правда. Гадюку не спрашивали, когда увозили с Марса. А она по пути сожрала любимую собаку корабля «Калуга», за что ее возненавидели все космонавты.
— Ну так что же привидение? На что оно похоже? — переменил я тему.
— Оно ходит, только когда темно.
— Ну, разумеется. Это испокон веку так. Наслушалась ты сказок Колиной бабушки…
— Колина бабушка мне только про историю генетики рассказывает. Какие были на Менделя гонения.
— Да, кстати, а как реагирует твое привидение на крик петуха?
— Никак. А почему?
— Понимаешь, порядочному привидению положено исчезать со страшным проклятиями, когда прокричит петух.
— Я спрошу его сегодня про петуха.
— Ну хорошо.
— И я сегодня лягу попозже. Мне нужно поговорить с привидением.
— Пожалуйста. Ладно, пошутили, и хватит. Робот уже кашу переварил.
Алиса села за кашу, а я за ученые записки Гвианского зоопарка. Там была интереснейшая статья об укусамах. Революция в зоологии. Им удалось добиться размножения укусамов в неволе. Дети рождались темно-зелеными, несмотря на то, что у обоих родителей панцирь был голубым.
Стемнело, Алиса сказала:
— Ну, я пошла.
— Ты куда?
— К привидению. Ты же обещал.
— А я думал, что ты пошутила. Ну, если тебе так нужно в сад, то выйди, только надень кофточку, а то холодно стало. И чтобы не дальше яблони.
— Куда же мне дальше? Он меня там ждет.
Алиса убежала в сад. Я краем глаза следил за ней. Мне не хотелось вторгаться в мир ее фантазий. Пускай ее окружают и привидения, и волшебницы, и отважные рыцари, и добрые великаны со сказочной голубой планеты… Конечно, если она будет ложиться спать вовремя и нормально есть.
Я потушил свет на веранде, чтобы он не мешал мне присматривать за Алисой. Вот она подошла к яблоне, старой и ветвистой, и встала под ней.
И тут… От ствола яблони отделилась голубая тень и двинулась ей навстречу. Тень будто плыла по воздуху, не касаясь травы.
В следующий момент, схватив что-то тяжелое, я уже бежал вниз по лестнице, перепрыгивая через три ступеньки. Это мне уже не нравилось. Либо это чья-то неостроумная шутка, либо… Что «либо», я не придумал.
— Осторожно, папа! — сказала громким шепотом Алиса, услышав мои шаги. — Ты его спугнешь.
Я схватил Алису за руку. Передо мной растворялся в воздухе голубой силуэт.
— Папа, что ты наделал! Ведь я его чуть не спасла.
Алиса позорно ревела, пока я нес ее на террасу. Что это было под яблоней? Галлюцинация?…
— Зачем ты это сделал? — ревела Алиса. — Ты же обещал…
— Ничего я не сделал, — отвечал я, — привидений не бывает.
— Ты же сам его видел. Зачем ты говоришь неправду? А он ведь не выносит движений воздуха. Разве ты не понимаешь, что к нему надо медленно подходить, чтобы его ветром не сдуло?
Я не знал, что ответить. В одном был уверен: как только Алиса заснет, выйду с фонарем в сад и обыщу его.
— А он тебе письмо передал. Только я его тебе теперь не дам.
— Какое еще письмо?
— Не дам.
Тут я заметил, что в кулаке у нее зажат листок бумаги. Алиса посмотрела на меня, я на нее, и потом она все-таки дала мне этот листок.
На листке моим почерком было написано расписание кормления красных крумсов. Я этот листок искал уже три дня.
— Алиса, где ты нашла мою записку?
— А ты переверни ее. У привидения бумаги не было, и я ему дала твою.
На обратной стороне незнакомым почерком было написано по-английски:
«Уважаемый профессор!
Я беру на себя смелость обратиться к Вам, ибо попал в неприятное положение, из которого не могу выйти без посторонней помощи. К сожалению, я не могу также и покинуть круг радиусом в один метр, центром которого является яблоня. Увидеть же меня в моем жалком положении можно только в темноте.
Благодаря Вашей дочери, чуткому и отзывчивому существу, мне удалось, наконец, установить связь с внешним миром.
Я, профессор Кураки, являюсь жертвой неудачного эксперимента. Я ставил опыты по передаче вещества на далекие расстояния. Мне удалось переправить из Токио в Париж двух индюшек и кошку. Они были благополучно приняты моими коллегами. Однако в тот день, когда я решил проверить эксперимент на себе, пробки в лаборатории перегорели как раз во время эксперимента и энергии для перемещения оказалось недостаточно. Я рассеялся в пространстве, причем моя наиболее концентрированная часть находится в районе Вашей уважаемой дачи. В таком прискорбном состоянии я нахожусь уже вторую неделю, и, без сомнения, меня считают погибшим.
Умоляю Вас, немедленно по получении моего письма пошлите телеграмму в Токио. Пусть кто-нибудь починит пробки в моей лаборатории. Тогда я смогу материализоваться.
Заранее благодарный Кураки».
Я долго вглядывался в темноту под яблоней. Потом спустился с террасы, подошел поближе. Бледно-голубое, еле различимое сияние покачивалось у ствола. Приглядевшись, я различил очертания человека. «Привидение» умоляюще, как мне показалось, вздымало к небу руки.
Больше я не стал терять времени. Я добежал до монорельса и со станции провидеофонил в Токио.
Вся эта операция заняла десять минут.
Уже на пути домой я вспомнил, что забыл уложить Алису. Я прибавил шагу.
Свет на террасе не был потушен.
Там Алиса демонстрировала свой гербарий и коллекцию бабочек невысокому изможденному японцу. Японец держал в руках кастрюльку и, не сводя глаз с Алисиных сокровищ, деликатно ел манную кашу.
Увидев меня, гость низко поклонился и сказал:
— Я профессор Кураки, ваш вечный слуга. Вы и ваша дочь спасли мне жизнь.
— Да, папа, это мой привидение, — сказала Алиса. — Теперь ты в них веришь?
— Верю, — ответил я. — Очень приятно познакомиться.
комбат81- большой человек
- Сообщения : 3326
Возраст : 43
Откуда : Псков
Re: русская фантастика.
автор комбат81 Ср 20 Фев 2019, 03:00
Пропавшие гости
Подготовка к встрече лабуцильцев проходила торжественно. Еще ни разу солнечную систему не посещали гости со столь далекой звезды.
Первой сигналы лабуцильцев приняла станция на Плутоне, а через три дня связь с ними установила Лондельская радиообсерватория.Лабуцильцы были еще далеко, но космодром Шере-метьево-4 был полностью готов к их приему. Девушки с «Красной Розы» украсили его гирляндами цветов, а слушатели Высших поэтических курсов отрепетировали музыкально-литературный монтаж. Все посольства забронировали места на трибунах, и корреспонденты ночевали в буфете космодрома.
Алиса жила неподалеку, на даче во Внукове, и собирала гербарий. Она хотела собрать гербарий лучший, чем собрал Ваня Шпиц из старшей группы. Таким образом, Алиса не принимала участия в подготовке торжественной встречи. Она даже ничего не знала о ней.
Да и я сам к встрече не имел прямого отношения. Моя работа начнется потом, когда лабуцильцы приземлятся.
А тем временем события развивались следующим образом.
8 марта лабуцильцы сообщили, что выходят на круговую орбиту. Примерно в это время и произошла трагическая случайность. Вместо лабуцильского корабля станции наведения засекли потерянный два года назад шведский спутник «Нобель-29». Когда же ошибка была обнаружена, оказалось, что лабуцильский корабль исчез. Он уже пошел на посадку, и связь с ним временно прервалась.
9 марта в 6.33 лабуцильцы сообщили, что произвели посадку в районе 55°20 северной широты и 37°40 восточной долготы по земной системе координат, с возможной ошибкой в пятнадцать минут, то есть неподалеку от Москвы.
В дальнейшем связь прорвалась и восстановить ее, за исключением одного случая, о котором я скажу потом, не удавалось. Оказывается, земная радиация пагубным образом воздействовала на приборы лабуцильцев.
В тот же момент сотни машин и тысячи людей бросились в район посадки гостей. Дороги были забиты желающими найти лабуцильцев. Космодром Шереметьево-4 опустел. В буфете не осталось ни одного корреспондента. Небо Подмосковья было увешано вертолетами, винтокрылами, орнитоптерами, вихрелетами и прочими летательными аппаратами. Казалось, тучи громадных комаров нависли над землей.Если бы даже корабль лабуцильцев ушел под землю, его все равно бы обнаружили.
Но его не нашли.
Ни один из местных жителей не видел, как спускался корабль. А это более чем странно, потому что в те часы почти все жители Москвы и Подмосковья смотрели в небо.
Значит, произошла ошибка.
К вечеру, когда я вернулся с работы на дачу, вся нормальная жизнь планеты была нарушена. Люди боялись, не случилось ли чего-нибудь с гостями.
— Может быть, — спорили в монорельсе, — они из антивещества и при входе в земную атмосферу испарились?
— Без вспышки, бесследно?! Чепуха!
— Но много ли мы знаем о свойствах антивещества?
— А кто тогда радировал, что совершил посадку?
— Может быть, шутник?
— Ничего себе шутник! Так, может быть, он и с Плутоном разговаривал?
— А может быть, они невидимы?
— Все равно бы их обнаружили приборы…
Но все-таки версия о невидимости гостей завоевывала все больше сторонников…
Я сидел на веранда и думал: а может, они приземлились рядом, на соседнем поле? Стоят сейчас, бедные, рядом со своим кораблем и удивляются, почему это люди не хотят обращать на них внимание. Вот-вот обидятся и улетят… Я хотел было уже спуститься вниз и отправиться на то самое поле, как увидел цепочку людей, выходящих из леса. Это были жители соседних дач. Они держались за руки, будто играли в детскую игру «Каравай, каравай, кого хочешь выбирай».
Я понял, что соседи предугадали мои мысли и ищут на ощупь невидимых гостей.
И в этот момент внезапно заговорили все радиостанции мира. Они передавали запись сообщения, пойманного радиолюбителем из Северной Австралии. В сообщении повторялись координаты и затем следовали слова: «Находимся в лесу… Выслали первую группу на поиски людей. Продолжаем принимать ваши передачи. Удивлены отсутствием контактов…» На этом связь оборвалась.
Версия о невидимости немедленно приобрела еще несколько миллионов сторонников.С террасы мне было видно, как цепочка дачников остановилась и затем снова повернула к лесу. И в этот момент на террасу поднялась Алиса с корзинкой земляники в руке.
— Зачем они все бегают? — спросила она, не поздоровавшись.
— Кто «они»? Надо говорить «здравствуй», если не видела с утра своего единственного отца.
— С вечера. Я спала, когда ты уехал. Здравствуй, папа. А что случилось?
— Лабуцильцы потерялись, — ответил я.
— Я их не знаю.
— Их никто еще не знает.
— А как же они тогда потерялись?
— Летели на Землю. Прилетели и потерялись.
Я чувствовал, что говорю ерунду. Но ведь это была чистая правда.
Алиса взглянула на меня с подозрением.
— А разве так бывает?
— Нет, не бывает. Обычно не бывает.
— А они космодром не нашли?
— Наверно.
— И где же они потерялись?
— Где-то под Москвой. Может быть, и неподалеку отсюда.
— И их ищут на вертолетах и пешком?
— Да.
— А почему они не придут сами?
— Наверно, они ждут, пока к ним придут люди. Ведь они первый раз на Земле. Вот и не отходят от корабля.
Алиса помолчала, будто удовлетворенная моим ответом. Прошлась раза два, не выпуская из рук корзиночку с земляникой, по террасе. Потом спросила:
— А они в поле или в лесу?
— В лесу.
— А откуда ты знаешь?
— Они сами сказали. По радио.
— Вот хорошо.
— Что хорошо?
— Что они не в поле.
— Почему?
— Я испугалась, что я их видела.
— Как так?
— Да никак, я пошутила…
Я вскочил со стула. Вообще-то Алиса большая выдумщица.
— Я не ходила в лес, папа. Честное слово, не ходила. Я была на полянке. Значит, я не их видела.— Алиса, выкладывай все, что знаешь. И ничего от себя не добавляй. Ты видела в лесу странных… людей?
— Честное слово, я не была в лесу.
— Ну хорошо, на поляне.
— Я ничего плохого не сделала. И они вовсе не странные.
— Да ответь ты по-человечески: где и кого ты видела? Не мучай меня и все человечество в моем лице!
— А ты человечество?…
— Послушай, Алиса…
— Ну ладно. Они здесь. Они пришли со мной.
Я невольно оглянулся. Терраса была пуста. И если не считать ворчливого шмеля, никого, кроме нас с Алисой, на ней не было.
— Да нет, ты не там смотришь. — Алиса вздохнула, подошла ко мне поближе. Сказала: — Я их хотела оставить себе. Я же не знала, что человечество их ищет.
И она протянула мне корзинку с земляникой. Она поднесла мне корзиночку к самым глазам, и я, сам себе не веря, ясно разглядел две фигурки в скафандрах. Они были измазаны земляничным соком и сидели, оседлав вдвоем одну ягоду.
— Я им не сделала больно, — сказала Алиса виноватым голосом. — Я думала, что они гномики из сказки.
Но я уже не слушал ее. Нежно прижимая корзиночку к сердцу, я мчался к видеофону и думал, что трава для них должна была показаться высоким лесом.
Так состоялась первая встреча с лабуцильцами.
Подготовка к встрече лабуцильцев проходила торжественно. Еще ни разу солнечную систему не посещали гости со столь далекой звезды.
Первой сигналы лабуцильцев приняла станция на Плутоне, а через три дня связь с ними установила Лондельская радиообсерватория.Лабуцильцы были еще далеко, но космодром Шере-метьево-4 был полностью готов к их приему. Девушки с «Красной Розы» украсили его гирляндами цветов, а слушатели Высших поэтических курсов отрепетировали музыкально-литературный монтаж. Все посольства забронировали места на трибунах, и корреспонденты ночевали в буфете космодрома.
Алиса жила неподалеку, на даче во Внукове, и собирала гербарий. Она хотела собрать гербарий лучший, чем собрал Ваня Шпиц из старшей группы. Таким образом, Алиса не принимала участия в подготовке торжественной встречи. Она даже ничего не знала о ней.
Да и я сам к встрече не имел прямого отношения. Моя работа начнется потом, когда лабуцильцы приземлятся.
А тем временем события развивались следующим образом.
8 марта лабуцильцы сообщили, что выходят на круговую орбиту. Примерно в это время и произошла трагическая случайность. Вместо лабуцильского корабля станции наведения засекли потерянный два года назад шведский спутник «Нобель-29». Когда же ошибка была обнаружена, оказалось, что лабуцильский корабль исчез. Он уже пошел на посадку, и связь с ним временно прервалась.
9 марта в 6.33 лабуцильцы сообщили, что произвели посадку в районе 55°20 северной широты и 37°40 восточной долготы по земной системе координат, с возможной ошибкой в пятнадцать минут, то есть неподалеку от Москвы.
В дальнейшем связь прорвалась и восстановить ее, за исключением одного случая, о котором я скажу потом, не удавалось. Оказывается, земная радиация пагубным образом воздействовала на приборы лабуцильцев.
В тот же момент сотни машин и тысячи людей бросились в район посадки гостей. Дороги были забиты желающими найти лабуцильцев. Космодром Шереметьево-4 опустел. В буфете не осталось ни одного корреспондента. Небо Подмосковья было увешано вертолетами, винтокрылами, орнитоптерами, вихрелетами и прочими летательными аппаратами. Казалось, тучи громадных комаров нависли над землей.Если бы даже корабль лабуцильцев ушел под землю, его все равно бы обнаружили.
Но его не нашли.
Ни один из местных жителей не видел, как спускался корабль. А это более чем странно, потому что в те часы почти все жители Москвы и Подмосковья смотрели в небо.
Значит, произошла ошибка.
К вечеру, когда я вернулся с работы на дачу, вся нормальная жизнь планеты была нарушена. Люди боялись, не случилось ли чего-нибудь с гостями.
— Может быть, — спорили в монорельсе, — они из антивещества и при входе в земную атмосферу испарились?
— Без вспышки, бесследно?! Чепуха!
— Но много ли мы знаем о свойствах антивещества?
— А кто тогда радировал, что совершил посадку?
— Может быть, шутник?
— Ничего себе шутник! Так, может быть, он и с Плутоном разговаривал?
— А может быть, они невидимы?
— Все равно бы их обнаружили приборы…
Но все-таки версия о невидимости гостей завоевывала все больше сторонников…
Я сидел на веранда и думал: а может, они приземлились рядом, на соседнем поле? Стоят сейчас, бедные, рядом со своим кораблем и удивляются, почему это люди не хотят обращать на них внимание. Вот-вот обидятся и улетят… Я хотел было уже спуститься вниз и отправиться на то самое поле, как увидел цепочку людей, выходящих из леса. Это были жители соседних дач. Они держались за руки, будто играли в детскую игру «Каравай, каравай, кого хочешь выбирай».
Я понял, что соседи предугадали мои мысли и ищут на ощупь невидимых гостей.
И в этот момент внезапно заговорили все радиостанции мира. Они передавали запись сообщения, пойманного радиолюбителем из Северной Австралии. В сообщении повторялись координаты и затем следовали слова: «Находимся в лесу… Выслали первую группу на поиски людей. Продолжаем принимать ваши передачи. Удивлены отсутствием контактов…» На этом связь оборвалась.
Версия о невидимости немедленно приобрела еще несколько миллионов сторонников.С террасы мне было видно, как цепочка дачников остановилась и затем снова повернула к лесу. И в этот момент на террасу поднялась Алиса с корзинкой земляники в руке.
— Зачем они все бегают? — спросила она, не поздоровавшись.
— Кто «они»? Надо говорить «здравствуй», если не видела с утра своего единственного отца.
— С вечера. Я спала, когда ты уехал. Здравствуй, папа. А что случилось?
— Лабуцильцы потерялись, — ответил я.
— Я их не знаю.
— Их никто еще не знает.
— А как же они тогда потерялись?
— Летели на Землю. Прилетели и потерялись.
Я чувствовал, что говорю ерунду. Но ведь это была чистая правда.
Алиса взглянула на меня с подозрением.
— А разве так бывает?
— Нет, не бывает. Обычно не бывает.
— А они космодром не нашли?
— Наверно.
— И где же они потерялись?
— Где-то под Москвой. Может быть, и неподалеку отсюда.
— И их ищут на вертолетах и пешком?
— Да.
— А почему они не придут сами?
— Наверно, они ждут, пока к ним придут люди. Ведь они первый раз на Земле. Вот и не отходят от корабля.
Алиса помолчала, будто удовлетворенная моим ответом. Прошлась раза два, не выпуская из рук корзиночку с земляникой, по террасе. Потом спросила:
— А они в поле или в лесу?
— В лесу.
— А откуда ты знаешь?
— Они сами сказали. По радио.
— Вот хорошо.
— Что хорошо?
— Что они не в поле.
— Почему?
— Я испугалась, что я их видела.
— Как так?
— Да никак, я пошутила…
Я вскочил со стула. Вообще-то Алиса большая выдумщица.
— Я не ходила в лес, папа. Честное слово, не ходила. Я была на полянке. Значит, я не их видела.— Алиса, выкладывай все, что знаешь. И ничего от себя не добавляй. Ты видела в лесу странных… людей?
— Честное слово, я не была в лесу.
— Ну хорошо, на поляне.
— Я ничего плохого не сделала. И они вовсе не странные.
— Да ответь ты по-человечески: где и кого ты видела? Не мучай меня и все человечество в моем лице!
— А ты человечество?…
— Послушай, Алиса…
— Ну ладно. Они здесь. Они пришли со мной.
Я невольно оглянулся. Терраса была пуста. И если не считать ворчливого шмеля, никого, кроме нас с Алисой, на ней не было.
— Да нет, ты не там смотришь. — Алиса вздохнула, подошла ко мне поближе. Сказала: — Я их хотела оставить себе. Я же не знала, что человечество их ищет.
И она протянула мне корзинку с земляникой. Она поднесла мне корзиночку к самым глазам, и я, сам себе не веря, ясно разглядел две фигурки в скафандрах. Они были измазаны земляничным соком и сидели, оседлав вдвоем одну ягоду.
— Я им не сделала больно, — сказала Алиса виноватым голосом. — Я думала, что они гномики из сказки.
Но я уже не слушал ее. Нежно прижимая корзиночку к сердцу, я мчался к видеофону и думал, что трава для них должна была показаться высоким лесом.
Так состоялась первая встреча с лабуцильцами.
комбат81- большой человек
- Сообщения : 3326
Возраст : 43
Откуда : Псков
Re: русская фантастика.
автор комбат81 Ср 20 Фев 2019, 03:02
Свой человек в прошлом
Испытание машины времени проводилось в малом зале Дома ученых. Я зашел за Алисой в детский сад, а там обнаружил, что, если поведу ее домой, опоздаю на испытание. Поэтому взял с Алисы клятву, что она будет себя вести достойно, и мы пошли в Дом ученых.
Представитель Института времени, очень большой и очень лысый человек, стоял перед машиной времени и объяснял научной общественности ее устройство. Научная общественность внимательно слушала его.
— Первый опыт, как вы все знаете, был неудачен, — говорил он. — Посланный нами котенок попал в начало двадцатого века и взорвался в районе реки Тунгуски, что положило начало легенде о Тунгусском метеорите.С тех пор мы не знали крупных неудач. Правда, в силу определенных закономерностей, с которыми желающие могут познакомиться в брошюре нашего института, пока мы можем посылать людей и предметы только в семидесятые годы двадцатого века. Надо сказать, что некоторые из наших сотрудников побывали там, разумеется совершенно тайно, и благополучно возвратились обратно. Сама процедура перемещения во времени сравнительно несложна, хотя за ней скрывается многолетний труд сотен людей. Достаточно надеть на себя хронокинный пояс… Я хотел бы, чтобы ко мне поднялся доброволец из зала, и я покажу на нем порядок подготовки путешественника во времени…
Наступило неловкое молчание. Никто не решался первым выйти на сцену. И тут, разумеется, на сцене появилась Алиса, которая только пять минут назад поклялась вести себя достойно.
— Алиса, — крикнул я, — немедленно вернись!
— Не беспокойтесь, — сказал представитель института. — С ребенком ничего не случится.
— Со мной ничего не случится, папа! — весело сказала Алиса.
В зале засмеялись и начали оборачиваться, ища глазами строгого отца.
Я сделал вид, что совершенно ни при чем.
Представитель института надел на Алису пояс, прикрепил к вискам что-то вроде наушников.
— Вот и все, — сказал он. — Теперь человек готов к путешествию во времени. Стоит ему войти в кабину, как он окажется в тысяча девятьсот семьдесят пятом году.
«Что он говорит! — мелькнула у меня в мозгу паническая мысль. — Ведь Алиса немедленно воспользуется этой возможностью!»
Но было поздно.
— Куда ты, девочка? Остановись! — крикнул представитель института.
Алиса уже вошла в кабину и на глазах у всего зала испарилась. Зал хором ахнул.
Побледневший представитель института размахивал руками, пытаясь унять шум. И, видя, что я бегу к нему по проходу, заговорил, склонившись к самому микрофону, чтобы было слышнее:— С ребенком ничего не случится. Через три минуты он окажется снова в этом зале. Я даю слово, что аппаратура совершенно надежна и испытана! Не волнуйтесь!
Ему было хорошо рассуждать. А я стоял на сцене и думал о судьбе котенка, превратившегося в Тунгусский метеорит. Я и верил и не верил лектору. Сами посудите: знать, что ваш ребенок находится сейчас в почти столетнем прошлом… А если она там убежит от машины? И заблудится?
— А нельзя ли мне последовать за ней? — спросил я.
— Нет. Через минуту… Да вы не беспокойтесь. Там ее встретит наш человек.
— Так там ваш сотрудник?
— Да нет, не сотрудник. Просто мы нашли человека, который отлично понял наши проблемы, и вторая кабина стоит у него на квартире. Он живет там, в двадцатом веке, но в силу своей специальности…
В этот момент в кабине показалась Алиса. Она вышла на сцену с видом человека, который отлично выполнил свой долг. Под мышкой она держала толстую старинную книгу.
— Вот видите… — сказал представитель института.
Зал дружно зааплодировал.
— Девочка, расскажи, что ты видела? — сказал лектор, не давая мне даже подойти к Алисе.
— Там очень интересно, — ответила она. — Бах! — и я в другой комнате. Там сидит за столом дядя и пишет что-то. Он меня спросил: «Ты, девочка, из двадцать первого века?» Я говорю, что наверно, только я наш век не считала, потому что еще плохо считаю, я хожу в детский сад, в среднюю группу. Дядя сказал, что очень приятно и что мне придется вернуться обратно. «Хочешь посмотреть, какая была Москва, когда твоего дедушки еще не было?» Я говорю, что хочу. И он мне показал. Очень удивительный и невысокий город. Потом я спросила, как его зовут, а он сказал, что Аркадий, и он писатель, и пишет фантастические книжки о будущем. Он, оказывается, не все придумывает, потому что к нему иногда приходят люди из нашего времени и все рассказывают. Только он не может об этом рассказать никому, потому что это страшный секрет. Он мне подарил свою книжку… И я вернулась.Зал встретил рассказ Алисы бурными аплодисментами.
А потом с места поднялся почтенный академик и сказал:
— Девочка, вы держите в руках уникальную книгу — первое издание фантастического романа «Пятна на Марсе». Не могли бы вы подарить мне эту книгу? Вы все равно еще не умеете читать.
— Нет, — сказала Алиса. — Я скоро научусь и сама прочту…
Испытание машины времени проводилось в малом зале Дома ученых. Я зашел за Алисой в детский сад, а там обнаружил, что, если поведу ее домой, опоздаю на испытание. Поэтому взял с Алисы клятву, что она будет себя вести достойно, и мы пошли в Дом ученых.
Представитель Института времени, очень большой и очень лысый человек, стоял перед машиной времени и объяснял научной общественности ее устройство. Научная общественность внимательно слушала его.
— Первый опыт, как вы все знаете, был неудачен, — говорил он. — Посланный нами котенок попал в начало двадцатого века и взорвался в районе реки Тунгуски, что положило начало легенде о Тунгусском метеорите.С тех пор мы не знали крупных неудач. Правда, в силу определенных закономерностей, с которыми желающие могут познакомиться в брошюре нашего института, пока мы можем посылать людей и предметы только в семидесятые годы двадцатого века. Надо сказать, что некоторые из наших сотрудников побывали там, разумеется совершенно тайно, и благополучно возвратились обратно. Сама процедура перемещения во времени сравнительно несложна, хотя за ней скрывается многолетний труд сотен людей. Достаточно надеть на себя хронокинный пояс… Я хотел бы, чтобы ко мне поднялся доброволец из зала, и я покажу на нем порядок подготовки путешественника во времени…
Наступило неловкое молчание. Никто не решался первым выйти на сцену. И тут, разумеется, на сцене появилась Алиса, которая только пять минут назад поклялась вести себя достойно.
— Алиса, — крикнул я, — немедленно вернись!
— Не беспокойтесь, — сказал представитель института. — С ребенком ничего не случится.
— Со мной ничего не случится, папа! — весело сказала Алиса.
В зале засмеялись и начали оборачиваться, ища глазами строгого отца.
Я сделал вид, что совершенно ни при чем.
Представитель института надел на Алису пояс, прикрепил к вискам что-то вроде наушников.
— Вот и все, — сказал он. — Теперь человек готов к путешествию во времени. Стоит ему войти в кабину, как он окажется в тысяча девятьсот семьдесят пятом году.
«Что он говорит! — мелькнула у меня в мозгу паническая мысль. — Ведь Алиса немедленно воспользуется этой возможностью!»
Но было поздно.
— Куда ты, девочка? Остановись! — крикнул представитель института.
Алиса уже вошла в кабину и на глазах у всего зала испарилась. Зал хором ахнул.
Побледневший представитель института размахивал руками, пытаясь унять шум. И, видя, что я бегу к нему по проходу, заговорил, склонившись к самому микрофону, чтобы было слышнее:— С ребенком ничего не случится. Через три минуты он окажется снова в этом зале. Я даю слово, что аппаратура совершенно надежна и испытана! Не волнуйтесь!
Ему было хорошо рассуждать. А я стоял на сцене и думал о судьбе котенка, превратившегося в Тунгусский метеорит. Я и верил и не верил лектору. Сами посудите: знать, что ваш ребенок находится сейчас в почти столетнем прошлом… А если она там убежит от машины? И заблудится?
— А нельзя ли мне последовать за ней? — спросил я.
— Нет. Через минуту… Да вы не беспокойтесь. Там ее встретит наш человек.
— Так там ваш сотрудник?
— Да нет, не сотрудник. Просто мы нашли человека, который отлично понял наши проблемы, и вторая кабина стоит у него на квартире. Он живет там, в двадцатом веке, но в силу своей специальности…
В этот момент в кабине показалась Алиса. Она вышла на сцену с видом человека, который отлично выполнил свой долг. Под мышкой она держала толстую старинную книгу.
— Вот видите… — сказал представитель института.
Зал дружно зааплодировал.
— Девочка, расскажи, что ты видела? — сказал лектор, не давая мне даже подойти к Алисе.
— Там очень интересно, — ответила она. — Бах! — и я в другой комнате. Там сидит за столом дядя и пишет что-то. Он меня спросил: «Ты, девочка, из двадцать первого века?» Я говорю, что наверно, только я наш век не считала, потому что еще плохо считаю, я хожу в детский сад, в среднюю группу. Дядя сказал, что очень приятно и что мне придется вернуться обратно. «Хочешь посмотреть, какая была Москва, когда твоего дедушки еще не было?» Я говорю, что хочу. И он мне показал. Очень удивительный и невысокий город. Потом я спросила, как его зовут, а он сказал, что Аркадий, и он писатель, и пишет фантастические книжки о будущем. Он, оказывается, не все придумывает, потому что к нему иногда приходят люди из нашего времени и все рассказывают. Только он не может об этом рассказать никому, потому что это страшный секрет. Он мне подарил свою книжку… И я вернулась.Зал встретил рассказ Алисы бурными аплодисментами.
А потом с места поднялся почтенный академик и сказал:
— Девочка, вы держите в руках уникальную книгу — первое издание фантастического романа «Пятна на Марсе». Не могли бы вы подарить мне эту книгу? Вы все равно еще не умеете читать.
— Нет, — сказала Алиса. — Я скоро научусь и сама прочту…
комбат81- большой человек
- Сообщения : 3326
Возраст : 43
Откуда : Псков
Re: русская фантастика.
автор комбат81 Ср 20 Фев 2019, 03:03
ИЛЬЯ ВАРШАВСКИЙ
МОЛЕКУЛЯРНОЕ КАФЕ
Указатель Электронного Калькулятора Мишкиного поведения целую неделю стоял на отметке «отлично», и мы решили отпраздновать это событие.
Люля предложила пойти на концерт Внушаемых Ощущений, я сказал, что можно посетить Музей Запахов Алкогольных Напитков, а Мишка потребовал, чтобы мы отправились в Молекулярное кафе.
Конечно, мы поехали в кафе, потому что ведь это Мишка вел себя хорошо и было бы несправедливо лишать его права выбора.
Мы быстро домчались туда в мыслелете. По дороге нас только раз тряхнуло, когда я подумал, что хорошо бы заскочить на минутку в музей. К счастью, этого никто не заметил.
В кафе мы направились к красному столику, но Люля сказала, что ей больше нравится еда, синтезированная из светлой нефти, чем из темной.
Я напомнил ей, что в газетах писали, будто они совершенно равноценны.
Люля ответила, что, может быть, это и прихоть, но когда делаешь что-нибудь для своего удовольствия, то почему не считаться и с прихотями?
Мы не стали с ней спорить, потому что мы очень любим нашу Люлю, и нам хотелось, чтобы она получила как можно больше удовольствия от посещения кафе.
Когда мы уселись за белый столик, на экране телевизора появилось изображение робота в белой шапочке и белом халате. Улыбающийся робот объяснил нам, что в Кафе Молекулярного Синтеза имеется триста шестьдесят блюд. Для того чтобы получить выбранное блюдо, необходимо набрать его номер на диске автомата, и оно будет синтезировано прямо у нас в тарелках. Еще он сказал, что если мы хотим чего-нибудь, чего нет в меню, то нужно надеть на голову антенну и представить себе это блюдо. Тогда автомат выполнит заказ.Я посмотрел на Мишку и понял, что мы хотим только того, чего нет в меню.
Люля заказала себе тарелку оладий, а я псевдобифштекс. Он был румяный и очень аппетитный на вид, и Люля сказала, что ей не съесть столько оладий и пусть я возьму у нее половину. Так мы и сделали, а я ей отдал половину бифштекса.
Пока мы этим занимались. Мишка уныло ковырял вилкой в изобретенном им блюде, состоящем из соленых огурцов, селедки, взбитых сливок и малинового джема, пытаясь понять, почему иногда сочетание самого лучшего бывает такой гадостью.
Я сжалился над ним и поставил его тарелку в деструктор, а Люля сказала ему, что, когда придумываешь какую-нибудь еду, нужно больше сосредоточиваться.
Тогда Мишка начал синтезировать пирожное, похожее на космический корабль, а я тем временем пытался представить себе, какой вкус имел бы приготавливающийся для меня напиток, если бы в него добавить капельку коньяку. Мне это почти удалось, но вдруг зажегся красный сигнал, и появившийся на экране робот сказал, что у них в кафе таких вещей делать нельзя.
Люля погладила мне руку и сказала, что я бедненький и что из кафе она с Мишкой поедет домой, а я могу поехать в музей. Люля всегда заботится о других больше, чем о себе. Я ведь знал, что ей хочется на концерт Ощущений, и сказал, что я поеду с Мишкой домой, а она пусть едет на концерт. Тогда она сказала, что лучше всего, если бы мы все отправились домой и провели вечер в спокойной обстановке.
Мне захотелось сделать ей приятное, и я придумал для нее плод, напоминающий формой апельсин, вкусом мороженое, а запахом ее любимые духи. Она улыбнулась и храбро откусила большой кусок.Мне всегда нравится, когда Люля улыбается, потому что я тогда люблю ее еще больше.
Когда мы садились в мыслелет, чтобы ехать домой, Люля сказала, что эти старинные Молекулярные кафе — очень милая вещь, и еда в них гораздо вкуснее той, которая синтезируется у нас дома с центральной станции.
Я подумал, что это, наверное, оттого, что при синтезе еды по проводам в нее лезут разные помехи.
А вечером вдруг Люля расплакалась. Она сказала, что синтетическая пища это гадость, что она ненавидит кибернетику и хочет жить на лоне природы, ходить пешком, доить козу и пить настоящее молоко с вкусным ржаным хлебом. И еще она сказала, что Внушаемые Ощущения это пародия на человеческие чувства.
Мишка тоже разревелся и заявил, что Калькулятор Поведения — подлая выдумка, что живший в древности мальчик по имени Том Сойер прекрасно обходился без Калькулятора. Потом он сказал, что записался в кружок электроники только затем, чтобы научиться обманывать Калькулятор, и что если это ему не удастся, то он смастерит рогатку и расстреляет из нее дурацкий автомат.
Я успокаивал их как мог, хотя тоже подумал, что, может быть, Музей Запахов не такое уж замечательное изобретение, и еще насчет псевдобифштексов. В общем, вероятно, мы все просто утомились, заказывая себе пищу.
Потом мы легли спать.
Ночью мне снилось, что я вступил в единоборство с медведем и что мы все сидели у костра и ели вкусное медвежье мясо, пахнущее кровью и дымом.
Мишка засовывал в рот огромные куски, а Люля улыбалась мне своей чудесной, немного смущенной улыбкой.
Трудно представить себе, как я был счастлив во сне, потому что, не помню, говорил ли я об этом, я очень люблю Люлю и Мишку.
МОЛЕКУЛЯРНОЕ КАФЕ
Указатель Электронного Калькулятора Мишкиного поведения целую неделю стоял на отметке «отлично», и мы решили отпраздновать это событие.
Люля предложила пойти на концерт Внушаемых Ощущений, я сказал, что можно посетить Музей Запахов Алкогольных Напитков, а Мишка потребовал, чтобы мы отправились в Молекулярное кафе.
Конечно, мы поехали в кафе, потому что ведь это Мишка вел себя хорошо и было бы несправедливо лишать его права выбора.
Мы быстро домчались туда в мыслелете. По дороге нас только раз тряхнуло, когда я подумал, что хорошо бы заскочить на минутку в музей. К счастью, этого никто не заметил.
В кафе мы направились к красному столику, но Люля сказала, что ей больше нравится еда, синтезированная из светлой нефти, чем из темной.
Я напомнил ей, что в газетах писали, будто они совершенно равноценны.
Люля ответила, что, может быть, это и прихоть, но когда делаешь что-нибудь для своего удовольствия, то почему не считаться и с прихотями?
Мы не стали с ней спорить, потому что мы очень любим нашу Люлю, и нам хотелось, чтобы она получила как можно больше удовольствия от посещения кафе.
Когда мы уселись за белый столик, на экране телевизора появилось изображение робота в белой шапочке и белом халате. Улыбающийся робот объяснил нам, что в Кафе Молекулярного Синтеза имеется триста шестьдесят блюд. Для того чтобы получить выбранное блюдо, необходимо набрать его номер на диске автомата, и оно будет синтезировано прямо у нас в тарелках. Еще он сказал, что если мы хотим чего-нибудь, чего нет в меню, то нужно надеть на голову антенну и представить себе это блюдо. Тогда автомат выполнит заказ.Я посмотрел на Мишку и понял, что мы хотим только того, чего нет в меню.
Люля заказала себе тарелку оладий, а я псевдобифштекс. Он был румяный и очень аппетитный на вид, и Люля сказала, что ей не съесть столько оладий и пусть я возьму у нее половину. Так мы и сделали, а я ей отдал половину бифштекса.
Пока мы этим занимались. Мишка уныло ковырял вилкой в изобретенном им блюде, состоящем из соленых огурцов, селедки, взбитых сливок и малинового джема, пытаясь понять, почему иногда сочетание самого лучшего бывает такой гадостью.
Я сжалился над ним и поставил его тарелку в деструктор, а Люля сказала ему, что, когда придумываешь какую-нибудь еду, нужно больше сосредоточиваться.
Тогда Мишка начал синтезировать пирожное, похожее на космический корабль, а я тем временем пытался представить себе, какой вкус имел бы приготавливающийся для меня напиток, если бы в него добавить капельку коньяку. Мне это почти удалось, но вдруг зажегся красный сигнал, и появившийся на экране робот сказал, что у них в кафе таких вещей делать нельзя.
Люля погладила мне руку и сказала, что я бедненький и что из кафе она с Мишкой поедет домой, а я могу поехать в музей. Люля всегда заботится о других больше, чем о себе. Я ведь знал, что ей хочется на концерт Ощущений, и сказал, что я поеду с Мишкой домой, а она пусть едет на концерт. Тогда она сказала, что лучше всего, если бы мы все отправились домой и провели вечер в спокойной обстановке.
Мне захотелось сделать ей приятное, и я придумал для нее плод, напоминающий формой апельсин, вкусом мороженое, а запахом ее любимые духи. Она улыбнулась и храбро откусила большой кусок.Мне всегда нравится, когда Люля улыбается, потому что я тогда люблю ее еще больше.
Когда мы садились в мыслелет, чтобы ехать домой, Люля сказала, что эти старинные Молекулярные кафе — очень милая вещь, и еда в них гораздо вкуснее той, которая синтезируется у нас дома с центральной станции.
Я подумал, что это, наверное, оттого, что при синтезе еды по проводам в нее лезут разные помехи.
А вечером вдруг Люля расплакалась. Она сказала, что синтетическая пища это гадость, что она ненавидит кибернетику и хочет жить на лоне природы, ходить пешком, доить козу и пить настоящее молоко с вкусным ржаным хлебом. И еще она сказала, что Внушаемые Ощущения это пародия на человеческие чувства.
Мишка тоже разревелся и заявил, что Калькулятор Поведения — подлая выдумка, что живший в древности мальчик по имени Том Сойер прекрасно обходился без Калькулятора. Потом он сказал, что записался в кружок электроники только затем, чтобы научиться обманывать Калькулятор, и что если это ему не удастся, то он смастерит рогатку и расстреляет из нее дурацкий автомат.
Я успокаивал их как мог, хотя тоже подумал, что, может быть, Музей Запахов не такое уж замечательное изобретение, и еще насчет псевдобифштексов. В общем, вероятно, мы все просто утомились, заказывая себе пищу.
Потом мы легли спать.
Ночью мне снилось, что я вступил в единоборство с медведем и что мы все сидели у костра и ели вкусное медвежье мясо, пахнущее кровью и дымом.
Мишка засовывал в рот огромные куски, а Люля улыбалась мне своей чудесной, немного смущенной улыбкой.
Трудно представить себе, как я был счастлив во сне, потому что, не помню, говорил ли я об этом, я очень люблю Люлю и Мишку.
комбат81- большой человек
- Сообщения : 3326
Возраст : 43
Откуда : Псков
Re: русская фантастика.
автор комбат81 Ср 20 Фев 2019, 03:09
ВЛАДИМИР ГРИГОРЬЕВ
РОГ ИЗОБИЛИЯ
Взрослые и дети!
Вы за утиль в ответе!
(Из старинных реклам Главутиля)
В одном из старинных московских переулков и по сей день висит эта покоробленная временем, грубой рыночной работы реклама. Много лет назад ее прикрепили к забору, старому замшелому забору, рассчитывая, что невзрачный фон его как нельзя лучше оттенит игру красок рекламы. И действительно, первое время она бросалась в глаза прохожим, некоторые замедляли шаг, крутили головами и бормотали: «Надо же!..»
На картине был схематично изображен большой, из чистой листовой меди рог. Человек в спецовке сыпал в узкий конец его какую-то труху, отбросы, а из широкого конца стремительным потоком вырывались полезные, нужные всем вещи. Шерстяные отрезы, хлебобулочные изделия, перочинные ножи, полуботинки, гармоники и даже поллитровка блестела своим неоткупоренным горлышком среди всего этого великолепия.
Няньки и молодые мамаши, прогуливая детишек по переулку, как правило, останавливались перед живописным изображением и говорили своим крепышам: «Рог изобилия».
Но прошло время. Лютые морозы погнули геометрически правильный овал, палящие лучи солнца заметно обесцветили надраенную медь, а ветры унесли с картины мусор, лопату и многие из вещей. Сюжет картины крайне упростился. Из жерла рога вырывается теперь один лишь патефон да стеклянное горлышко с изломанными краями. А человечек, лишенный лопаты, стоит, согнувшись, над рогом, всматривается внутрь его через узкий конец. Скоро, скоро понесется человечек с ветрами вслед за своей лопатой. Недолго осталось. И вся его горестная поза как бы говорит: «Вот ведь какая хреновина получилась. Сломалась машина. А ведь как работала, как работала!»
Словом, от былой обаятельности блистающего меднобокого рога не осталось и следа. Он обезличился, слился с забором. Прохожие не замедляют теперь шага в этом переулке. И постовой Петров, последние пятнадцать лет простоявший почти напротив рекламы, невидящим взглядом скользит по ее закопченной поверхности, оглядывая просторы переулка. Спроси постового прямо, без затей: «Висит ли напротив твоего пункта рог изобилия?» — он не сумеет ответить.
И в общем-то ничего, конечно, от этого не менялось. Висит ли плакат, нет ли его, что толку? Из тысяч людей, прошедших за многие годы мимо, лишь несколько поддались его призыву и снесли свой хлам в утильсырье. Да и то в жизни поддавшихся этот случай не превратился в правило, и они постарались забыть о нем, как стараются забыть о фактах мелких, не относящихся к числу тех, которые излагаются в биографиях.
Но тем не менее рог висел. Забытый, слившийся с забором, он будто ждал того единственного, кто мог бы по достоинству оценить значимость замысла художника, вдохновиться на великие дела.
Был ранний вечер холодного осеннего дня, когда человечек небольшого роста, в драповом пальто давно вышедшего из употребления фасона шел как раз по этому переулку. Видавшая лучшие времена фетровая шляпа была глубоко нахлобучена, руки засунуты в карманы, а локоть прижимал растрепанные тонкие книжки: «Самоучитель игры на семиструнной гитаре» и «Самоучитель языка». На месте, отведенном под название языка, чернела жирная клякса.
Человек, видимо еще не выучивший все языки и не умеющий пока играть на семиструнной гитаре, шел вдоль забора прогулочным шагом. Спешить было некуда, дневные хлопоты кончились, а дома ждала взятая напрокат гитара. Отчего не пройтись по улице, поглядывая по сторонам?
Вот он и шел вдоль забора с описанной выше рекламой. Она попалась ему на глаза. Прохожий придержал и без того медленный шаг и даже остановился. Он постоял, переступил с ноги на ногу, подошел поближе. Потом протер рукавом часть изображения, еще раз взглянул, вздохнул и собрался было идти дальше. Но вдруг лицо его просияло, он хлопнул себя по лбу. «Мать честная!» — сказал он негромко, выхватил записную книжку, что-то записал и чуть ли не бегом помчался к выходу из переулка.Дома он даже не посмотрел на гитару, блестевшую нежно-желтыми боками. Сразу же стал искать бумагу. Затем откуда-то извлек почти новый химический карандаш — и работа закипела!
Он работал с упоением. Писал какие-то формулы, умножал, набрасывал схемы и рисунки. Нотная бумага вскоре кончилась, тогда из-за шкафа был торжественно вынут большой лист плотной бумаги и кнопками прикреплен прямо к стене. Химический карандаш замер в некотором отдалении от листа, потом р-раз! — и на листе появилась первая точка.
Через час таких точек было уже множество. Тогда человек маленького роста отошел в сторону, что-то прикинул, снова подошел к стене и ловким движением соединил точки одной плавной линией. Потом опять отошел, оглядел чертеж, крякнул, радостно потер руки. На стене красовался рисунок рога изобилия — ни дать ни взять как тот, что и по сей день висит в старинном московском переулке.
— Степан Онуфриевич, мне бы примус починить, — раздался голос из приоткрытой двери.
— Примус? Некогда, некогда сейчас, соседушка, — рассеянно отозвался он, все еще любуясь своим произведением. — Видишь, изобретаю…
— Ах, голова, голова, опять изобретает! — посочувствовала соседка и закрыла за собой дверь.
Степан Онуфриевич Огурцов был известен у себя во дворе как большой чудак. Но все соседи любили его. «Золотые руки!» — говорили они и несли чинить примусы, дверные замки, швейные машинки. Ребятишкам он мастерил силки, клетки для птах; бывало, помогал ремонтировать карманные приемники. Мог запросто сменить перегоревшую пробку — монтера в этот дом не вызывали. Старенькие дешевые телевизоры он ремонтировал так, что смотреть передачи приходили из соседних домов.
— Сам Огурцов чинил! — хвастались соседи. — Навек!
А домоуправской дочке он исправил куклу. После ремонта кукла вдруг стала говорящей, начала махать руками-ногами, а ровно в восемь вечера всегда закатывала глаза и валилась на бок — до восьми утра. «Будильника не надо!» — восхищался домоуправ и после этого случая стал приходить к Огурцову пить чай.Постовой Петров ничего этого, конечно, не знал. Поэтому, когда Степан Онуфриевич зачастил в переулок, постовой насторожился. Нельзя сказать, что Петрову не понравился этот загадочный человек, который битый час мог проторчать около полустершейся рекламы, — он всегда был трезв, выбрит и опрятен. Но за всем этим постовой профессиональным чутьем чувствовал какую-то тайну, нечто детективное. И когда маленький человек в драповом пальто устаревшего фасона снова появлялся в переулке, грудь Петрова, стянутая ремнями, начинала вздыматься, а сердце учащенно стучать.
Что привлекало прохожего к плакату? Ответить на этот вопрос было невозможно. Спросить же в лоб и проверить документы Петров не решался: поведение незнакомца в общем-то оставалось в рамках законности и пристойности.
Однажды, выбрав время поудобней, Петров огляделся, увидел, что переулок пуст, сошел с поста и осторожно подкрался к изображению. Он пристально, детально изучал сначала низ, потом середину, наконец верх картины, но ничего такого, что могло бы привести человека в состояние уныния или радости, не нашел.
Огурцов приходил теперь в переулок часто. Лил ли на улице дождь, пекло ли солнышко, обжигал ли мороз — он все равно возникал и подолгу созерцал плакат. Он смотрел на него и так и эдак, отбегал в одну сторону, в другую, прицеливался.
Иногда, казалось, дело шло как по маслу. Тогда Петров видел изобретателя радостным, насвистывающим всякие веселые мотивчики. Стоптанные каблуки его туфель выбивали легкую, танцующую дробь. Он что-то нашептывал, приборматывал, и настороженное ухо постового улавливало: «Прямоточного действия… из медной обшивки… красотища-то, красотища какая!..»
Были и другие дни. Когда ничего не получалось. И постовой видел Огурцова притихшим, нахохлившимся. Тогда маялся он против плаката, сгорбив спину, не вынимая рук из карманов.Да, нелегко, нелегко было Степану Онуфриевичу Огурцову изобретать рог изобилия. Это ведь не телевизор починить или перегоревшую пробку вывернуть.
Но Огурцов знал себя. Никогда еще в жизни не брал он дел не по плечу. Бывало и с телевизором. Посмотрит, обдумает. «Нет, — скажет, — не возьмусь». Знал свою силу Степан Онуфриевич. Оттого-то и не сдавался. «Раз пришла такая идея в голову, — размышлял он, — значит, могу».
Сначала он сделал рог во всех сечениях идеально круглым. Смонтировал вокруг сильные магниты. Заряжал статическим электричеством. Рог искрил, но только и всего. «Разряд слаб, слабо шибает», — верно подсказала интуиция, и рог был переделан в четырехугольный. Рог стал похож на большую, сильно изогнутую граммофонную трубу. Искрило еще сильней, маленькие шаровые молнии то и дело сыпались из нутра. Но до настоящего рога было еще очень далеко.
Соседи постепенно перестали таскать сломанные машинки и утюги. Только домоуправ по-прежнему заходил пить чай. Они пили помногу, чайниками, и Огурцов, как сквозь сон, слышал:
— Ах, какая штука! Будильника не надо.
«Не надо, не надо, — стучало в голове изобретателя, — круглой формы не надо, может, и квадратной не надо? Может, пустить на овал?»
Вскоре рог стал овальным. Он стоял на больших деревянных распорках посреди комнаты, укрытый от случайного взгляда широкими складками мешковины. Изобретатель приходил вечером домой, наскоро ужинал, убирал со стола и принимался за работу. «Ну, дорогой мой рожок, — говорил он вслух, — сейчас мы прочистим ваше брюшко. Сейчас послушаем, как поет ваше горлышко».
Мешковина снималась, и комната наполнялась рыжим сиянием. Зеркальные бока медного раструба вспыхивали искорками, играли радугой. Отбрасывая мешковину, Степан Онуфриевич каждый раз замирал от восторга и подолгу, не мигая, созерцал свое великолепное детище. Рядом с ним он казался себе значительным, большим, почти великим. Было чем гордиться изобретателю. Ведь не секрет, что многие пытались создать подобную конструкцию. Но нет, не выходило! А вот здесь, в этой комнате, из кратера рога уже сыпались реальные вещи; один раз вылетели кирзовые сапоги, сразу три и почему-то на одну ногу; другой раз выполз персидский ковер.«Ты на верном пути, Степан, — сказал себе тогда Огурцов, — еще немного повозиться, и машину можно будет, не краснея, передать в эксплуатацию». И воображение изобретателя услужливо подносило всякие приятные сцены. Будто бы стоит он, Огурцов, на высоком помосте рядом с рогом, откашливается в кулак и говорит собравшимся:
— Вот, граждане, изобрел. Теперь забирайте на доброе здоровье. Действует в лучшем виде. Смазывать только не забывайте. А если у кого что сломается, телевизор или велосипед, приходите, в починке помогу…
Это были не праздные мечты. Со дня на день рог работал лучше и лучше. Перебои случались все реже.
И вот однажды Степан Онуфриевич расправил поля шляпы, надел выходной костюм, как следует почистил ботинки и отправился в учреждение. Без малейшей робости переступил он порог этого большого, наполненного занятыми людьми дома. Прошел мимо зеркальной торжественной вывески, отрекомендовался изобретателем, и его направили на третий этаж, в кабинет Молоткова. Огурцов поднялся, скромно вошел в обозначенный кабинет и увидел Молоткова. Молодой человек в щеголеватом, может быть даже модном, костюме сидел за рабочим столом и трудился. Он листал какие-то книги, что-то записывал, поминутно доставал из стола разные папки и курил, курил. То и дело звонил телефон, он снимал трубку, говорил: «Молотков слушает».
Вот к такому перегруженному работнику попал изобретатель. И даже подумал, не зайти ли в другой раз — уж больно занят товарищ. Но тот вдруг положил трубку, приветливо улыбнулся и спросил:
— Вы ко мне? — И, увидев замешательство на лице посетителя, добавил: — Садитесь, садитесь, пожалуйста, рассказывайте.Огурцов посмотрел в окошко, потом на телефонный аппарат, подобрался и как-то сразу сказал:
— Вот, изобрел. Такую машину… как бы это сказать? Одним словом, рог изобилия. — И набросал схему.
Глаза Молоткова прямо засверкали, когда Степан Онуфриевич кончил объяснение. Он затянулся папиросой, покрепче устроился в кресле. Потом, сощурившись, посмотрел прямо в глаза Огурцова и вместе с клубами табачного дыма коротко выдохнул:
— Каков кпд?
— Восемьдесят-девяносто, — прикинул Огурцов.
— Едемте, едемте прямо к вам! — сразу и решительно произнес Молотков. Он тут же снял телефонную трубку и бросил: — Совещание отложить. Подать машину!
Новенький лимузин мчал на предельной скорости, а Огурцова брали сомнения. Перед одним из светофоров, когда машина резко затормозила, он вдруг вспомнил, что весь запас мусора и утиля израсходован. Как же демонстрировать рог?
Надо сказать, что совсем недавно изобретатель со всем своим имуществом переехал на новую квартиру. Теперь он жил на седьмом этаже с видом на красивую, идеально подметенную улицу. Каждый час по ней на малой скорости проезжал мусороподборщик и забирал весь случайный хлам. Отсутствие необходимого для эксперимента сырья выводило изобретателя из себя. Драгоценное время приходилось тратить на поездки в неблагоустроенные кварталы. В особо экстренных случаях приходилось бежать к дворнику и буквально вымаливать хотя бы ведро мусора. С условием отдачи.
Иначе дворник не соглашался: чем бы он иначе отчитывался перед начальством? Именно поэтому пришлось ухлопать несколько дней на реконструкцию рога. Теперь машина приобрела реверсивность: поворот рукоятки влево означал переработку утиля в ценности, вправо — наоборот.
Но так или иначе в данный момент утиля под рукой не было, а дворник ушел с женой в консерваторию. И, пропуская Молоткова в комнату, Огурцов имел совсем убитый вид. «Не поверит мне товарищ Молотков, ах, не поверит!», — сверлило у него в голове.Молотков, как только увидел рог, сразу скинул пиджак, жилетку, засучил рукава и полез в потроха машины. Степан Онуфриевич стоял рядом и послушно давал объяснения. «Волнопровод, значит, заземлен?» — доносилось из чрева. «Точно, заземлен», — отвечал Огурцов, удивляясь смекалистости инженера. «Характеристика крутопадающая?» — снова неслось из раструба. «Так и есть», — подтверждал изобретатель.
Наконец Молотков вылез наружу, привел себя в порядок, закурил, еще раз обошел вокруг рога, подошел к окну, выбросил сигарету и снова закурил. Он волновался, а Огурцов молча стоял и ждал приговора.
Инженер стоял у окна, внизу широким потоком мчались автомобили. Там, за рулем и на сиденьях, проносились еще ни о чем не подозревающие люди. Сегодня они еще и не знают, какие дела творятся здесь, на высоте седьмого этажа, а завтра будут знать все. Он повернулся, подошел к изобретателю и крепко пожал руку.
— Поздравляю, Степан Онуфриевич. Здорово у вас получилось. Как говорят студенты, непонятно, но здорово. Жаль, конечно, что не можем сейчас осмотреть в работе. Но когда соберем комиссию, утильсырья привезем столько, сколько потребуется.
И, еще раз пожав взволнованному изобретателю руку, Молотков помчался по лестнице вниз, прыгая через ступеньки.
Рабочий день еще не кончился, а впереди оставалось отложенное совещание и много других дел.
Стоял безоблачный, сухой день, когда Огурцов должен был демонстрировать изобретение. В любимой ковбойке, пахнущий тройным одеколоном, он вышел на улицу и отправился в переулок. В такой день нельзя было не прийти туда, где случай помог родиться великому замыслу.
Огурцов вошел в переулок — все было на местах. На заборе по-прежнему желтело тело рога, по-прежнему на своем посту выстаивал Петров. Огурцов подошел к плакату, остановился и торжественно замер, как перед присягой. Его торжественность была чисто деловой, к ней не примешивалось суетное желание дать плакату рамку из золота и выставить на видное место или построить в переулке монумент. Изобретатель и плакат замерли друг против друга, как старые, видавшие виды бойцы, знающие, почем фунт лиха, но сделавшие свое дело! И ни грохот проезжающих грузовиков, ни быстрый бег прохожих не могли нарушить праздничной приподнятости встречи победителей, сумевших превратить пыльные будни в прямой путь к победе.Постовой Петров, как всегда, все свое внимание отдавал уличному движению и сутолоке. Но, несмотря на это, дневной визит старого знакомого не ускользнул от него. Не прошло мимо и то новое, что появилось в облике завсегдатая переулка: неуловимая легкость, спокойствие в движениях, раскованность. Как будто бы человек нес тяжелый груз, дошел до места, сбросил и стоит, свободный, легкий, хоть лети. А когда Огурцов подошел к постовому, Петров посмотрел в его веселые, торжествующие глаза и сразу понял, что произошло что-то важное и что сейчас вся тайна откроется.
— Ну, сержант, закурим, что ли, — сказал Огурцов, доставая из кармана коробку отличных папирос. — Два года как хожу в твой переулок, а вот не поговорили.
Петров взял одну папиросу, поднес к невиданной, диковинной зажигалке и тут услышал всю историю от начала до конца. Изобретатель рассказывал не торопясь, обдумывая детали изложения, пропуская моменты, невозможные для объяснения без бумаги и карандаша. Иногда взгляд его затуманивался, уходил в прошлое, а по лицу бродила загадочная улыбка — в эти секунды проплывали самые сокровенные моменты последних лет.
— Правильное, большое дело подняли, — сказал ему на прощание сержант.
Ни тот, ни другой в этот момент и не подозревали, что сегодня они встретятся еще раз и совсем в другом месте. Огурцов поехал к своему другу — домоуправу, а Петрова срочно вызвали в отделение и сказали, что ему дается ответственное, большое задание — дежурить во время испытаний машины изобретателя Огурцова. Случаются же такие поистине фантастические совпадения и дела!— Как же, знаю, — не сплоховал сержант, — непрерывного действия, из медной обшивки, с рычагом реверсивного хода. Лично знаком с изобретателем, — добавил он еще.
«Золото у меня в отделении, а не народ», — радостно и легко подумал начальник, выписывая наряд на дежурство.
Для испытаний был отведен небольшой загородный участок на опушке веселого березового лесочка. Солнце заливало площадку щедрыми прямыми лучами, в березовой листве, шурша, ворочались редкие порывы ветра. В ожидании начала члены комиссии расхаживали среди молоденьких березок, пользуясь лесной прохладой. Молотков, прибывший первым с группой молодых научных сотрудников, нашел подходящую полянку и играл в бадминтон. Он бил сильно и точно, почти не сходя с места. Тугие мышцы так и катались под смуглой кожей, когда он резким взмахом встречал летящий волан.
«Молодежь у нас! — одобрительно говорили более пожилые члены комиссии, поглядывая на игроков. — На дворе жара египетская, а им хоть бы хны».
Огурцов бегал по площадке и распоряжался. Нужно было за всем уследить. Он отдавал распоряжения с удовольствием. У него было хорошее настроение. Во-первых, рог был доставлен в полной сохранности, по дороге ни разу не тряхнуло. Во-вторых, он вдруг опять встретил Петрова — все же знакомый.
— А ты как здесь? — спросил он его.
— Вот прислан охранять вас от всяких случайностей. — Петров вдруг почему-то заробел и перешел на «вы».
— Ну, брат, за случайностью не уследишь, — шутливо запротестовал Огурцов. — Вот, например, как и с рогом-то получилось. Шел по переулку, гляжу — плакат. Другой бы раз и внимания не обратил, а тут бац! — осенило. Случайность!
— Нет, это хорошая случайность, — не сдавался Петров.
— Ну ладно, охраняй, — согласился Огурцов и побежал принимать самосвал с утилем.
Оказалось, что прислали всего один грузовик.— Мало! — замахал руками изобретатель.
— Неужто мало? — усомнился член комиссии, ответственный за доставку утиля.
— Так ведь непрерывного же действия. Сколько ни клади — все мало будет.
— Сколько же надо? — спросили его, и все замерли, чтобы услышать ответ.
— Десять! — твердо ляпнул Огурцов и аж вспотел от радостного волнения: такого количества сырья еще ни разу не случалось у него под рукой.
Когда десятый грузовик отвалил от площадки, комиссия собралась вокруг рога, а Молотков, успевший выкупаться и оттого имевший особенно свежий вид, произнес короткую речь.
— В истории уже бывали случаи, — начал он, — когда отдельные изобретатели опережали свою эпоху на сто, сто пятьдесят и даже большее количество лет. Они делали такие открытия и механизмы, которые, не родись этот изобретатель, оказались бы под силу лишь далеким потомкам. Это замечательное качество, я бы сказал, человеческой природы. Там, где пасует интегральная мысль общества, выручает локальная вспышка первооткрывателя; где не тянет вспышка, выручает интегральная мысль! Получается: один за всех, все за одного.
К этому типу изобретателей принадлежит и смелый экспериментатор Степан Онуфриевич Огурцов. По нашим расчетам, такую машину можно было бы разработать не раньше чем через сто шестьдесят лет. Даже имея построенный образец, разобраться в тонкостях его действия с багажом современной науки почти невозможно. Но тем не менее образец стоит перед нашей комиссией и готов к работе.
Под бурные аплодисменты Молотков сошел с трибуны. Наступил черед Огурцова. Он последний раз проверил электрические контакты, сам наложил лопатой в узкое горлышко рога утиля — для затравки — и тогда повернул рычаг влево. Рог вздрогнул всей своей медной обшивкой, тихо заурчал, и серая масса утиля сама собой поползла внутрь рога.
Некоторое время из другого конца трубы ничего не показывалось — шел внутренний таинственный процесс переработки.Но вдруг рог присвистнул, вздохнул, и прямо на землю покатились предметы. Трудно было даже уследить, какие именно: не успевала вещь появиться на свет, как ее заваливало чем-то еще. Пирамида готовой продукции росла прямо на глазах. «Шерстяные носки пошли», — успел разглядеть кто-то. «А вот самовар», — раздалось из гущи комиссии. Но то были отдельные голоса. Подавляющее большинство, потрясенное, молчало. А продукция шла и шла, удивляя своим разнообразием. Даже один подростковый велосипед подкатил к пирамиде наваленных вещей. Конструкция рога не была еще доведена до идеала, и изобретатель сам не мог сказать, чего в точности следует ожидать.
Огурцов тоже стоял потрясенный. Да и на кого бы не подействовало то, что творилось на площадке. Глубокое молчание сохранялось даже после того, как последние щепки из десятисамосвальной кучи пронеслись сквозь медный овал, превратившись в длинную гирлянду канцелярских скрепок. Так бывает после последнего взмаха дирижерской палочки великого маэстро.
Потом все разом пришли в движение, бросились обнимать друг друга и изобретателя. «Качать, качать его», — понеслось с разных сторон, и Огурцов первый раз в жизни взлетел в воздух.
Только один человек сохранял полное спокойствие среди этого шума и гама. В большом, широком пиджаке, он стоял, о чем-то усиленно думая. Большое напряжение отражалось на его лице. «Проверки, конечно, требует. Большой проверки», — шептали его губы. Среди сослуживцев он славился незаурядной скрупулезностью и великой усидчивостью. И еще: никакие самые исключительные случаи не могли вывести его из состояния полного душевного покоя. Рассказывали, будто во время одного из землетрясений, когда кругом ломались дома, в метре от него разверзлась зияющая пропасть. А он только и сказал: «Велика сила природных явлений. Приеду домой — расскажу».
Паровозов была его фамилия. К его мнению прислушивались многие.
Как только первая радость поутихла, Паровозов выступил вперед и спросил:— А учетчик материальных ценностей предусмотрен конструкцией?
— Нет, этого не изобрел, — виновато развел руками Степан Онуфриевич, некогда было.
— Доделайте, доделайте, дорогой, — приятельским тоном указал Паровозов. — Теперь второе. Видимо, эта машина представляет известную ценность для хозяйства. Но чтобы ее принять, комиссия должна проверить все пункты действия. Вот тут написано, — он помахал бумажкой, — что конструкция имеет реверсивность хода, то есть способна переработать полученные вещи в обратном порядке. Как бы это увидеть своими глазами?
— Это уж как пить дать, в обратную сторону, — ухмыльнулся Огурцов. Только зачем?
— Порядок есть порядок, — объяснил Паровозов.
— Ну, уж ради такого случая… — И Огурцов повернул рычаг вправо.
Члены комиссии, возбужденные всем виденным, легко отнеслись к этой маленькой полемике. «Ладно, уж чего там. Посмотрим». Все равно победа была налицо.
А гора вещей между тем начала таять. Предметы со звоном влетали в раструб, все в больших и больших количествах.
Второй срез рога был гораздо шире и мог принимать гораздо большие потоки, чем узкий конец. Много предметов, поднявшись в воздух, витало вокруг рога, сталкивалось друг с другом — так притягивал широкий срез. Тучи пыли поднялись над площадкой. Загуляли небольшие смерчи, иногда сплетаясь в один мощный вихрь. И когда у одного из наблюдателей сорвало соломенную шляпу и понесло высоко к тучам, вся комиссия, не сговариваясь, бросилась на землю. Только несгибаемый Паровозов остался стоять. Он схватился за поля шляпы и уже хотел было сказать что-то о силе природных явлений, как вдруг могучий поток воздуха поднял Паровозова с места и понес прямо к ревущему жерлу горловины. Тело его легко покружило над землей, оттеснило несколько менее крупных предметов и плавно пошло вместе с основным потоком. Паровозов так и не отнял рук от полей шляпы.
Кроме Огурцова, никто не видел этого. Все лежали, плотно прижавшись к площадке, обняв голову руками. Изобретатель отчаянно, изо всех сил тянул рычаг к нулевому положению, но рычаг заело. Всем своим легким весом навалился он на проклятый рычаг — ни с места! «Скандал, скандал!» — шептали его трясущиеся губы, по лбу катились капли пота.Огурцов оглянулся — Паровозов уже наполовину пребывал внутри рога.
— Выгребай, руками выгребай, так твою растак! — не своим голосом завопил Огурцов, бросил рычаг и ринулся в самую гущу, туда, где в хороводе пружинных стульев, умывальников, рулонов материи уже виднелись одни лишь ноги Паровозова. Мертвой хваткой вцепился в эти ноги Огурцов. Обоих окружило облако пыли.
Увидев, что дело плохо, постовой Петров одним тигриным прыжком одолел половину расстояния до рога, а через опасную зону завихрений пополз по-пластунски. Но тут рог крякнул, медно, по-колокольному загудел и остановился сам собой.
Через некоторое время люди пришли в себя и сгрудились вокруг машины. Нечего и говорить, как тяжело все переживали катастрофу. К тому же без Огурцова никто толком и не знал, как подступиться к рогу. Пробовали повернуть рычаг переработки в левое положение — рычаг свободно повернулся, но только и всего. Лишь струйка расплавленного металла вылилась наружу, да так и застыла. Тогда все вытащили папиросы и молча задымили.
Несколько дней бились инженеры и техники, чтобы оживить рог. Усилия их оказались почти безрезультатными. Молотков осунулся и похудел — все эти дни он не отходил от рога. Кто-то начал было ругать Паровозова — Молотков резко оборвал его:
— Сами виноваты! Таких Паровозовых на версту нельзя подпускать к новому. А мы вот с вами…
Тогда кто-то упрекнул самого Огурцова: что, мол, не оставил никаких толковых объяснений, когда еще было время.
— Попробуй объясни, — устало возразил Молотков, — на уровне будущих столетий. Загадочно, как люди-счетчики. Ворочают в уме миллионами, а как? Пойми-ка!Постовой Петров переживал тяжелую утрату вместе со всеми. К тому же ему казалось, что он один за все в ответе. И Петров не смотрел в глаза членам комиссии. Как он мог допустить такое безобразие! Такую нелепую просьбу заставить машину работать наоборот! Паровозов представлялся ему теперь злостным хулиганом, из тех, кто в широких штанах. И он почти уверил себя, что однажды — был такой случай! — приводил Паровозова в участок за дебош в нетрезвом состоянии. Но из жалости отпустил и не просигналил по месту работы.
На самом деле такого случая, конечно, не было. Паровозов вел правильный образ жизни, не придерешься.
А рог передали в одну из научных групп на восстановление. Но во время катастрофы он пришел в такое состояние, что «восстановить» значило теперь изобрести заново. Пойди, поищи того, кто способен на изобретение, которое по плечу лишь далеким потомкам!
РОГ ИЗОБИЛИЯ
Взрослые и дети!
Вы за утиль в ответе!
(Из старинных реклам Главутиля)
В одном из старинных московских переулков и по сей день висит эта покоробленная временем, грубой рыночной работы реклама. Много лет назад ее прикрепили к забору, старому замшелому забору, рассчитывая, что невзрачный фон его как нельзя лучше оттенит игру красок рекламы. И действительно, первое время она бросалась в глаза прохожим, некоторые замедляли шаг, крутили головами и бормотали: «Надо же!..»
На картине был схематично изображен большой, из чистой листовой меди рог. Человек в спецовке сыпал в узкий конец его какую-то труху, отбросы, а из широкого конца стремительным потоком вырывались полезные, нужные всем вещи. Шерстяные отрезы, хлебобулочные изделия, перочинные ножи, полуботинки, гармоники и даже поллитровка блестела своим неоткупоренным горлышком среди всего этого великолепия.
Няньки и молодые мамаши, прогуливая детишек по переулку, как правило, останавливались перед живописным изображением и говорили своим крепышам: «Рог изобилия».
Но прошло время. Лютые морозы погнули геометрически правильный овал, палящие лучи солнца заметно обесцветили надраенную медь, а ветры унесли с картины мусор, лопату и многие из вещей. Сюжет картины крайне упростился. Из жерла рога вырывается теперь один лишь патефон да стеклянное горлышко с изломанными краями. А человечек, лишенный лопаты, стоит, согнувшись, над рогом, всматривается внутрь его через узкий конец. Скоро, скоро понесется человечек с ветрами вслед за своей лопатой. Недолго осталось. И вся его горестная поза как бы говорит: «Вот ведь какая хреновина получилась. Сломалась машина. А ведь как работала, как работала!»
Словом, от былой обаятельности блистающего меднобокого рога не осталось и следа. Он обезличился, слился с забором. Прохожие не замедляют теперь шага в этом переулке. И постовой Петров, последние пятнадцать лет простоявший почти напротив рекламы, невидящим взглядом скользит по ее закопченной поверхности, оглядывая просторы переулка. Спроси постового прямо, без затей: «Висит ли напротив твоего пункта рог изобилия?» — он не сумеет ответить.
И в общем-то ничего, конечно, от этого не менялось. Висит ли плакат, нет ли его, что толку? Из тысяч людей, прошедших за многие годы мимо, лишь несколько поддались его призыву и снесли свой хлам в утильсырье. Да и то в жизни поддавшихся этот случай не превратился в правило, и они постарались забыть о нем, как стараются забыть о фактах мелких, не относящихся к числу тех, которые излагаются в биографиях.
Но тем не менее рог висел. Забытый, слившийся с забором, он будто ждал того единственного, кто мог бы по достоинству оценить значимость замысла художника, вдохновиться на великие дела.
Был ранний вечер холодного осеннего дня, когда человечек небольшого роста, в драповом пальто давно вышедшего из употребления фасона шел как раз по этому переулку. Видавшая лучшие времена фетровая шляпа была глубоко нахлобучена, руки засунуты в карманы, а локоть прижимал растрепанные тонкие книжки: «Самоучитель игры на семиструнной гитаре» и «Самоучитель языка». На месте, отведенном под название языка, чернела жирная клякса.
Человек, видимо еще не выучивший все языки и не умеющий пока играть на семиструнной гитаре, шел вдоль забора прогулочным шагом. Спешить было некуда, дневные хлопоты кончились, а дома ждала взятая напрокат гитара. Отчего не пройтись по улице, поглядывая по сторонам?
Вот он и шел вдоль забора с описанной выше рекламой. Она попалась ему на глаза. Прохожий придержал и без того медленный шаг и даже остановился. Он постоял, переступил с ноги на ногу, подошел поближе. Потом протер рукавом часть изображения, еще раз взглянул, вздохнул и собрался было идти дальше. Но вдруг лицо его просияло, он хлопнул себя по лбу. «Мать честная!» — сказал он негромко, выхватил записную книжку, что-то записал и чуть ли не бегом помчался к выходу из переулка.Дома он даже не посмотрел на гитару, блестевшую нежно-желтыми боками. Сразу же стал искать бумагу. Затем откуда-то извлек почти новый химический карандаш — и работа закипела!
Он работал с упоением. Писал какие-то формулы, умножал, набрасывал схемы и рисунки. Нотная бумага вскоре кончилась, тогда из-за шкафа был торжественно вынут большой лист плотной бумаги и кнопками прикреплен прямо к стене. Химический карандаш замер в некотором отдалении от листа, потом р-раз! — и на листе появилась первая точка.
Через час таких точек было уже множество. Тогда человек маленького роста отошел в сторону, что-то прикинул, снова подошел к стене и ловким движением соединил точки одной плавной линией. Потом опять отошел, оглядел чертеж, крякнул, радостно потер руки. На стене красовался рисунок рога изобилия — ни дать ни взять как тот, что и по сей день висит в старинном московском переулке.
— Степан Онуфриевич, мне бы примус починить, — раздался голос из приоткрытой двери.
— Примус? Некогда, некогда сейчас, соседушка, — рассеянно отозвался он, все еще любуясь своим произведением. — Видишь, изобретаю…
— Ах, голова, голова, опять изобретает! — посочувствовала соседка и закрыла за собой дверь.
Степан Онуфриевич Огурцов был известен у себя во дворе как большой чудак. Но все соседи любили его. «Золотые руки!» — говорили они и несли чинить примусы, дверные замки, швейные машинки. Ребятишкам он мастерил силки, клетки для птах; бывало, помогал ремонтировать карманные приемники. Мог запросто сменить перегоревшую пробку — монтера в этот дом не вызывали. Старенькие дешевые телевизоры он ремонтировал так, что смотреть передачи приходили из соседних домов.
— Сам Огурцов чинил! — хвастались соседи. — Навек!
А домоуправской дочке он исправил куклу. После ремонта кукла вдруг стала говорящей, начала махать руками-ногами, а ровно в восемь вечера всегда закатывала глаза и валилась на бок — до восьми утра. «Будильника не надо!» — восхищался домоуправ и после этого случая стал приходить к Огурцову пить чай.Постовой Петров ничего этого, конечно, не знал. Поэтому, когда Степан Онуфриевич зачастил в переулок, постовой насторожился. Нельзя сказать, что Петрову не понравился этот загадочный человек, который битый час мог проторчать около полустершейся рекламы, — он всегда был трезв, выбрит и опрятен. Но за всем этим постовой профессиональным чутьем чувствовал какую-то тайну, нечто детективное. И когда маленький человек в драповом пальто устаревшего фасона снова появлялся в переулке, грудь Петрова, стянутая ремнями, начинала вздыматься, а сердце учащенно стучать.
Что привлекало прохожего к плакату? Ответить на этот вопрос было невозможно. Спросить же в лоб и проверить документы Петров не решался: поведение незнакомца в общем-то оставалось в рамках законности и пристойности.
Однажды, выбрав время поудобней, Петров огляделся, увидел, что переулок пуст, сошел с поста и осторожно подкрался к изображению. Он пристально, детально изучал сначала низ, потом середину, наконец верх картины, но ничего такого, что могло бы привести человека в состояние уныния или радости, не нашел.
Огурцов приходил теперь в переулок часто. Лил ли на улице дождь, пекло ли солнышко, обжигал ли мороз — он все равно возникал и подолгу созерцал плакат. Он смотрел на него и так и эдак, отбегал в одну сторону, в другую, прицеливался.
Иногда, казалось, дело шло как по маслу. Тогда Петров видел изобретателя радостным, насвистывающим всякие веселые мотивчики. Стоптанные каблуки его туфель выбивали легкую, танцующую дробь. Он что-то нашептывал, приборматывал, и настороженное ухо постового улавливало: «Прямоточного действия… из медной обшивки… красотища-то, красотища какая!..»
Были и другие дни. Когда ничего не получалось. И постовой видел Огурцова притихшим, нахохлившимся. Тогда маялся он против плаката, сгорбив спину, не вынимая рук из карманов.Да, нелегко, нелегко было Степану Онуфриевичу Огурцову изобретать рог изобилия. Это ведь не телевизор починить или перегоревшую пробку вывернуть.
Но Огурцов знал себя. Никогда еще в жизни не брал он дел не по плечу. Бывало и с телевизором. Посмотрит, обдумает. «Нет, — скажет, — не возьмусь». Знал свою силу Степан Онуфриевич. Оттого-то и не сдавался. «Раз пришла такая идея в голову, — размышлял он, — значит, могу».
Сначала он сделал рог во всех сечениях идеально круглым. Смонтировал вокруг сильные магниты. Заряжал статическим электричеством. Рог искрил, но только и всего. «Разряд слаб, слабо шибает», — верно подсказала интуиция, и рог был переделан в четырехугольный. Рог стал похож на большую, сильно изогнутую граммофонную трубу. Искрило еще сильней, маленькие шаровые молнии то и дело сыпались из нутра. Но до настоящего рога было еще очень далеко.
Соседи постепенно перестали таскать сломанные машинки и утюги. Только домоуправ по-прежнему заходил пить чай. Они пили помногу, чайниками, и Огурцов, как сквозь сон, слышал:
— Ах, какая штука! Будильника не надо.
«Не надо, не надо, — стучало в голове изобретателя, — круглой формы не надо, может, и квадратной не надо? Может, пустить на овал?»
Вскоре рог стал овальным. Он стоял на больших деревянных распорках посреди комнаты, укрытый от случайного взгляда широкими складками мешковины. Изобретатель приходил вечером домой, наскоро ужинал, убирал со стола и принимался за работу. «Ну, дорогой мой рожок, — говорил он вслух, — сейчас мы прочистим ваше брюшко. Сейчас послушаем, как поет ваше горлышко».
Мешковина снималась, и комната наполнялась рыжим сиянием. Зеркальные бока медного раструба вспыхивали искорками, играли радугой. Отбрасывая мешковину, Степан Онуфриевич каждый раз замирал от восторга и подолгу, не мигая, созерцал свое великолепное детище. Рядом с ним он казался себе значительным, большим, почти великим. Было чем гордиться изобретателю. Ведь не секрет, что многие пытались создать подобную конструкцию. Но нет, не выходило! А вот здесь, в этой комнате, из кратера рога уже сыпались реальные вещи; один раз вылетели кирзовые сапоги, сразу три и почему-то на одну ногу; другой раз выполз персидский ковер.«Ты на верном пути, Степан, — сказал себе тогда Огурцов, — еще немного повозиться, и машину можно будет, не краснея, передать в эксплуатацию». И воображение изобретателя услужливо подносило всякие приятные сцены. Будто бы стоит он, Огурцов, на высоком помосте рядом с рогом, откашливается в кулак и говорит собравшимся:
— Вот, граждане, изобрел. Теперь забирайте на доброе здоровье. Действует в лучшем виде. Смазывать только не забывайте. А если у кого что сломается, телевизор или велосипед, приходите, в починке помогу…
Это были не праздные мечты. Со дня на день рог работал лучше и лучше. Перебои случались все реже.
И вот однажды Степан Онуфриевич расправил поля шляпы, надел выходной костюм, как следует почистил ботинки и отправился в учреждение. Без малейшей робости переступил он порог этого большого, наполненного занятыми людьми дома. Прошел мимо зеркальной торжественной вывески, отрекомендовался изобретателем, и его направили на третий этаж, в кабинет Молоткова. Огурцов поднялся, скромно вошел в обозначенный кабинет и увидел Молоткова. Молодой человек в щеголеватом, может быть даже модном, костюме сидел за рабочим столом и трудился. Он листал какие-то книги, что-то записывал, поминутно доставал из стола разные папки и курил, курил. То и дело звонил телефон, он снимал трубку, говорил: «Молотков слушает».
Вот к такому перегруженному работнику попал изобретатель. И даже подумал, не зайти ли в другой раз — уж больно занят товарищ. Но тот вдруг положил трубку, приветливо улыбнулся и спросил:
— Вы ко мне? — И, увидев замешательство на лице посетителя, добавил: — Садитесь, садитесь, пожалуйста, рассказывайте.Огурцов посмотрел в окошко, потом на телефонный аппарат, подобрался и как-то сразу сказал:
— Вот, изобрел. Такую машину… как бы это сказать? Одним словом, рог изобилия. — И набросал схему.
Глаза Молоткова прямо засверкали, когда Степан Онуфриевич кончил объяснение. Он затянулся папиросой, покрепче устроился в кресле. Потом, сощурившись, посмотрел прямо в глаза Огурцова и вместе с клубами табачного дыма коротко выдохнул:
— Каков кпд?
— Восемьдесят-девяносто, — прикинул Огурцов.
— Едемте, едемте прямо к вам! — сразу и решительно произнес Молотков. Он тут же снял телефонную трубку и бросил: — Совещание отложить. Подать машину!
Новенький лимузин мчал на предельной скорости, а Огурцова брали сомнения. Перед одним из светофоров, когда машина резко затормозила, он вдруг вспомнил, что весь запас мусора и утиля израсходован. Как же демонстрировать рог?
Надо сказать, что совсем недавно изобретатель со всем своим имуществом переехал на новую квартиру. Теперь он жил на седьмом этаже с видом на красивую, идеально подметенную улицу. Каждый час по ней на малой скорости проезжал мусороподборщик и забирал весь случайный хлам. Отсутствие необходимого для эксперимента сырья выводило изобретателя из себя. Драгоценное время приходилось тратить на поездки в неблагоустроенные кварталы. В особо экстренных случаях приходилось бежать к дворнику и буквально вымаливать хотя бы ведро мусора. С условием отдачи.
Иначе дворник не соглашался: чем бы он иначе отчитывался перед начальством? Именно поэтому пришлось ухлопать несколько дней на реконструкцию рога. Теперь машина приобрела реверсивность: поворот рукоятки влево означал переработку утиля в ценности, вправо — наоборот.
Но так или иначе в данный момент утиля под рукой не было, а дворник ушел с женой в консерваторию. И, пропуская Молоткова в комнату, Огурцов имел совсем убитый вид. «Не поверит мне товарищ Молотков, ах, не поверит!», — сверлило у него в голове.Молотков, как только увидел рог, сразу скинул пиджак, жилетку, засучил рукава и полез в потроха машины. Степан Онуфриевич стоял рядом и послушно давал объяснения. «Волнопровод, значит, заземлен?» — доносилось из чрева. «Точно, заземлен», — отвечал Огурцов, удивляясь смекалистости инженера. «Характеристика крутопадающая?» — снова неслось из раструба. «Так и есть», — подтверждал изобретатель.
Наконец Молотков вылез наружу, привел себя в порядок, закурил, еще раз обошел вокруг рога, подошел к окну, выбросил сигарету и снова закурил. Он волновался, а Огурцов молча стоял и ждал приговора.
Инженер стоял у окна, внизу широким потоком мчались автомобили. Там, за рулем и на сиденьях, проносились еще ни о чем не подозревающие люди. Сегодня они еще и не знают, какие дела творятся здесь, на высоте седьмого этажа, а завтра будут знать все. Он повернулся, подошел к изобретателю и крепко пожал руку.
— Поздравляю, Степан Онуфриевич. Здорово у вас получилось. Как говорят студенты, непонятно, но здорово. Жаль, конечно, что не можем сейчас осмотреть в работе. Но когда соберем комиссию, утильсырья привезем столько, сколько потребуется.
И, еще раз пожав взволнованному изобретателю руку, Молотков помчался по лестнице вниз, прыгая через ступеньки.
Рабочий день еще не кончился, а впереди оставалось отложенное совещание и много других дел.
Стоял безоблачный, сухой день, когда Огурцов должен был демонстрировать изобретение. В любимой ковбойке, пахнущий тройным одеколоном, он вышел на улицу и отправился в переулок. В такой день нельзя было не прийти туда, где случай помог родиться великому замыслу.
Огурцов вошел в переулок — все было на местах. На заборе по-прежнему желтело тело рога, по-прежнему на своем посту выстаивал Петров. Огурцов подошел к плакату, остановился и торжественно замер, как перед присягой. Его торжественность была чисто деловой, к ней не примешивалось суетное желание дать плакату рамку из золота и выставить на видное место или построить в переулке монумент. Изобретатель и плакат замерли друг против друга, как старые, видавшие виды бойцы, знающие, почем фунт лиха, но сделавшие свое дело! И ни грохот проезжающих грузовиков, ни быстрый бег прохожих не могли нарушить праздничной приподнятости встречи победителей, сумевших превратить пыльные будни в прямой путь к победе.Постовой Петров, как всегда, все свое внимание отдавал уличному движению и сутолоке. Но, несмотря на это, дневной визит старого знакомого не ускользнул от него. Не прошло мимо и то новое, что появилось в облике завсегдатая переулка: неуловимая легкость, спокойствие в движениях, раскованность. Как будто бы человек нес тяжелый груз, дошел до места, сбросил и стоит, свободный, легкий, хоть лети. А когда Огурцов подошел к постовому, Петров посмотрел в его веселые, торжествующие глаза и сразу понял, что произошло что-то важное и что сейчас вся тайна откроется.
— Ну, сержант, закурим, что ли, — сказал Огурцов, доставая из кармана коробку отличных папирос. — Два года как хожу в твой переулок, а вот не поговорили.
Петров взял одну папиросу, поднес к невиданной, диковинной зажигалке и тут услышал всю историю от начала до конца. Изобретатель рассказывал не торопясь, обдумывая детали изложения, пропуская моменты, невозможные для объяснения без бумаги и карандаша. Иногда взгляд его затуманивался, уходил в прошлое, а по лицу бродила загадочная улыбка — в эти секунды проплывали самые сокровенные моменты последних лет.
— Правильное, большое дело подняли, — сказал ему на прощание сержант.
Ни тот, ни другой в этот момент и не подозревали, что сегодня они встретятся еще раз и совсем в другом месте. Огурцов поехал к своему другу — домоуправу, а Петрова срочно вызвали в отделение и сказали, что ему дается ответственное, большое задание — дежурить во время испытаний машины изобретателя Огурцова. Случаются же такие поистине фантастические совпадения и дела!— Как же, знаю, — не сплоховал сержант, — непрерывного действия, из медной обшивки, с рычагом реверсивного хода. Лично знаком с изобретателем, — добавил он еще.
«Золото у меня в отделении, а не народ», — радостно и легко подумал начальник, выписывая наряд на дежурство.
Для испытаний был отведен небольшой загородный участок на опушке веселого березового лесочка. Солнце заливало площадку щедрыми прямыми лучами, в березовой листве, шурша, ворочались редкие порывы ветра. В ожидании начала члены комиссии расхаживали среди молоденьких березок, пользуясь лесной прохладой. Молотков, прибывший первым с группой молодых научных сотрудников, нашел подходящую полянку и играл в бадминтон. Он бил сильно и точно, почти не сходя с места. Тугие мышцы так и катались под смуглой кожей, когда он резким взмахом встречал летящий волан.
«Молодежь у нас! — одобрительно говорили более пожилые члены комиссии, поглядывая на игроков. — На дворе жара египетская, а им хоть бы хны».
Огурцов бегал по площадке и распоряжался. Нужно было за всем уследить. Он отдавал распоряжения с удовольствием. У него было хорошее настроение. Во-первых, рог был доставлен в полной сохранности, по дороге ни разу не тряхнуло. Во-вторых, он вдруг опять встретил Петрова — все же знакомый.
— А ты как здесь? — спросил он его.
— Вот прислан охранять вас от всяких случайностей. — Петров вдруг почему-то заробел и перешел на «вы».
— Ну, брат, за случайностью не уследишь, — шутливо запротестовал Огурцов. — Вот, например, как и с рогом-то получилось. Шел по переулку, гляжу — плакат. Другой бы раз и внимания не обратил, а тут бац! — осенило. Случайность!
— Нет, это хорошая случайность, — не сдавался Петров.
— Ну ладно, охраняй, — согласился Огурцов и побежал принимать самосвал с утилем.
Оказалось, что прислали всего один грузовик.— Мало! — замахал руками изобретатель.
— Неужто мало? — усомнился член комиссии, ответственный за доставку утиля.
— Так ведь непрерывного же действия. Сколько ни клади — все мало будет.
— Сколько же надо? — спросили его, и все замерли, чтобы услышать ответ.
— Десять! — твердо ляпнул Огурцов и аж вспотел от радостного волнения: такого количества сырья еще ни разу не случалось у него под рукой.
Когда десятый грузовик отвалил от площадки, комиссия собралась вокруг рога, а Молотков, успевший выкупаться и оттого имевший особенно свежий вид, произнес короткую речь.
— В истории уже бывали случаи, — начал он, — когда отдельные изобретатели опережали свою эпоху на сто, сто пятьдесят и даже большее количество лет. Они делали такие открытия и механизмы, которые, не родись этот изобретатель, оказались бы под силу лишь далеким потомкам. Это замечательное качество, я бы сказал, человеческой природы. Там, где пасует интегральная мысль общества, выручает локальная вспышка первооткрывателя; где не тянет вспышка, выручает интегральная мысль! Получается: один за всех, все за одного.
К этому типу изобретателей принадлежит и смелый экспериментатор Степан Онуфриевич Огурцов. По нашим расчетам, такую машину можно было бы разработать не раньше чем через сто шестьдесят лет. Даже имея построенный образец, разобраться в тонкостях его действия с багажом современной науки почти невозможно. Но тем не менее образец стоит перед нашей комиссией и готов к работе.
Под бурные аплодисменты Молотков сошел с трибуны. Наступил черед Огурцова. Он последний раз проверил электрические контакты, сам наложил лопатой в узкое горлышко рога утиля — для затравки — и тогда повернул рычаг влево. Рог вздрогнул всей своей медной обшивкой, тихо заурчал, и серая масса утиля сама собой поползла внутрь рога.
Некоторое время из другого конца трубы ничего не показывалось — шел внутренний таинственный процесс переработки.Но вдруг рог присвистнул, вздохнул, и прямо на землю покатились предметы. Трудно было даже уследить, какие именно: не успевала вещь появиться на свет, как ее заваливало чем-то еще. Пирамида готовой продукции росла прямо на глазах. «Шерстяные носки пошли», — успел разглядеть кто-то. «А вот самовар», — раздалось из гущи комиссии. Но то были отдельные голоса. Подавляющее большинство, потрясенное, молчало. А продукция шла и шла, удивляя своим разнообразием. Даже один подростковый велосипед подкатил к пирамиде наваленных вещей. Конструкция рога не была еще доведена до идеала, и изобретатель сам не мог сказать, чего в точности следует ожидать.
Огурцов тоже стоял потрясенный. Да и на кого бы не подействовало то, что творилось на площадке. Глубокое молчание сохранялось даже после того, как последние щепки из десятисамосвальной кучи пронеслись сквозь медный овал, превратившись в длинную гирлянду канцелярских скрепок. Так бывает после последнего взмаха дирижерской палочки великого маэстро.
Потом все разом пришли в движение, бросились обнимать друг друга и изобретателя. «Качать, качать его», — понеслось с разных сторон, и Огурцов первый раз в жизни взлетел в воздух.
Только один человек сохранял полное спокойствие среди этого шума и гама. В большом, широком пиджаке, он стоял, о чем-то усиленно думая. Большое напряжение отражалось на его лице. «Проверки, конечно, требует. Большой проверки», — шептали его губы. Среди сослуживцев он славился незаурядной скрупулезностью и великой усидчивостью. И еще: никакие самые исключительные случаи не могли вывести его из состояния полного душевного покоя. Рассказывали, будто во время одного из землетрясений, когда кругом ломались дома, в метре от него разверзлась зияющая пропасть. А он только и сказал: «Велика сила природных явлений. Приеду домой — расскажу».
Паровозов была его фамилия. К его мнению прислушивались многие.
Как только первая радость поутихла, Паровозов выступил вперед и спросил:— А учетчик материальных ценностей предусмотрен конструкцией?
— Нет, этого не изобрел, — виновато развел руками Степан Онуфриевич, некогда было.
— Доделайте, доделайте, дорогой, — приятельским тоном указал Паровозов. — Теперь второе. Видимо, эта машина представляет известную ценность для хозяйства. Но чтобы ее принять, комиссия должна проверить все пункты действия. Вот тут написано, — он помахал бумажкой, — что конструкция имеет реверсивность хода, то есть способна переработать полученные вещи в обратном порядке. Как бы это увидеть своими глазами?
— Это уж как пить дать, в обратную сторону, — ухмыльнулся Огурцов. Только зачем?
— Порядок есть порядок, — объяснил Паровозов.
— Ну, уж ради такого случая… — И Огурцов повернул рычаг вправо.
Члены комиссии, возбужденные всем виденным, легко отнеслись к этой маленькой полемике. «Ладно, уж чего там. Посмотрим». Все равно победа была налицо.
А гора вещей между тем начала таять. Предметы со звоном влетали в раструб, все в больших и больших количествах.
Второй срез рога был гораздо шире и мог принимать гораздо большие потоки, чем узкий конец. Много предметов, поднявшись в воздух, витало вокруг рога, сталкивалось друг с другом — так притягивал широкий срез. Тучи пыли поднялись над площадкой. Загуляли небольшие смерчи, иногда сплетаясь в один мощный вихрь. И когда у одного из наблюдателей сорвало соломенную шляпу и понесло высоко к тучам, вся комиссия, не сговариваясь, бросилась на землю. Только несгибаемый Паровозов остался стоять. Он схватился за поля шляпы и уже хотел было сказать что-то о силе природных явлений, как вдруг могучий поток воздуха поднял Паровозова с места и понес прямо к ревущему жерлу горловины. Тело его легко покружило над землей, оттеснило несколько менее крупных предметов и плавно пошло вместе с основным потоком. Паровозов так и не отнял рук от полей шляпы.
Кроме Огурцова, никто не видел этого. Все лежали, плотно прижавшись к площадке, обняв голову руками. Изобретатель отчаянно, изо всех сил тянул рычаг к нулевому положению, но рычаг заело. Всем своим легким весом навалился он на проклятый рычаг — ни с места! «Скандал, скандал!» — шептали его трясущиеся губы, по лбу катились капли пота.Огурцов оглянулся — Паровозов уже наполовину пребывал внутри рога.
— Выгребай, руками выгребай, так твою растак! — не своим голосом завопил Огурцов, бросил рычаг и ринулся в самую гущу, туда, где в хороводе пружинных стульев, умывальников, рулонов материи уже виднелись одни лишь ноги Паровозова. Мертвой хваткой вцепился в эти ноги Огурцов. Обоих окружило облако пыли.
Увидев, что дело плохо, постовой Петров одним тигриным прыжком одолел половину расстояния до рога, а через опасную зону завихрений пополз по-пластунски. Но тут рог крякнул, медно, по-колокольному загудел и остановился сам собой.
Через некоторое время люди пришли в себя и сгрудились вокруг машины. Нечего и говорить, как тяжело все переживали катастрофу. К тому же без Огурцова никто толком и не знал, как подступиться к рогу. Пробовали повернуть рычаг переработки в левое положение — рычаг свободно повернулся, но только и всего. Лишь струйка расплавленного металла вылилась наружу, да так и застыла. Тогда все вытащили папиросы и молча задымили.
Несколько дней бились инженеры и техники, чтобы оживить рог. Усилия их оказались почти безрезультатными. Молотков осунулся и похудел — все эти дни он не отходил от рога. Кто-то начал было ругать Паровозова — Молотков резко оборвал его:
— Сами виноваты! Таких Паровозовых на версту нельзя подпускать к новому. А мы вот с вами…
Тогда кто-то упрекнул самого Огурцова: что, мол, не оставил никаких толковых объяснений, когда еще было время.
— Попробуй объясни, — устало возразил Молотков, — на уровне будущих столетий. Загадочно, как люди-счетчики. Ворочают в уме миллионами, а как? Пойми-ка!Постовой Петров переживал тяжелую утрату вместе со всеми. К тому же ему казалось, что он один за все в ответе. И Петров не смотрел в глаза членам комиссии. Как он мог допустить такое безобразие! Такую нелепую просьбу заставить машину работать наоборот! Паровозов представлялся ему теперь злостным хулиганом, из тех, кто в широких штанах. И он почти уверил себя, что однажды — был такой случай! — приводил Паровозова в участок за дебош в нетрезвом состоянии. Но из жалости отпустил и не просигналил по месту работы.
На самом деле такого случая, конечно, не было. Паровозов вел правильный образ жизни, не придерешься.
А рог передали в одну из научных групп на восстановление. Но во время катастрофы он пришел в такое состояние, что «восстановить» значило теперь изобрести заново. Пойди, поищи того, кто способен на изобретение, которое по плечу лишь далеким потомкам!
комбат81- большой человек
- Сообщения : 3326
Возраст : 43
Откуда : Псков
Re: русская фантастика.
автор комбат81 Ср 20 Фев 2019, 22:38
Александр Беляев
ВЕЧНЫЙ ХЛЕБ
I. ДЕРЕВЕНСКИЕ НОВОСТИ
Небольшой рыбацкий баркас медленно подплывал к острову Фэр, входящему в группу Фридландских северных островов Немецкого моря. Стоял осенний вечер. Крепкий северный ветер обдавал рыбаков брызгами ледяной воды. Лов был неудачный, и лица рыбаков, посиневшие от холода, хмурились.
— Зима в этом году будет ранняя, — сказал старый рыбак, попыхивая короткой носогрейкой.
— Да, похоже на то, — отозвался молодой и, помолчав, прибавил:
— У Карла опять сеть украли, новую!
Все оживились. Рыбаки начали обсуждать, кто бы мог заниматься у них кражами.
— Мое мнение такое, что это дело рук Ганса, — решительно заявил молодой рыбак.
— Ганса? Ну, уж ты придумаешь! — послышались удивленные голоса. Ганс был полубольной, тощий, как скелет, высокий старик, одиноко живший в старом, заброшенном здании маяка.
— Ганс? Да он еле ноги таскает! Какие же у тебя доказательства?
— А такие, — заявил молодой рыбак, — что Ганс толстеет. Это была правда. За последние недели лицо Ганса значительно округлилось, и эта загадочная полнота уже служила предметом деревенских разговоров.
— Говорят, Ганс нашел на берегу клад, выброшенный морем. От такого подарка немудрено пополнеть, — задумчиво сказал старый рыбак.
— Ганс занимается контрабандой.
— А я говорю вам, — не унимался молодой рыбак, — что Ганс крадет у нас сети и рыбу, продает их и жиреет. Вы заметили, поздно вечером он куда-то частенько отлучается. Какие такие у него дела? Все это очень подозрительно.
С молодым рыбаком спорили, но видно было, что его рассказ на многих произвел впечатление. И когда баркас подошел к берегу у старого маяка, один из рыбаков предложил:
— А что, если бы нам зайти к Гансу, посмотреть, как он живет? Обогреемся, а кстати и его пощупаем.
— Вот это дело! — оживился молодой рыбак и начал быстро выгружать рыбу и прибирать снасти.
В небольшом оконце маяка светился огонек. Старик Ганс еще не спал. Он радушно встретил гостей и предложил погреться у полуразвалившегося камина.
— Ну как лов? — спросил он, потирая жилистые руки с крючковатыми пальцами.
— Плохо, — ответил молодой рыбак. Он был зол на неудачный лов и непогоду, и ему хотелось сорвать на ком-нибудь злость. — А ты все полнеешь, Ганс, с чего бы?
Старик жалко улыбнулся и развел руками.
— Ты тоже полнеешь, Людвиг, — ответил он.
— Не обо мне речь. Когда человек своими сетями рыбу ловит да продает, в этом нет ничего удивительного, что полнеешь. А ты вот скажи нам секрет, как, не работая, пополнеть, тогда и мы, может, будем у теплого камина греться, вместо того, чтобы в море ревматизмы наживать.
Ганс был явно смущен. Он ежился, потирал руки, пожимал плечами. Все заметили смущение старика, и это заставило поверить в его виновность даже тех, кто сомневался.
— Надо бы произвести у него обыск, — тихо сказал рыжий Фриц, наклоняясь к уху другого рыбака, — я это тонко устрою. — И, обратившись к Гансу, он сказал:
— Как ты не боишься жить в этакой развалине? Дунет хороший норд-ост, и тебя раздавит в лепешку.
— Стены толстые, как-нибудь доживу, — ответил Ганс.
— А если раздавит? — не унимался Фриц. — Тебе-то, старику, может быть, это и безразлично, а с нас спросят. Зачем не приняли мер безопасности. Еще под суд отдадут. Надо осмотреть твое жилище.
— Что ж его осматривать? — растерянно проговорил Ганс. Он уже не сомневался, что посетители в чем-то его подозревают и пришли неспроста. — Приходите завтра, когда будет светло, и осмотрите, если желаете.
— Зачем завтра? Мы и сегодня можем осмотреть.
— Да ведь темно, лестницы разрушены, ушибиться можете. Ну что за спешка, право. Полсотни лет жил, а тут вдруг одну ночь не переждать.
Людвиг уже понял военную хитрость Фрица и засуетился.
— А ты фонарь зажги.
— Фонарь! У меня и масла нет.
Но Фриц уже шарил по круглой комнате.
— Масла? Вот фонарь. А вот и масло. Ты что же, старик, лукавишь? Фриц быстро налил масло, зажег фонарь.
— Идем.
Все поднялись и пошли за Фрицем. Ганс, тяжело вздыхая и шаркая ногами, шел следом за ними, поднимаясь в полутьме по сырым, стертым ступеням винтовой лестницы.
В комнате второго этажа лежал всякий хлам, покрытый пылью и мусором обвалившейся штукатурки. Сквозь разбитые стекла окон дул ветер. Свет спугнул несколько летучих мышей, и они шарахнулись по стенам, сдувая пыль и паутину. Фриц внимательно осматривал каждый угол, ворошил мусор тяжелыми рыбацкими сапогами, потом освещал стены и говорил:
— Ишь какие трещины!
Но ничего подозрительного он не нашел.
— Идем в третий этаж.
— Да ничего там нет, — проговорил Ганс. Но Фриц, не слушая его, уже карабкался в верхнюю комнату.
Здесь ветер пронизывал насквозь, проникая не только через открытые впадины окон, но и в огромные щели.
— Ты, кажется, ошибся, Людвиг, — тихо сказал Фриц.
— А вот посмотрим, — громко ответил Людвиг и, разозлившись, толкнул Фрица. — Неси сюда фонарь. Что это такое?
— На сеть не похоже, — сказал громко и Фриц, уже не считая нужным скрывать цель прихода. Фонарь осветил полку и стоящий на ней котелок, прикрытый дощечкой.
Фриц поднял дощечку и заглянул в котелок. Там лежала какая-то студенистая жидкость, напоминавшая лягушечью икру.
— Пойдем, Людвиг, это какая-то перекисшая дрянь. Я ж тебе говорил, что ты ошибся.
Людвиг уже сам злился на себя, что затеял всю эту историю и остался в дураках. Чтобы оттянуть момент своего посрамления, он вытащил из темного угла Ганса и грубо закричал на него:
— Ты что держишь в этом горшке?
К общему удивлению, вопрос Людвига привел Ганса в крайнее смущение. От волнения у старика дрожала нижняя челюсть. Бессвязно он прошептал несколько слов и замолк. Это возбудило интерес к содержимому горшка у остальных рыбаков.
— Что же ты молчишь? — не унимался Людвиг. — Да ты знаешь, куда попадешь за такие дела? — фантазировал он, вдохновленный смущением Ганса.
— Не спрашивайте, прошу вас, — проговорил Ганс упавшим голосом. — Здесь нет никакого преступления, но я дал слово…
Эти слова произвели на всех ошеломляющее впечатление. Неожиданно они оказались перед лицом какой-то загадки. Торжествующий Людвиг бережно ухватил горшок и, приказав Фрицу светить фонарем, спустился вниз.
— Это, кажется, будет поинтереснее краденых сетей, — сказал он возбужденно Фрицу, ставя горшок на стол у камина.
— А теперь, — обратился он к Гансу, — ты должен рассказать нам все.
— Но я дал слово…
— Тогда ты пойдешь в тюрьму.
— За что же?
— За это самое. Ты был у нас уже давно на подозрении. Недаром ты стал полнеть.
— Неужели вы знаете?
Людвиг ничего не знал. Но в этот осенний вечер он неожиданно открыл в себе способности сыщика.
— Да, мы знаем все, — уверенно ответил он. — Если ты не будешь запираться, то мы, может быть, и не отправим тебя в тюрьму.
Старик был убит. Он низко опустил голову и, помолчав, сказал:
— Я не хотел нарушить слово и сделать неприятность тому, кто пожалел меня, старика, и был моим благодетелем. Но если вы уже знаете… Это «вечный хлеб», который я получил от профессора Бройера.
Если Людвиг и имел способности сыщика, то ему не хватало профессиональной опытности. Забыв свою роль, он в полнейшем изумлении спросил:
— Вечный хлеб? Что это такое?
Услышав этот вопрос, заданный с искренним удивлением, и возгласы других рыбаков, Ганс понял, что они ничего не знали о «вечном хлебе» и что, очевидно, другое подозрение привело их сюда и случайно открыло тайну, бережно им хранимую. Если бы он еще не назвал фамилии профессора! Но отступать было уже поздно. И сразу сгорбившийся Ганс тяжело опустился на скамью.
— Слушайте. Я скажу вам все…
ВЕЧНЫЙ ХЛЕБ
I. ДЕРЕВЕНСКИЕ НОВОСТИ
Небольшой рыбацкий баркас медленно подплывал к острову Фэр, входящему в группу Фридландских северных островов Немецкого моря. Стоял осенний вечер. Крепкий северный ветер обдавал рыбаков брызгами ледяной воды. Лов был неудачный, и лица рыбаков, посиневшие от холода, хмурились.
— Зима в этом году будет ранняя, — сказал старый рыбак, попыхивая короткой носогрейкой.
— Да, похоже на то, — отозвался молодой и, помолчав, прибавил:
— У Карла опять сеть украли, новую!
Все оживились. Рыбаки начали обсуждать, кто бы мог заниматься у них кражами.
— Мое мнение такое, что это дело рук Ганса, — решительно заявил молодой рыбак.
— Ганса? Ну, уж ты придумаешь! — послышались удивленные голоса. Ганс был полубольной, тощий, как скелет, высокий старик, одиноко живший в старом, заброшенном здании маяка.
— Ганс? Да он еле ноги таскает! Какие же у тебя доказательства?
— А такие, — заявил молодой рыбак, — что Ганс толстеет. Это была правда. За последние недели лицо Ганса значительно округлилось, и эта загадочная полнота уже служила предметом деревенских разговоров.
— Говорят, Ганс нашел на берегу клад, выброшенный морем. От такого подарка немудрено пополнеть, — задумчиво сказал старый рыбак.
— Ганс занимается контрабандой.
— А я говорю вам, — не унимался молодой рыбак, — что Ганс крадет у нас сети и рыбу, продает их и жиреет. Вы заметили, поздно вечером он куда-то частенько отлучается. Какие такие у него дела? Все это очень подозрительно.
С молодым рыбаком спорили, но видно было, что его рассказ на многих произвел впечатление. И когда баркас подошел к берегу у старого маяка, один из рыбаков предложил:
— А что, если бы нам зайти к Гансу, посмотреть, как он живет? Обогреемся, а кстати и его пощупаем.
— Вот это дело! — оживился молодой рыбак и начал быстро выгружать рыбу и прибирать снасти.
В небольшом оконце маяка светился огонек. Старик Ганс еще не спал. Он радушно встретил гостей и предложил погреться у полуразвалившегося камина.
— Ну как лов? — спросил он, потирая жилистые руки с крючковатыми пальцами.
— Плохо, — ответил молодой рыбак. Он был зол на неудачный лов и непогоду, и ему хотелось сорвать на ком-нибудь злость. — А ты все полнеешь, Ганс, с чего бы?
Старик жалко улыбнулся и развел руками.
— Ты тоже полнеешь, Людвиг, — ответил он.
— Не обо мне речь. Когда человек своими сетями рыбу ловит да продает, в этом нет ничего удивительного, что полнеешь. А ты вот скажи нам секрет, как, не работая, пополнеть, тогда и мы, может, будем у теплого камина греться, вместо того, чтобы в море ревматизмы наживать.
Ганс был явно смущен. Он ежился, потирал руки, пожимал плечами. Все заметили смущение старика, и это заставило поверить в его виновность даже тех, кто сомневался.
— Надо бы произвести у него обыск, — тихо сказал рыжий Фриц, наклоняясь к уху другого рыбака, — я это тонко устрою. — И, обратившись к Гансу, он сказал:
— Как ты не боишься жить в этакой развалине? Дунет хороший норд-ост, и тебя раздавит в лепешку.
— Стены толстые, как-нибудь доживу, — ответил Ганс.
— А если раздавит? — не унимался Фриц. — Тебе-то, старику, может быть, это и безразлично, а с нас спросят. Зачем не приняли мер безопасности. Еще под суд отдадут. Надо осмотреть твое жилище.
— Что ж его осматривать? — растерянно проговорил Ганс. Он уже не сомневался, что посетители в чем-то его подозревают и пришли неспроста. — Приходите завтра, когда будет светло, и осмотрите, если желаете.
— Зачем завтра? Мы и сегодня можем осмотреть.
— Да ведь темно, лестницы разрушены, ушибиться можете. Ну что за спешка, право. Полсотни лет жил, а тут вдруг одну ночь не переждать.
Людвиг уже понял военную хитрость Фрица и засуетился.
— А ты фонарь зажги.
— Фонарь! У меня и масла нет.
Но Фриц уже шарил по круглой комнате.
— Масла? Вот фонарь. А вот и масло. Ты что же, старик, лукавишь? Фриц быстро налил масло, зажег фонарь.
— Идем.
Все поднялись и пошли за Фрицем. Ганс, тяжело вздыхая и шаркая ногами, шел следом за ними, поднимаясь в полутьме по сырым, стертым ступеням винтовой лестницы.
В комнате второго этажа лежал всякий хлам, покрытый пылью и мусором обвалившейся штукатурки. Сквозь разбитые стекла окон дул ветер. Свет спугнул несколько летучих мышей, и они шарахнулись по стенам, сдувая пыль и паутину. Фриц внимательно осматривал каждый угол, ворошил мусор тяжелыми рыбацкими сапогами, потом освещал стены и говорил:
— Ишь какие трещины!
Но ничего подозрительного он не нашел.
— Идем в третий этаж.
— Да ничего там нет, — проговорил Ганс. Но Фриц, не слушая его, уже карабкался в верхнюю комнату.
Здесь ветер пронизывал насквозь, проникая не только через открытые впадины окон, но и в огромные щели.
— Ты, кажется, ошибся, Людвиг, — тихо сказал Фриц.
— А вот посмотрим, — громко ответил Людвиг и, разозлившись, толкнул Фрица. — Неси сюда фонарь. Что это такое?
— На сеть не похоже, — сказал громко и Фриц, уже не считая нужным скрывать цель прихода. Фонарь осветил полку и стоящий на ней котелок, прикрытый дощечкой.
Фриц поднял дощечку и заглянул в котелок. Там лежала какая-то студенистая жидкость, напоминавшая лягушечью икру.
— Пойдем, Людвиг, это какая-то перекисшая дрянь. Я ж тебе говорил, что ты ошибся.
Людвиг уже сам злился на себя, что затеял всю эту историю и остался в дураках. Чтобы оттянуть момент своего посрамления, он вытащил из темного угла Ганса и грубо закричал на него:
— Ты что держишь в этом горшке?
К общему удивлению, вопрос Людвига привел Ганса в крайнее смущение. От волнения у старика дрожала нижняя челюсть. Бессвязно он прошептал несколько слов и замолк. Это возбудило интерес к содержимому горшка у остальных рыбаков.
— Что же ты молчишь? — не унимался Людвиг. — Да ты знаешь, куда попадешь за такие дела? — фантазировал он, вдохновленный смущением Ганса.
— Не спрашивайте, прошу вас, — проговорил Ганс упавшим голосом. — Здесь нет никакого преступления, но я дал слово…
Эти слова произвели на всех ошеломляющее впечатление. Неожиданно они оказались перед лицом какой-то загадки. Торжествующий Людвиг бережно ухватил горшок и, приказав Фрицу светить фонарем, спустился вниз.
— Это, кажется, будет поинтереснее краденых сетей, — сказал он возбужденно Фрицу, ставя горшок на стол у камина.
— А теперь, — обратился он к Гансу, — ты должен рассказать нам все.
— Но я дал слово…
— Тогда ты пойдешь в тюрьму.
— За что же?
— За это самое. Ты был у нас уже давно на подозрении. Недаром ты стал полнеть.
— Неужели вы знаете?
Людвиг ничего не знал. Но в этот осенний вечер он неожиданно открыл в себе способности сыщика.
— Да, мы знаем все, — уверенно ответил он. — Если ты не будешь запираться, то мы, может быть, и не отправим тебя в тюрьму.
Старик был убит. Он низко опустил голову и, помолчав, сказал:
— Я не хотел нарушить слово и сделать неприятность тому, кто пожалел меня, старика, и был моим благодетелем. Но если вы уже знаете… Это «вечный хлеб», который я получил от профессора Бройера.
Если Людвиг и имел способности сыщика, то ему не хватало профессиональной опытности. Забыв свою роль, он в полнейшем изумлении спросил:
— Вечный хлеб? Что это такое?
Услышав этот вопрос, заданный с искренним удивлением, и возгласы других рыбаков, Ганс понял, что они ничего не знали о «вечном хлебе» и что, очевидно, другое подозрение привело их сюда и случайно открыло тайну, бережно им хранимую. Если бы он еще не назвал фамилии профессора! Но отступать было уже поздно. И сразу сгорбившийся Ганс тяжело опустился на скамью.
— Слушайте. Я скажу вам все…
комбат81- большой человек
- Сообщения : 3326
Возраст : 43
Откуда : Псков
Re: русская фантастика.
автор комбат81 Ср 20 Фев 2019, 22:40
II. СЧАСТЛИВЫЙ ГАНС
— Я очень нуждался, больше того: я голодал, — так начал свое признание старик Ганс. — Однажды вечером, когда я от голодного истощения не в силах был выйти из дому, ко мне постучались. Я открыл дверь и увидал перед собой старого профессора Бройера, который, как вы знаете, живет недалеко от нашей деревушки в усадьбе.
— Знаем, говори дальше, — нетерпеливо прервал Ганса Фриц.
— Профессор Бройер сказал мне: «Я могу накормить тебя, Ганс, накормить на всю жизнь, если только ты дашь мне слово никому не говорить об этом». Я дал ему клятву, — старик тяжело вздохнул, — которую теперь нарушил… Тогда Бройер вынул из-под плаща банку и протянул ее мне. «В этой банке, — сказал он мне, — находится „вечный хлеб“, или „тесто“. Если ты съешь половину этого теста, то будешь сыт весь день. А через сутки тесто само нарастет, и банка будет опять полная. Не бойся, Ганс, — сказал профессор, — это не вредное тесто. Не смотри, что оно некрасиво выглядит. Тесто питательно и вкусно. Попробуй». Я не решался. Тогда профессор откушал сам и говорит: «Ну, вот видишь, я жив и здоров». Он оставил мне банку и просил наведываться к нему и сказывать, как я себя чувствую. Потом он ушел…
Рыбаки слушали рассказ Ганса с таким напряженным вниманием и удивлением, что многие из них даже раскрыли рты.
— И что же было дальше? — ерзая на стуле от нетерпения, спросил Фриц.
— Я долго не решался притронуться к тесту, — продолжал Ганс. — Оно так похоже на лягушечью икру.
Противно было. Несколько раз я подходил к банке, но не мог побороть отвращения. От голода мне не спалось. Под утро, когда спазмы стали сводить мне желудок, я решил: все равно умирать… И, зачерпнув ложкой, я проглотил кусок теста. Оно оказалось довольно вкусным и напоминало растертое печеное яблоко. Не прошло минуты, как я почувствовал полную сытость. Силы быстро прибывали. Мысленно поблагодарив профессора за его чудесный подарок, я крепко уснул и проснулся бодрым и здоровым.
— А тесто? Ты посмотрел на тесто?
— Я съел меньше половины, а к утру банка была полна до краев. С тех пор я начал хорошо питаться и быстро пополнел.
Казалось, слушатели окаменели от изумления. Но когда старик окончил свой рассказ, все пришли в движение, заговорили, замахали руками, повскакали с мест.
— Это что же выходит? Вроде скатерти-самобранки?..
— Да, если бы нам дали такой клад, то больше ничего на свете и не надо. Ни тебе землю пахать, ни тебе в море болтаться — лежи на лавке да тесто закладывай в рот…
— А по нашим безродным местам, где и картошка-то плохо растет… Когда первое волнение несколько улеглось, всех охватило сомнение. Да возможно ли это? Не морочит ли их старый Ганс? Слишком необычайной, чудесной казалась эта сказка о «вечном хлебе».
— А ты не врешь, старик? — строго спросил Людвиг.
— Зачем мне врать? Я могу при вас покушать. — И Ганс, зачерпнув ложкой, с аппетитом проглотил большой кусок густого теста.
Все смотрели на него с таким видом, как будто он глотает живую змею.
— Не угодно ли кому попробовать?
Но никто не решался.
Однако недоверие было сломлено. Все вновь начали обсуждать это необычайное событие, завидуя счастливому Гансу.
Жены и дети, беспокоясь о долгом отсутствии мужей и отцов, разыскали их и скоро наполнили всю комнату К полуночи уже вся рыбацкая деревня знала о необычайной новости. И разговоры шли до утра. А рано утром, еще до восхода солнца, к старому маяку потянулось настоящее паломничество. Каждому хотелось посмотреть на чудесный «вечный хлеб» и насколько он вырос за ночь. Фриц и Людвиг сторожили у банки всю ночь и теперь явились свидетелями того, что действительно тесто «подошло», как опара, и заполнило всю банку.
Фриц первый решился испробовать тесто и удостоверил, что оно очень вкусно и сытно.
Никогда еще круглая комната маяка не видала столько народу. Теперь здесь шло беспрерывное заседание. Рыбаки не могли примириться с мыслью, что таким кладом обладает только Ганс. После долгих споров они решили послать депутацию к профессору Бройеру, расспросить его о хлебе и просить наделить этим хлебом всех. Депутатами были избраны Фриц, Людвиг и учитель Отто Вейсман, как самый грамотный и начитанный в деревне человек. Ганс просил взять и его, чтобы он мог оправдаться перед профессором.
Профессор Бройер был ученый с мировым именем. Его работы в области биохимии, поражавшие своей смелостью, возбуждали споры и в то же время живейший интерес среди ученых Европы и Америки. Несколько лет тому назад, будучи старым, но еще очень бодрым человеком, он неожиданно для всех оставил чтение лекций в берлинском университете и удалился «на покой», как говорил он, избрал своим местожительством отдаленную от центра местность и построил себе небольшой домик на острове Фэр. Ближайшим своим друзьям он говорил, что удаляется от «мирской суеты», чтобы заняться лабораторными опытами над разрешением одной задачи мировой важности. Однако в чем заключалась эта задача, он никому не говорил.
— В наших университетах, — не без горечи говорил он своим друзьям, — можно работать только по шаблону. Всякая революционная научная мысль возбуждает тревогу и опасения. За вами следят ассистенты, студенты, лаборанты, доценты, корреспонденты, ректор и даже представители церкви. Попробуйте при таких условиях революционизировать науку! Вас засмеют, утопят в интригах прежде, чем вы добьетесь какого-нибудь результата. Там я свободен. О моих ошибках не узнает никто, мой конечный успех будет говорить сам за себя.
И он «ушел от суеты», прекратив всякое общение, даже переписку с внешним миром.
Рыбаки деревушки, по соседству с которой он поселился, не знали о мировой известности профессора, да и вообще очень мало знали его, так как он почти никуда не показывался. Изредка, ранним утром или на закате, его можно было видеть бродящим среди пустынных дюн. Его считали непонятным, немного чудаковатым стариком, и только. И неожиданно в руках этого старика оказалось богатство, которое может осчастливить всех.
Депутатов-рыбаков охватила невольная робость, когда они поднялись на небольшой холм и увидали белый домик среди тощего сада, возвышающийся над невысоким забором из дикого камня. Как-то он примет их! Подарит ли он им «вечный хлеб», как подарил Гансу?..
Учитель несмело нажал калитку — она была открыта — и вошел в сад. Вслед за ним вошли Фриц и Людвиг. Ганс плелся в хвосте с видом человека, которого ведут на суд. Навстречу вошедшим бросились две овчарки, необыкновенно жирные.
— Ишь, отъелись. Тоже небось тестом кормятся, — заметил Фриц. — Какие толстые! Если у него тесто собаки жрут, то неужели же он людям откажет?..
На лай собак вышел упитанный, свежий старичок лет шестидесяти, с хорошо сохранившимися русыми волосами на голове и седой бородкой. Это и был профессор Бройер. Он отогнал собак и радушно спросил рыбаков, что им нужно.
— Мы пришли просить, не можете ли вы дать нам «вечного хлеба», — сказал Отто Вейсман, решившийся действовать напрямик. — Если только этот хлеб действительно обладает такими свойствами, как уверяет Ганс.
Лицо профессора Бройера внезапно переменилось. Он нахмурил брови и так сверкнул глазами на Ганса, что тот сгорбился и задрожал.
— Господин профессор, я не виноват! — воскликнул Ганс, прижимая ладони к груди. — Они хитростью выманили у меня тайну.
— Да, он не виноват, — подтвердил Фриц и рассказал профессору, как ими была случайно открыта тайна «вечного хлеба». Лицо профессора несколько прояснилось, но все же продолжало оставаться хмурым. Он молчал несколько минут, очевидно обдумывая создавшееся положение. Это молчание казалось депутатам томительно долгим. Наконец профессор заговорил:
— Ганс прав. Один килограмм теста может пропитать человека всю жизнь и остаться в наследство сыну. Едва ли вы поймете, если я стану вам объяснять, из чего оно сделано. Да это для вас и неважно.
— Конечно, нам важно его есть, — ответил Людвиг. — Значит, вы дадите его нам?
— Нет, не дам. По крайней мере, сейчас не могу дать. Фриц и Людвиг взволновались.
— Но почему же Гансу? У вас вот и собаки такие толстые, тоже, наверно, едят ваше тесто.
— Да, едят, — ответил Бройер. И, остановив поднятой рукой Фрица, который хотел говорить, профессор властным тоном, которого от него нельзя было ожидать, сказал:
— Подождите говорить и выслушайте меня внимательно. Я всю жизнь посвятил тому, чтобы изобрести этот хлеб, который избавил бы от голода все человечество. Для вас я трудился над изготовлением этого хлеба, и вы получите его. Мне кажется, я уже достиг цели, но опыты еще не закончены. А пока они не закончены, я не могу раздавать хлеб направо и налево.
— Но Ганс…
— Ганс — это тоже опыт, — сурово прервал Фрица профессор. — Я делал опыты над животными, вот над этими собаками и морскими свинками. Потом я делал опыт над самим собой. И, убедившись в полной безвредности, решил произвести опыт над Гансом. Но это еще не все. Я сам еще не изучил всех свойств хлеба. Может быть, длительное питание им окажется вредным для здоровья. Не спешите завидовать Гансу. Я не знаю, как будет вести себя «тесто» через месяц. Может быть, оно будет скисать и станет негодным для еды. Поэтому я говорю: подождите еще немного. Жили же вы без этого теста, можете подождать еще несколько месяцев. Я обещаю вам, что вас, вашу деревню я снабжу хлебом первыми, но при одном непременном условии: если вы сохраните эту тайну и не разболтаете ее среди рыбаков соседних деревень. Если мне станет известно, что еще хоть один человек узнал о «вечном хлебе», я уничтожу хлеб у Ганса и уеду отсюда. Это мое последнее слово.
— Господин профессор, — сказал учитель, — но как…
— Никаких возражений! — отрезал Бройер.
— Я не о том. Мне хотелось знать, как все-таки этот хлеб растет. Я, видите ли, здешний школьный учитель и, может быть, пойму.
— Я, видите ли, — ответил Бройер, — профессор берлинского университета, но мне самому потребовалось сорок лет труда, чтобы «понять» это. Ну, как вам объяснить? Если вы разрежете дождевого червя, то обе половинки отрастут и появятся два новых червя. Ясно? Нечто подобное происходит и с тестом. Меня ждет работа. До свидания. Так помните же о моих условиях. Или несколько месяцев терпения и молчания, и вы все получите хлеб, или же вы не получите ничего.
И, кивнув головой, профессор ушел в дом.
Разочарованные депутаты топтались на месте.
— Коротко и ясно, — сказал Людвиг. — Вместо теста можете резать дождевых червей. Одну половинку зажаривать и есть, а другую на вырост…
— Да ведь это для примера сказано, — возразил учитель.
— Примерами сыт не будешь. Собаки для опыта, Ганс для опыта. Почему же мы не годимся для опыта? Нет, этого дела я так не оставлю.
Огорченные депутаты пошли в обратный путь, чтобы сообщить односельчанам печальную весть об отказе.
— Я очень нуждался, больше того: я голодал, — так начал свое признание старик Ганс. — Однажды вечером, когда я от голодного истощения не в силах был выйти из дому, ко мне постучались. Я открыл дверь и увидал перед собой старого профессора Бройера, который, как вы знаете, живет недалеко от нашей деревушки в усадьбе.
— Знаем, говори дальше, — нетерпеливо прервал Ганса Фриц.
— Профессор Бройер сказал мне: «Я могу накормить тебя, Ганс, накормить на всю жизнь, если только ты дашь мне слово никому не говорить об этом». Я дал ему клятву, — старик тяжело вздохнул, — которую теперь нарушил… Тогда Бройер вынул из-под плаща банку и протянул ее мне. «В этой банке, — сказал он мне, — находится „вечный хлеб“, или „тесто“. Если ты съешь половину этого теста, то будешь сыт весь день. А через сутки тесто само нарастет, и банка будет опять полная. Не бойся, Ганс, — сказал профессор, — это не вредное тесто. Не смотри, что оно некрасиво выглядит. Тесто питательно и вкусно. Попробуй». Я не решался. Тогда профессор откушал сам и говорит: «Ну, вот видишь, я жив и здоров». Он оставил мне банку и просил наведываться к нему и сказывать, как я себя чувствую. Потом он ушел…
Рыбаки слушали рассказ Ганса с таким напряженным вниманием и удивлением, что многие из них даже раскрыли рты.
— И что же было дальше? — ерзая на стуле от нетерпения, спросил Фриц.
— Я долго не решался притронуться к тесту, — продолжал Ганс. — Оно так похоже на лягушечью икру.
Противно было. Несколько раз я подходил к банке, но не мог побороть отвращения. От голода мне не спалось. Под утро, когда спазмы стали сводить мне желудок, я решил: все равно умирать… И, зачерпнув ложкой, я проглотил кусок теста. Оно оказалось довольно вкусным и напоминало растертое печеное яблоко. Не прошло минуты, как я почувствовал полную сытость. Силы быстро прибывали. Мысленно поблагодарив профессора за его чудесный подарок, я крепко уснул и проснулся бодрым и здоровым.
— А тесто? Ты посмотрел на тесто?
— Я съел меньше половины, а к утру банка была полна до краев. С тех пор я начал хорошо питаться и быстро пополнел.
Казалось, слушатели окаменели от изумления. Но когда старик окончил свой рассказ, все пришли в движение, заговорили, замахали руками, повскакали с мест.
— Это что же выходит? Вроде скатерти-самобранки?..
— Да, если бы нам дали такой клад, то больше ничего на свете и не надо. Ни тебе землю пахать, ни тебе в море болтаться — лежи на лавке да тесто закладывай в рот…
— А по нашим безродным местам, где и картошка-то плохо растет… Когда первое волнение несколько улеглось, всех охватило сомнение. Да возможно ли это? Не морочит ли их старый Ганс? Слишком необычайной, чудесной казалась эта сказка о «вечном хлебе».
— А ты не врешь, старик? — строго спросил Людвиг.
— Зачем мне врать? Я могу при вас покушать. — И Ганс, зачерпнув ложкой, с аппетитом проглотил большой кусок густого теста.
Все смотрели на него с таким видом, как будто он глотает живую змею.
— Не угодно ли кому попробовать?
Но никто не решался.
Однако недоверие было сломлено. Все вновь начали обсуждать это необычайное событие, завидуя счастливому Гансу.
Жены и дети, беспокоясь о долгом отсутствии мужей и отцов, разыскали их и скоро наполнили всю комнату К полуночи уже вся рыбацкая деревня знала о необычайной новости. И разговоры шли до утра. А рано утром, еще до восхода солнца, к старому маяку потянулось настоящее паломничество. Каждому хотелось посмотреть на чудесный «вечный хлеб» и насколько он вырос за ночь. Фриц и Людвиг сторожили у банки всю ночь и теперь явились свидетелями того, что действительно тесто «подошло», как опара, и заполнило всю банку.
Фриц первый решился испробовать тесто и удостоверил, что оно очень вкусно и сытно.
Никогда еще круглая комната маяка не видала столько народу. Теперь здесь шло беспрерывное заседание. Рыбаки не могли примириться с мыслью, что таким кладом обладает только Ганс. После долгих споров они решили послать депутацию к профессору Бройеру, расспросить его о хлебе и просить наделить этим хлебом всех. Депутатами были избраны Фриц, Людвиг и учитель Отто Вейсман, как самый грамотный и начитанный в деревне человек. Ганс просил взять и его, чтобы он мог оправдаться перед профессором.
Профессор Бройер был ученый с мировым именем. Его работы в области биохимии, поражавшие своей смелостью, возбуждали споры и в то же время живейший интерес среди ученых Европы и Америки. Несколько лет тому назад, будучи старым, но еще очень бодрым человеком, он неожиданно для всех оставил чтение лекций в берлинском университете и удалился «на покой», как говорил он, избрал своим местожительством отдаленную от центра местность и построил себе небольшой домик на острове Фэр. Ближайшим своим друзьям он говорил, что удаляется от «мирской суеты», чтобы заняться лабораторными опытами над разрешением одной задачи мировой важности. Однако в чем заключалась эта задача, он никому не говорил.
— В наших университетах, — не без горечи говорил он своим друзьям, — можно работать только по шаблону. Всякая революционная научная мысль возбуждает тревогу и опасения. За вами следят ассистенты, студенты, лаборанты, доценты, корреспонденты, ректор и даже представители церкви. Попробуйте при таких условиях революционизировать науку! Вас засмеют, утопят в интригах прежде, чем вы добьетесь какого-нибудь результата. Там я свободен. О моих ошибках не узнает никто, мой конечный успех будет говорить сам за себя.
И он «ушел от суеты», прекратив всякое общение, даже переписку с внешним миром.
Рыбаки деревушки, по соседству с которой он поселился, не знали о мировой известности профессора, да и вообще очень мало знали его, так как он почти никуда не показывался. Изредка, ранним утром или на закате, его можно было видеть бродящим среди пустынных дюн. Его считали непонятным, немного чудаковатым стариком, и только. И неожиданно в руках этого старика оказалось богатство, которое может осчастливить всех.
Депутатов-рыбаков охватила невольная робость, когда они поднялись на небольшой холм и увидали белый домик среди тощего сада, возвышающийся над невысоким забором из дикого камня. Как-то он примет их! Подарит ли он им «вечный хлеб», как подарил Гансу?..
Учитель несмело нажал калитку — она была открыта — и вошел в сад. Вслед за ним вошли Фриц и Людвиг. Ганс плелся в хвосте с видом человека, которого ведут на суд. Навстречу вошедшим бросились две овчарки, необыкновенно жирные.
— Ишь, отъелись. Тоже небось тестом кормятся, — заметил Фриц. — Какие толстые! Если у него тесто собаки жрут, то неужели же он людям откажет?..
На лай собак вышел упитанный, свежий старичок лет шестидесяти, с хорошо сохранившимися русыми волосами на голове и седой бородкой. Это и был профессор Бройер. Он отогнал собак и радушно спросил рыбаков, что им нужно.
— Мы пришли просить, не можете ли вы дать нам «вечного хлеба», — сказал Отто Вейсман, решившийся действовать напрямик. — Если только этот хлеб действительно обладает такими свойствами, как уверяет Ганс.
Лицо профессора Бройера внезапно переменилось. Он нахмурил брови и так сверкнул глазами на Ганса, что тот сгорбился и задрожал.
— Господин профессор, я не виноват! — воскликнул Ганс, прижимая ладони к груди. — Они хитростью выманили у меня тайну.
— Да, он не виноват, — подтвердил Фриц и рассказал профессору, как ими была случайно открыта тайна «вечного хлеба». Лицо профессора несколько прояснилось, но все же продолжало оставаться хмурым. Он молчал несколько минут, очевидно обдумывая создавшееся положение. Это молчание казалось депутатам томительно долгим. Наконец профессор заговорил:
— Ганс прав. Один килограмм теста может пропитать человека всю жизнь и остаться в наследство сыну. Едва ли вы поймете, если я стану вам объяснять, из чего оно сделано. Да это для вас и неважно.
— Конечно, нам важно его есть, — ответил Людвиг. — Значит, вы дадите его нам?
— Нет, не дам. По крайней мере, сейчас не могу дать. Фриц и Людвиг взволновались.
— Но почему же Гансу? У вас вот и собаки такие толстые, тоже, наверно, едят ваше тесто.
— Да, едят, — ответил Бройер. И, остановив поднятой рукой Фрица, который хотел говорить, профессор властным тоном, которого от него нельзя было ожидать, сказал:
— Подождите говорить и выслушайте меня внимательно. Я всю жизнь посвятил тому, чтобы изобрести этот хлеб, который избавил бы от голода все человечество. Для вас я трудился над изготовлением этого хлеба, и вы получите его. Мне кажется, я уже достиг цели, но опыты еще не закончены. А пока они не закончены, я не могу раздавать хлеб направо и налево.
— Но Ганс…
— Ганс — это тоже опыт, — сурово прервал Фрица профессор. — Я делал опыты над животными, вот над этими собаками и морскими свинками. Потом я делал опыт над самим собой. И, убедившись в полной безвредности, решил произвести опыт над Гансом. Но это еще не все. Я сам еще не изучил всех свойств хлеба. Может быть, длительное питание им окажется вредным для здоровья. Не спешите завидовать Гансу. Я не знаю, как будет вести себя «тесто» через месяц. Может быть, оно будет скисать и станет негодным для еды. Поэтому я говорю: подождите еще немного. Жили же вы без этого теста, можете подождать еще несколько месяцев. Я обещаю вам, что вас, вашу деревню я снабжу хлебом первыми, но при одном непременном условии: если вы сохраните эту тайну и не разболтаете ее среди рыбаков соседних деревень. Если мне станет известно, что еще хоть один человек узнал о «вечном хлебе», я уничтожу хлеб у Ганса и уеду отсюда. Это мое последнее слово.
— Господин профессор, — сказал учитель, — но как…
— Никаких возражений! — отрезал Бройер.
— Я не о том. Мне хотелось знать, как все-таки этот хлеб растет. Я, видите ли, здешний школьный учитель и, может быть, пойму.
— Я, видите ли, — ответил Бройер, — профессор берлинского университета, но мне самому потребовалось сорок лет труда, чтобы «понять» это. Ну, как вам объяснить? Если вы разрежете дождевого червя, то обе половинки отрастут и появятся два новых червя. Ясно? Нечто подобное происходит и с тестом. Меня ждет работа. До свидания. Так помните же о моих условиях. Или несколько месяцев терпения и молчания, и вы все получите хлеб, или же вы не получите ничего.
И, кивнув головой, профессор ушел в дом.
Разочарованные депутаты топтались на месте.
— Коротко и ясно, — сказал Людвиг. — Вместо теста можете резать дождевых червей. Одну половинку зажаривать и есть, а другую на вырост…
— Да ведь это для примера сказано, — возразил учитель.
— Примерами сыт не будешь. Собаки для опыта, Ганс для опыта. Почему же мы не годимся для опыта? Нет, этого дела я так не оставлю.
Огорченные депутаты пошли в обратный путь, чтобы сообщить односельчанам печальную весть об отказе.
комбат81- большой человек
- Сообщения : 3326
Возраст : 43
Откуда : Псков
Re: русская фантастика.
автор комбат81 Ср 20 Фев 2019, 22:42
III. ГАНС СТАНОВИТСЯ «ХЛЕБОТОРГОВЦЕМ»
Волнение в деревне не прекращалось. Всем казалось несправедливым, что «вечным хлебом» обладает один Ганс. Рыбаки собрались на сходе, решили объявить тесто общей собственностью, реквизировать и поделить поровну. Однако шульц (старшина) признал это решение незаконным и отказался привести его в исполнение.
Особенно волновались Людвиг и Фриц. Они даже осмеливались утверждать, что с законом нечего считаться, так как, когда писались законы, о «вечном хлебе» не знали. Однако большинство побоялось оказаться самоуправцами и нарушителями закона и нажить бед, если о самочинном законодательстве станет известно в центре. Во время одного из таких совещаний кто-то сообщил новость, что воры уже дважды похищали у Ганса часть теста. Воры были, по-видимому, совестливые, так как брали только не более тридцати граммов.
— Нашлись же умные люди, — сказал Фриц. — Я бы даже это и кражей не назвал. Тесто не может принадлежать одному человеку, я давно твержу это.
После того как Людвиг узнал о краже теста, у него твердо засела в голове мысль похитить у Ганса кусочек чудесного теста.
В одну темную ночь он захватил с собой веревку и отправился к маяку. Ему удалось закинуть веревку с узлом на конце в одну из стенных расщелин, подтянуться на руках и влезть в комнату, где хранилось тесто. Когда он протянул руку впотьмах к той полке, на которой стоял горшок, неизвестное существо бросилось на него с необычайным криком и исцарапало ему лицо и руки. Людвиг от неожиданности вскрикнул, отступил назад и свалился вниз по лестнице. На шум вышел Ганс с фонарем в руке.
— Что ты тут делаешь, Людвиг? — спросил старик.
— Я… Я хотел накрыть вора, который крадет у тебя тесто. Но это, наверное, сам черт. Он исцарапал мне все лицо своими когтями.
В черта, впрочем, Людвиг не верил и потому предложил Гансу пойти в верхнюю комнату с фонарем и осмотреть ее.
Когда они поднялись наверх, то увидали большого черного кота, который сердито ворчал на них.
— Вот так вор! — удивился Людвиг. — Неужели и кошки находят вкус в этом тесте? — И с горечью подумал: «Они небось не считаются с глупыми законами». Но едва не попавшись на месте преступления, он уже не повторял попытки украсть тесто. Впрочем, дело скоро приобрело иной оборот.
Ганс был обеспечен хлебом и не голодал. Но, у него свалились с ног сапоги, ветхая одежда расползалась на пополневшем теле, он не имел дров, и ему приходилось мерзнуть в своем полуразвалившемся маяке. Словом, он оставался нищим, хотя и сытым нищим.
Этим воспользовались деревенские богатей. Они начали наперерыв искушать его продать им тесто за сапоги, новую шубу, дрова. Ганс долго крепился и не поддавался этим искушениям. Однако, когда в середине декабря наступили сильные морозы, он не удержался и начал торговать тестом. Сам он уже достаточно отъелся, старческий организм не требовал много. Ганс не съедал за день половины теста, и у него оставался небольшой излишек. Этот излишек он и пускал в торговый оборот, продавая каждый день кому-нибудь часть теста. На покупку теста установилась очередь. Чем дальше шла торговля, тем больше охватывал Ганса дух наживы. Он запрашивал все большую цену, торговался, как ростовщик. Его ругали, но платили. Нельзя же отстать от других.
У Ганса появилась настоящая страсть к наживе. Он даже уменьшил свой дневной паек, чтобы расширить торговлю, и несколько похудел. Зато у него появились тяжелые сундуки, набитые шубами и кафтанами, в камине пылали большие поленья дров, а в маленьком сундучке под кроватью росли стопки денег. За каких-нибудь два месяца Ганс сделался самым богатым человеком в деревне.
Он даже помолодел от привалившего счастья. Теперь он начал бояться смерти и, опасаясь, как бы старый маяк в самом деле не раздавил его, купил новенький домик, перебрался туда и нанял служанку, чтобы она мыла ему белье, ухаживала за хозяйством и варила кофе, который он пил, «как настоящий богач», подражая пастору соседнего села, пившему по утрам кофе со сливками. Ганс выписал себе из города радиоприемник с комнатным громкоговорителем, целый день сидел в удобном кресле, попыхивал трубочкой и с самодовольной улыбкой слушал, что делается на белом свете. Его даже не мучила совесть. Когда изредка он вспоминал о профессоре Бройере, то думал: «Что же плохого я сделал? Профессор накормил, но не одел меня. Притом надо думать и о других. Несправедливо, в самом деле, одному владеть тестом».
Рыбаки также были довольны. Правда, теста было маловато. К тесту приходилось добавлять хлеб и рыбу. Но все же тесто было хорошим подспорьем в хозяйстве. Только несколько бедняков не имели средств, чтобы купить теста. Один из них, наслушавшись речей о том, что «вечный хлеб» должен быть общим достоянием, попытался было осуществить это на практике, запустив руку в банку с тестом, стоявшую случайно в открытом чуланчике, но был пойман на месте, избит хозяином, богатым рыбаком, и предан суду за кражу. К его удивлению, все рыбаки, купившие тесто, были крайне возмущены его поступком. Он пытался оправдываться, повторяя их же слова об общем достоянии. Но ему никого не удалось убедить.
— Когда тесто будет раздаваться, — отвечали ему, — тогда оно и будет общим достоянием. Как же ты хочешь силой и даром получить то, за что мы платили деньги? А ты знаешь, что такое для нас деньги? Это тяжелый труд рыбака, полный опасностей. Ты не тесто украл, а наш труд.
И вор был осужден со всей строгостью закона. Впрочем, в приговоре деревенские судьи не писали, какое он украл тесто. Рыбаки все ж таки сохраняли тайну «вечного хлеба» в пределах своей деревни. Им хотелось жить лучше соседних деревень. Притом они надеялись, что профессор всех их скоро наделит тестом вдоволь. И они скрывали от Бройера покупку хлеба у Ганса. Однако профессору скоро стало известно все. И не только ему.
Однажды Бройер сидел в своей лаборатории, когда ему сказали, что его ждет какой-то молодой человек, «прилично, по-городскому одетый». Профессор поморщился. Он не любил, чтобы ему мешали работать. А тут еще городской костюм неизвестного посетителя.
— Скажите, что меня нет дома, — ответил он слуге Карлу.
— Я говорил. Молодой человек ответил, что он подождет, пока вы вернетесь.
— Скажите в таком случае, что я сегодня не вернусь, — раздраженно ответил Бройер и углубился в занятия.
На другое утро слуга Карл доложил, что пришел вчерашний посетитель и вновь просит принять его. И слуга протянул визитную карточку.
Профессор, видя, что ему не отделаться от назойливого посетителя, вздохнул и вышел в гостиную. Навстречу ему поднялся бритый молодой человек с большими круглыми очками на носу, одетый с преувеличенной элегантностью.
— Простите, дорогой профессор, — быстро заговорил посетитель, — что я нарушил ваше уединение…
— Я очень занят и могу уделить вам не более пяти минут, — сухо ответил профессор.
— Я вас не задержу. Я — корреспондент берлинской газеты… — молодой человек назвал одну из крупных газет. Профессор недовольно крякнул, узнав, что имеет дело с корреспондентом. — Редакция поручила мне побеседовать с вами по поводу вашего величайшего изобретения…
— Какого изобретения? — насторожился Бройер.
— Изобретения «вечного хлеба», разумеется. Ведь это открывает такие грандиозные перспективы…
— Как, и вы о «вечном хлебе»? — крикнул профессор, весь побагровев. — Откуда вы взяли? Все это глупости, праздная болтовня. Никакого «вечного хлеба» я не изобретал.
Молодой человек выслушал эту горячую речь с улыбкой, которая еще больше раздражила профессора.
— Уважаемый профессор, — ответил он, — мы не смели бы проникнуть в тайны вашего творчества, если бы их не открыл нам случай. Это вышло помимо нас.
— Какой случай? — спросил профессор, чувствуя, что его тайна действительно раскрыта.
— Вы дали в виде опыта часть «вечного хлеба», или теста, как его называют, старому рыбаку Гансу. Ганс начал торговать этим хлебом среди своих односельчан…
— Не может быть! — вскричал профессор.
— Увы, это так. Он не оправдал вашего доверия. Одна из жен рыбаков не утерпела и послала кусочек теста в соседнюю деревню своей бедной, больной матери. Вторая дочь этой матери, живущая с ней, написала о чудесном тесте своему брату в Берлин. А этот брат — какая счастливая для нас случайность! — служит в нашей редакции рассыльным.
— Какая несчастная для меня случайность! — тихо проговорил профессор.
— Таким образом, наша газета узнала первая об изобретении, которому суждено перевернуть мир. Новость была столь ошеломляющей, что, признаться, мы не поверили словам нашего курьера и редакция командировала меня на место, чтобы проверить все.
Всякие отпирательства были бесполезны. Профессор понурил голову.
— Продолжайте.
— На месте я узнал, правда прибегнув к некоторой хитрости, что все действительно так и есть, как говорил рассыльный. «Вечный хлеб» существует в природе.
Бройер порывисто подошел к молодому человеку и крепко сжал ему руку.
— Послушайте, — задыхаясь, сказал он, — я очень прошу вас, не сообщайте ничего в газетах. Опыт еще не окончен, и его нельзя разглашать… Это может наделать неисчислимые беды. Обещаю, даю вам слово, что вы первые узнаете о моем изобретении, когда я найду это своевременным. Я сам напишу вам об этом.
Молодой человек с участливой улыбкой на лице отрицательно покачал головой.
— К сожалению, это невозможно, дорогой профессор. В газете уже была помещена заметка. Не могли же мы ожидать, пока такую сенсационную новость перехватят другие газеты!
— Вам все только бы сенсации, — с горечью проговорил Бройер. — Ну напишите другую заметку, что при проверке на месте слухи оказались вздорными.
— Теперь уже поздно. Сюда наедут другие корреспонденты. Впрочем, я поговорю с редактором и сделаю все, что возможно. Но услуга за услугу. Я просил бы вас сообщить мне хотя бы краткие сведения о сущности вашего изобретения. Не для немедленного опубликования, а на тот случай, если потушить это дело не удастся. Чтобы, по крайней мере, в нашей газете первой появились кое-какие подробности об этом изобретении.
Бройер прошелся в волнении по комнате. Желая задобрить корреспондента, он решил удовлетворить его просьбу. И начал говорить, как перед аудиторией, невольно воодушевляясь, а корреспондент, открыв блокнот и вынув вечное перо, записывал речь профессора стенографически.
— Как вам, вероятно, известно, мысль о создании «искусственного хлеба», изготовляемого в лаборатории, давно занимала ученых. Но все они шли неверным путем, пытаясь решить вопрос исключительно силами одной химии.
Химия — великая наука и великая сила, но каждая наука имеет свои пределы. Если бы даже химикам удалось, скажем, получить белок химическим путем, а рано или поздно это, конечно, будет достигнуто, то проблема питания еще не будет разрешена. Первый вопрос — практический. Ученым удалось получить золото химическим путем, осуществить мечту древних алхимиков о превращении неблагородных металлов в благородные. Но стоимость добывания грамма золота лабораторным путем во много превышает рыночную стоимость того же грамма обыкновенного золота. Научно — великое открытие, практически — нуль. Второе — это то, что для нашего питания требуются не только белки, но и углеводы и жиры. Создать химически все необходимое для питания организма — разрешимая, но чрезвычайно трудна задача при современном состоянии наших знаний. И я решил призвать на помощь биологию. Живые организмы — та же лаборатория, где происходят самые изумительные химические процессы, но лаборатория, не требующая участия человеческих рук. И я уже много десятков лет тому назад начал работать над культурой простейших организмов, пытаясь вырастить такую «породу», которая заключила бы в себе все необходимые для питания элементы. Эта задача была выполнена мною успешно ровно двадцать лет тому назад.
— Двадцать лет! И вы молчали о ней? — удивленно воскликнул корреспондент.
— Да, молчал, потому что этим разрешалась только половина дела.
Мои простейшие представляли великолепное кушанье. Как одноклеточные, они размножались простым делением и в этом смысле представляли тоже «вечный хлеб». Но чтобы поддерживать их «вечную» жизнь, требовался большой уход за ними, требовалось особое питание. А это обходилось не дешевле, чем выращивать, скажем, свиней. Словом, мое лабораторное золото стоило дороже, чем обыкновенное. И последние двадцать лет я посвятил тому, чтобы найти такую культуру простейших, которая не требовала бы никаких забот и расходов на «кормление».
— И вам удалось это?
— Удалось. Но, повторяю, опыты не закончены. Вот почему я так настоятельно прошу повременить немного с их опубликованием. Я нашел и вывел искусственным подбором такую «породу» простейших одноклеточных, которые добывают все необходимое им для питания непосредственно из воздуха.
— Из воздуха! — снова не удержался от восклицания молодой человек. — Но какое же питание может дать воздух? Воздух состоит только из азота и кислорода…
— И аргона, и водорода, — продолжал профессор, — и неона, и криптона, и гелия, и ксенона. Но кроме этих постоянных элементов, в атмосфере находятся еще в переменном количестве водяные пары, углекислый газ, азотная кислота, озон, хлор, аммиак, бром, перекись водорода, йод, сероводород, хлористый натрий, эманация радиоактивных элементов — радия, тория и актиния, затем неорганическая и, заметьте себе хорошенько, органическая пыль — бактерии. А это уже «мясо». Не правда ли, хорошенькая кухня?
Корреспондент даже бросил писать и с удивлением смотрел на профессора. Молодой человек никогда не думал, что воздушная «пустота» имеет такой сложный состав.
— Правда, не все в этой воздушной кладовой съедобно в сыром виде. Но мои простейшие берут то, что надо, перерабатывают в своем организме и изготовляют нам великолепное блюдо.
Профессор увлекся и еще долго говорил бы, если бы корреспондент сам не прервал его речь. Молодому человеку не терпелось. Он вскочил со стула, спрятал записную книжку и начал бегать по комнате, ероша свои волосы.
— Изумительно, непостижимо! Ведь это новая эра в истории человечества. Нет больше голода, нет бедности, нет войн, нет классовой вражды…
— Хотелось, чтобы это было так, — сказал профессор. — Но я не питаю таких надежд. Люди всегда найдут, из-за чего ссориться. Кроме хлеба, им нужна одежда, и дома, и автомобили, и искусство, и слава.
— Но все-таки это грандиозно! Но как вы думаете использовать ваше изобретение?
— Разумеется, я не стану спекулировать этим хлебом, как Ганс. «Вечный хлеб» должен быть общим достоянием.
— О, разумеется! Вы не только ученый. Вы прекрасный человек. Вы… вы — благодетель человечества! Позвольте пожать вашу руку. И молодой человек крепко пожал руку Бройера.
— Так помните же о вашем обещании, — сказал на прощание профессор.
— О, разумеется! Сделаю все возможное и невозможное.
И он выбежал из комнаты.
«Какие перспективы! — думал он, спеша на пристань. — И… сколько строк, сколько можно написать статей, какие гонорары заработать…»
А профессор Бройер сидел в своем кабинете над тиглями и колбами и думал о том, какие неприятности ждут его еще впереди.
Волнение в деревне не прекращалось. Всем казалось несправедливым, что «вечным хлебом» обладает один Ганс. Рыбаки собрались на сходе, решили объявить тесто общей собственностью, реквизировать и поделить поровну. Однако шульц (старшина) признал это решение незаконным и отказался привести его в исполнение.
Особенно волновались Людвиг и Фриц. Они даже осмеливались утверждать, что с законом нечего считаться, так как, когда писались законы, о «вечном хлебе» не знали. Однако большинство побоялось оказаться самоуправцами и нарушителями закона и нажить бед, если о самочинном законодательстве станет известно в центре. Во время одного из таких совещаний кто-то сообщил новость, что воры уже дважды похищали у Ганса часть теста. Воры были, по-видимому, совестливые, так как брали только не более тридцати граммов.
— Нашлись же умные люди, — сказал Фриц. — Я бы даже это и кражей не назвал. Тесто не может принадлежать одному человеку, я давно твержу это.
После того как Людвиг узнал о краже теста, у него твердо засела в голове мысль похитить у Ганса кусочек чудесного теста.
В одну темную ночь он захватил с собой веревку и отправился к маяку. Ему удалось закинуть веревку с узлом на конце в одну из стенных расщелин, подтянуться на руках и влезть в комнату, где хранилось тесто. Когда он протянул руку впотьмах к той полке, на которой стоял горшок, неизвестное существо бросилось на него с необычайным криком и исцарапало ему лицо и руки. Людвиг от неожиданности вскрикнул, отступил назад и свалился вниз по лестнице. На шум вышел Ганс с фонарем в руке.
— Что ты тут делаешь, Людвиг? — спросил старик.
— Я… Я хотел накрыть вора, который крадет у тебя тесто. Но это, наверное, сам черт. Он исцарапал мне все лицо своими когтями.
В черта, впрочем, Людвиг не верил и потому предложил Гансу пойти в верхнюю комнату с фонарем и осмотреть ее.
Когда они поднялись наверх, то увидали большого черного кота, который сердито ворчал на них.
— Вот так вор! — удивился Людвиг. — Неужели и кошки находят вкус в этом тесте? — И с горечью подумал: «Они небось не считаются с глупыми законами». Но едва не попавшись на месте преступления, он уже не повторял попытки украсть тесто. Впрочем, дело скоро приобрело иной оборот.
Ганс был обеспечен хлебом и не голодал. Но, у него свалились с ног сапоги, ветхая одежда расползалась на пополневшем теле, он не имел дров, и ему приходилось мерзнуть в своем полуразвалившемся маяке. Словом, он оставался нищим, хотя и сытым нищим.
Этим воспользовались деревенские богатей. Они начали наперерыв искушать его продать им тесто за сапоги, новую шубу, дрова. Ганс долго крепился и не поддавался этим искушениям. Однако, когда в середине декабря наступили сильные морозы, он не удержался и начал торговать тестом. Сам он уже достаточно отъелся, старческий организм не требовал много. Ганс не съедал за день половины теста, и у него оставался небольшой излишек. Этот излишек он и пускал в торговый оборот, продавая каждый день кому-нибудь часть теста. На покупку теста установилась очередь. Чем дальше шла торговля, тем больше охватывал Ганса дух наживы. Он запрашивал все большую цену, торговался, как ростовщик. Его ругали, но платили. Нельзя же отстать от других.
У Ганса появилась настоящая страсть к наживе. Он даже уменьшил свой дневной паек, чтобы расширить торговлю, и несколько похудел. Зато у него появились тяжелые сундуки, набитые шубами и кафтанами, в камине пылали большие поленья дров, а в маленьком сундучке под кроватью росли стопки денег. За каких-нибудь два месяца Ганс сделался самым богатым человеком в деревне.
Он даже помолодел от привалившего счастья. Теперь он начал бояться смерти и, опасаясь, как бы старый маяк в самом деле не раздавил его, купил новенький домик, перебрался туда и нанял служанку, чтобы она мыла ему белье, ухаживала за хозяйством и варила кофе, который он пил, «как настоящий богач», подражая пастору соседнего села, пившему по утрам кофе со сливками. Ганс выписал себе из города радиоприемник с комнатным громкоговорителем, целый день сидел в удобном кресле, попыхивал трубочкой и с самодовольной улыбкой слушал, что делается на белом свете. Его даже не мучила совесть. Когда изредка он вспоминал о профессоре Бройере, то думал: «Что же плохого я сделал? Профессор накормил, но не одел меня. Притом надо думать и о других. Несправедливо, в самом деле, одному владеть тестом».
Рыбаки также были довольны. Правда, теста было маловато. К тесту приходилось добавлять хлеб и рыбу. Но все же тесто было хорошим подспорьем в хозяйстве. Только несколько бедняков не имели средств, чтобы купить теста. Один из них, наслушавшись речей о том, что «вечный хлеб» должен быть общим достоянием, попытался было осуществить это на практике, запустив руку в банку с тестом, стоявшую случайно в открытом чуланчике, но был пойман на месте, избит хозяином, богатым рыбаком, и предан суду за кражу. К его удивлению, все рыбаки, купившие тесто, были крайне возмущены его поступком. Он пытался оправдываться, повторяя их же слова об общем достоянии. Но ему никого не удалось убедить.
— Когда тесто будет раздаваться, — отвечали ему, — тогда оно и будет общим достоянием. Как же ты хочешь силой и даром получить то, за что мы платили деньги? А ты знаешь, что такое для нас деньги? Это тяжелый труд рыбака, полный опасностей. Ты не тесто украл, а наш труд.
И вор был осужден со всей строгостью закона. Впрочем, в приговоре деревенские судьи не писали, какое он украл тесто. Рыбаки все ж таки сохраняли тайну «вечного хлеба» в пределах своей деревни. Им хотелось жить лучше соседних деревень. Притом они надеялись, что профессор всех их скоро наделит тестом вдоволь. И они скрывали от Бройера покупку хлеба у Ганса. Однако профессору скоро стало известно все. И не только ему.
Однажды Бройер сидел в своей лаборатории, когда ему сказали, что его ждет какой-то молодой человек, «прилично, по-городскому одетый». Профессор поморщился. Он не любил, чтобы ему мешали работать. А тут еще городской костюм неизвестного посетителя.
— Скажите, что меня нет дома, — ответил он слуге Карлу.
— Я говорил. Молодой человек ответил, что он подождет, пока вы вернетесь.
— Скажите в таком случае, что я сегодня не вернусь, — раздраженно ответил Бройер и углубился в занятия.
На другое утро слуга Карл доложил, что пришел вчерашний посетитель и вновь просит принять его. И слуга протянул визитную карточку.
Профессор, видя, что ему не отделаться от назойливого посетителя, вздохнул и вышел в гостиную. Навстречу ему поднялся бритый молодой человек с большими круглыми очками на носу, одетый с преувеличенной элегантностью.
— Простите, дорогой профессор, — быстро заговорил посетитель, — что я нарушил ваше уединение…
— Я очень занят и могу уделить вам не более пяти минут, — сухо ответил профессор.
— Я вас не задержу. Я — корреспондент берлинской газеты… — молодой человек назвал одну из крупных газет. Профессор недовольно крякнул, узнав, что имеет дело с корреспондентом. — Редакция поручила мне побеседовать с вами по поводу вашего величайшего изобретения…
— Какого изобретения? — насторожился Бройер.
— Изобретения «вечного хлеба», разумеется. Ведь это открывает такие грандиозные перспективы…
— Как, и вы о «вечном хлебе»? — крикнул профессор, весь побагровев. — Откуда вы взяли? Все это глупости, праздная болтовня. Никакого «вечного хлеба» я не изобретал.
Молодой человек выслушал эту горячую речь с улыбкой, которая еще больше раздражила профессора.
— Уважаемый профессор, — ответил он, — мы не смели бы проникнуть в тайны вашего творчества, если бы их не открыл нам случай. Это вышло помимо нас.
— Какой случай? — спросил профессор, чувствуя, что его тайна действительно раскрыта.
— Вы дали в виде опыта часть «вечного хлеба», или теста, как его называют, старому рыбаку Гансу. Ганс начал торговать этим хлебом среди своих односельчан…
— Не может быть! — вскричал профессор.
— Увы, это так. Он не оправдал вашего доверия. Одна из жен рыбаков не утерпела и послала кусочек теста в соседнюю деревню своей бедной, больной матери. Вторая дочь этой матери, живущая с ней, написала о чудесном тесте своему брату в Берлин. А этот брат — какая счастливая для нас случайность! — служит в нашей редакции рассыльным.
— Какая несчастная для меня случайность! — тихо проговорил профессор.
— Таким образом, наша газета узнала первая об изобретении, которому суждено перевернуть мир. Новость была столь ошеломляющей, что, признаться, мы не поверили словам нашего курьера и редакция командировала меня на место, чтобы проверить все.
Всякие отпирательства были бесполезны. Профессор понурил голову.
— Продолжайте.
— На месте я узнал, правда прибегнув к некоторой хитрости, что все действительно так и есть, как говорил рассыльный. «Вечный хлеб» существует в природе.
Бройер порывисто подошел к молодому человеку и крепко сжал ему руку.
— Послушайте, — задыхаясь, сказал он, — я очень прошу вас, не сообщайте ничего в газетах. Опыт еще не окончен, и его нельзя разглашать… Это может наделать неисчислимые беды. Обещаю, даю вам слово, что вы первые узнаете о моем изобретении, когда я найду это своевременным. Я сам напишу вам об этом.
Молодой человек с участливой улыбкой на лице отрицательно покачал головой.
— К сожалению, это невозможно, дорогой профессор. В газете уже была помещена заметка. Не могли же мы ожидать, пока такую сенсационную новость перехватят другие газеты!
— Вам все только бы сенсации, — с горечью проговорил Бройер. — Ну напишите другую заметку, что при проверке на месте слухи оказались вздорными.
— Теперь уже поздно. Сюда наедут другие корреспонденты. Впрочем, я поговорю с редактором и сделаю все, что возможно. Но услуга за услугу. Я просил бы вас сообщить мне хотя бы краткие сведения о сущности вашего изобретения. Не для немедленного опубликования, а на тот случай, если потушить это дело не удастся. Чтобы, по крайней мере, в нашей газете первой появились кое-какие подробности об этом изобретении.
Бройер прошелся в волнении по комнате. Желая задобрить корреспондента, он решил удовлетворить его просьбу. И начал говорить, как перед аудиторией, невольно воодушевляясь, а корреспондент, открыв блокнот и вынув вечное перо, записывал речь профессора стенографически.
— Как вам, вероятно, известно, мысль о создании «искусственного хлеба», изготовляемого в лаборатории, давно занимала ученых. Но все они шли неверным путем, пытаясь решить вопрос исключительно силами одной химии.
Химия — великая наука и великая сила, но каждая наука имеет свои пределы. Если бы даже химикам удалось, скажем, получить белок химическим путем, а рано или поздно это, конечно, будет достигнуто, то проблема питания еще не будет разрешена. Первый вопрос — практический. Ученым удалось получить золото химическим путем, осуществить мечту древних алхимиков о превращении неблагородных металлов в благородные. Но стоимость добывания грамма золота лабораторным путем во много превышает рыночную стоимость того же грамма обыкновенного золота. Научно — великое открытие, практически — нуль. Второе — это то, что для нашего питания требуются не только белки, но и углеводы и жиры. Создать химически все необходимое для питания организма — разрешимая, но чрезвычайно трудна задача при современном состоянии наших знаний. И я решил призвать на помощь биологию. Живые организмы — та же лаборатория, где происходят самые изумительные химические процессы, но лаборатория, не требующая участия человеческих рук. И я уже много десятков лет тому назад начал работать над культурой простейших организмов, пытаясь вырастить такую «породу», которая заключила бы в себе все необходимые для питания элементы. Эта задача была выполнена мною успешно ровно двадцать лет тому назад.
— Двадцать лет! И вы молчали о ней? — удивленно воскликнул корреспондент.
— Да, молчал, потому что этим разрешалась только половина дела.
Мои простейшие представляли великолепное кушанье. Как одноклеточные, они размножались простым делением и в этом смысле представляли тоже «вечный хлеб». Но чтобы поддерживать их «вечную» жизнь, требовался большой уход за ними, требовалось особое питание. А это обходилось не дешевле, чем выращивать, скажем, свиней. Словом, мое лабораторное золото стоило дороже, чем обыкновенное. И последние двадцать лет я посвятил тому, чтобы найти такую культуру простейших, которая не требовала бы никаких забот и расходов на «кормление».
— И вам удалось это?
— Удалось. Но, повторяю, опыты не закончены. Вот почему я так настоятельно прошу повременить немного с их опубликованием. Я нашел и вывел искусственным подбором такую «породу» простейших одноклеточных, которые добывают все необходимое им для питания непосредственно из воздуха.
— Из воздуха! — снова не удержался от восклицания молодой человек. — Но какое же питание может дать воздух? Воздух состоит только из азота и кислорода…
— И аргона, и водорода, — продолжал профессор, — и неона, и криптона, и гелия, и ксенона. Но кроме этих постоянных элементов, в атмосфере находятся еще в переменном количестве водяные пары, углекислый газ, азотная кислота, озон, хлор, аммиак, бром, перекись водорода, йод, сероводород, хлористый натрий, эманация радиоактивных элементов — радия, тория и актиния, затем неорганическая и, заметьте себе хорошенько, органическая пыль — бактерии. А это уже «мясо». Не правда ли, хорошенькая кухня?
Корреспондент даже бросил писать и с удивлением смотрел на профессора. Молодой человек никогда не думал, что воздушная «пустота» имеет такой сложный состав.
— Правда, не все в этой воздушной кладовой съедобно в сыром виде. Но мои простейшие берут то, что надо, перерабатывают в своем организме и изготовляют нам великолепное блюдо.
Профессор увлекся и еще долго говорил бы, если бы корреспондент сам не прервал его речь. Молодому человеку не терпелось. Он вскочил со стула, спрятал записную книжку и начал бегать по комнате, ероша свои волосы.
— Изумительно, непостижимо! Ведь это новая эра в истории человечества. Нет больше голода, нет бедности, нет войн, нет классовой вражды…
— Хотелось, чтобы это было так, — сказал профессор. — Но я не питаю таких надежд. Люди всегда найдут, из-за чего ссориться. Кроме хлеба, им нужна одежда, и дома, и автомобили, и искусство, и слава.
— Но все-таки это грандиозно! Но как вы думаете использовать ваше изобретение?
— Разумеется, я не стану спекулировать этим хлебом, как Ганс. «Вечный хлеб» должен быть общим достоянием.
— О, разумеется! Вы не только ученый. Вы прекрасный человек. Вы… вы — благодетель человечества! Позвольте пожать вашу руку. И молодой человек крепко пожал руку Бройера.
— Так помните же о вашем обещании, — сказал на прощание профессор.
— О, разумеется! Сделаю все возможное и невозможное.
И он выбежал из комнаты.
«Какие перспективы! — думал он, спеша на пристань. — И… сколько строк, сколько можно написать статей, какие гонорары заработать…»
А профессор Бройер сидел в своем кабинете над тиглями и колбами и думал о том, какие неприятности ждут его еще впереди.
комбат81- большой человек
- Сообщения : 3326
Возраст : 43
Откуда : Псков
Re: русская фантастика.
автор комбат81 Ср 20 Фев 2019, 22:44
IV. КОРОЛИ БИРЖИ
В читальном зале Коммерческого клуба было тихо. В эту обширную комнату, устланную толстыми пушистыми коврами, не долетало ни одного звука уличного шума. Мягкий матовый свет падал на круглые столы с разбросанными на них журналами и газетами, зажигал золото солидных переплетов в массивных книжных шкафах, сверкал на стеклах очков солидных людей, развалившихся в глубоких удобных креслах. Эта тишина нарушалась только шелестом газетных листов, музыкальным боем часов и короткими фразами, которыми изредка перебрасывались посетители. Библиотечный зал — «самое тихое место в Берлине» — был излюбленным уголком высшей денежной знати. Сюда приходили они отдохнуть «в своем кругу» от лихорадочной суеты делового дня; нужно было иметь капитал не меньше миллиона, чтобы проникнуть в стены этого клуба.
Роденшток, полный, пожилой человек с сонными, заплывшими глазками и ленивыми движениями, — владелец большого завода сельскохозяйственных машин — отбросил в сторону газету, попыхтел сигарой и вяло спросил своего соседа, тонкого, остролицего банкира Кригмана:
— Вы читали это?.. «Новая эра в истории человечества. Величайшее изобретение. Нет больше голода».
Кригман молча, движением кошки, поймавшей мышь, схватил газету и быстро пробежал газетную заметку. Отбросив в сторону золотое пенсне, он с недоумением посмотрел на Роденштока.
— Я не совсем понимаю. Это шутка или очередная газетная утка?
— Боюсь, что это бомба. Бомба страшной разрушительной силы, которая может взорвать всех нас.
— Но разве это мыслимо? «Вечный хлеб» — химера.
— Черт возьми, после аэропланов, рентгенов, радио и прочего нам пора бы уже привыкнуть к химерам. От этих ученых всего можно ожидать. Я уже наводил справки. Увы, одной химерой стало больше: «вечный хлеб» действительно существует…
Кригман тем же движением кошки схватил свое пенсне, бросил его на нос и воскликнул, нарушая тишину священного места:
— Но тогда ведь это действительно переворот!.. Что же произойдет с нашим экономическим строем? Рабочие, получив «вечный хлеб», бросят работать…
— Рабочие не бросят работать, — довольно грубо прервал Роденшток своего собеседника. Представитель старой, «довоенной» фирмы, Роденшток презирал в душе своего собеседника, только недавно составившего себе состояние на спекуляции валютой.
— Рабочие не бросят работать, — продолжал Роденшток. — Кроме хлеба, им нужно обуваться и одеваться. Цены на хлеб падут, зато поднимутся цены на промышленные товары. И нужда заставит их работать. Но пертурбации действительно могут произойти ужасные.
Все цены потерпят колоссальнейшие изменения. Сельское хозяйство уничтожится. Крестьянам нечего будет продавать городу, их покупательная способность будет убита. Мы потеряем огромный сельский рынок. Это приведет к колоссальным кризисам производства, безработице, волнениям рабочих. Целые отрасли производства, обслуживающие сельское хозяйство, принуждены будут совершенно прекратить существование. Кому нужны будут тракторы, сеялки, молотилки? Экономические потрясения вызовут сотрясения социальные, революционные. И быть может, вся наша цивилизация погибнет в этом катаклизме… Вот что такое «вечный хлеб»!
Роденшток рисовал все эти ужасы своим обычным, спокойным, вялым тоном, и это сбивало Кригмана с толку: может быть, Роденшток только шутит?
Слушая пророчество старого коммерсанта, Кригман то откидывал голову назад, втягивал ее в плечи, то, вытянув тонкую шею, выбрасывал голову вперед.
— Что же делать? — спросил он.
— Уничтожить «вечный хлеб», весь, до последнего остатка, — ответил Роденшток. И, понизив голос, добавил:
— А если понадобится, то уничтожить и «пекаря» этого хлеба.
Теперь Кригман знал, что Роденшток не шутит. Старый коммерсант, очевидно, все обдумал и принял определенное решение. Поэтому он и говорил так спокойно о таких страшных вещах. На душе Кригмана отлегло.
— А это можно… уничтожить?
— Это нужно, и этим решается вопрос. Уничтожить всегда легче, чем создать.
— Но как? В этой газете сообщается, что «вечным хлебом» питается уже целая рыбацкая деревушка. Не можем же мы взорвать ее на воздух.
— Зачем такие ужасы? Мы просто скупим хлеб у рыбаков. Эти люди не понимают всей его ценности. Они во всю свою жизнь не видали в глаза кредитного билета в сто марок. Если им предложить тысячу, они будут считать себя обеспеченными на всю жизнь.
— А изобретатель, этот профессор Бройер? Роденшток помолчал и затем сказал сквозь зубы:
— О нем другой разговор.
Роденшток посмотрел на часы и продолжал:
— Мои агенты уже действуют. Я послал скупщиков «хлеба» в рыбацкую деревню. И сегодня в девять Майер должен был привезти мне известие о том, как идут дела. Но он что-то запоздал.
Собеседники замолчали. Роденшток повесил голову на грудь и, казалось, дремал. Кригман вертелся в кресле, что-то бормотал. Взгляд его был сосредоточен, брови сдвинуты, — он думал.
Большие стенные часы, роняя мелодичный звон, пробили десять.
Роденшток встрепенулся и зажег потухшую сигару. В ту же минуту в комнату вошел молодой человек в штатском, но с военной выправкой. Это был секретарь Роденштока Майер.
Роденшток молча показал ему на свободное кресло около себя и, прикрыв глаза, сказал:
— Говорите.
Майер был, видимо, утомлен с дороги. Он с удовольствием опустился в мягкое кресло, откинулся, но тотчас выпрямил спину и начал свой доклад:
— Мы не можем похвалиться успехом, господин Роденшток. Несмотря на все наши старания и уговоры, рыбаки решительно отказывались продать нам «тесто», как они называют «вечный хлеб». Они не хотели с нами даже разговаривать. И только когда мы предложили каждому рыбаку по три тысячи марок, они стали колебаться.
— Скоты! — пробурчал Роденшток.
— И все же не соглашались. Пришлось поднять цену до пяти тысяч…
— Грабители!..
— Тогда двое из них согласились: Фриц и Людвиг, как называли их. Фамилии их я еще не знаю.
— Ага, все-таки согласились?
— Да, и с остальными пошло легче. Мы уже скупили тесто более чем у половины рыбаков и надеялись к вечеру закончить скупку «хлеба», но тут обнаружилось одно обстоятельство, которое заставило меня прекратить скупку до получения ваших дальнейших распоряжений.
Роденшток поднял веки и сонно спросил:
— Какое обстоятельство?
— Вся операция имела смысл только в том случае, если нам удастся скупить весь «хлеб» до последнего грамма. Однако оказалось, что Фриц и Людвиг утаили часть «хлеба» «на вырост», как они говорили.
— Мошенники!
— Об этом они проболтались своим односельчанам, похваляясь перед ними, как-де хорошо им удалось одурачить скупщиков. А рыбаки, продавшие нам «хлеб» без остатка, конечно, были огорчены тем, что не поступили так же, как Фриц с Людвигом. И с досады выдали своих односельчан. Несчастье в том, что мы не знаем точно количества запасов теста, и потому нет никакой гарантии, что нам удастся извлечь весь «хлеб», особенно после того урока, который нам дали Фриц и Людвиг. Вот почему я прекратил дальнейшую скупку «вечного хлеба». По этой же причине я не приступал к выполнению и второй задачи, в отношении профессора Бройера.
Лицо Роденштока было еще сонно, но его брови уже ползли к переносице, собирая в складки кожу на лбу. Майер знал, что значит эта перемена, и вытянулся еще больше.
— Скверно, — тихо сказал Роденшток, но в этом тихом голосе уже слышался отдаленный удар грома.
— Скверно! — повторил он неожиданно громко, и лицо его побагровело.
«Ага, и ты умеешь волноваться», — не без злорадства подумал Кригман. И вдруг, поднявшись, он поднял вверх указательный палец и нагнул голову к Роденштоку.
— Слушайте меня, я хочу что-то сказать.
Глаза Роденштока не спали, теперь они метали молнии. Но он внимательно выслушал Кригмана.
— Кризисы, революции, войны — это все ужасно, — начал Кригман свой проект. — Но то, что ужасно для масс, может быть совсем не ужасным для отдельных людей. Умный человек должен из всего извлекать выгоду для себя, даже из войн.
«Да, ты не можешь пожаловаться на войну», — подумал Роденшток, глядя на Кригмана.
Кригман как будто уловил эту мысль.
— Вот вы, например, господин Роденшток, вы во время войны перековали на своих заводах орала на мечи и работали на оборону.
Роденшток поморщился. Это была правда. Он тоже не мог пожаловаться на войну.
— Вы говорите, «вечный хлеб» — это бомба. — И, мотнув головой, Кригман продолжал:
— На бомбах люди тоже неплохо зарабатывали. Пока там и кризисы и революции, на этом «вечном хлебе» можно сделать хороший оборот. Чтобы долго не распространяться, я скажу прямо. Зачем уничтожать «вечный хлеб»? Лучше будем торговать им. Купим патент на изобретение у профессора Бройера, заплатим ему какие угодно суммы — я для такого дела не пожалею всей наличности моего банка, — организуем акционерное общество по продаже и экспорту «вечного хлеба» и наживем миллиарды, прежде чем случатся всякие там поражения. А тогда — пусть хоть потоп. Ведь перед нами мировой рынок. Шутка сказать! И мы единственные монополисты. Да ведь это греза, мечта! Нет, «вечный хлеб» не бомба. Хлеб есть хлеб, и он очень хорошо прокормит нас.
— Но мои заводы сельскохозяйственных машин…
— Они все равно обречены. «Вечный хлеб» существует, и вы его уже больше не уничтожите. Я думаю, не один Фриц и кто еще там припрятали себе кусочек теста хоть с горошину. Из горошины через год, может быть, вырастет гора. А будем мы монополисты, у нас будут горы золота.
— Пожалуй, вы правы, — задумчиво сказал Роденшток. — Майер, поезжайте немедленно к профессору Бройеру. Предложите ему миллион, два, сколько запросит. Не останавливайтесь ни перед какой ценой!
Майер встал, поклонился одной головой и, круто повернувшись на каблуках, вышел.
Через несколько дней Майер делал доклад Роденштоку и Кригману.
— Профессор решительно отказывается продать свое изобретение для коммерческой эксплуатации. Он говорит, что мечтой всей его жизни было избавить человечество от голода, и он решил предоставить «вечный хлеб» бесплатно всем нуждающимся.
— Идеалист! — иронически сказал Кригман.
— Просто дурак, — коротко отрезал Роденшток. — Вы называли ему сумму, которую мы предлагаем за его изобретение?
— Называл.
— И что же?
— Когда я сказал: «миллион», он весь закипел гневом. Когда я сказал: «пять», он… он выставил меня за дверь. Мне кажется, он не совсем нормален. Он даже не взял патента на свое изобретение.
— Как, не взял патента! — вскричал Кригман — Тогда мы с ним и считаться не будем. Сами заявим патент. И будем торговать. Пригласим какого-нибудь химика с головой, но без штанов, дадим ему пару-другую тысяч, он нам поклонится в ножки и произведет анализ хлеба. Кое-что можем изменить в составе «хлеба», сдобрить чем-нибудь ароматическим, что ли, и дело пойдет. Это все пустое!
— Но другим тоже известно о хлебе. Не одному вам могут приходить в голову такие гениальные коммерческие планы! — иронически сказал Роденшток.
Кригман задумался.
— Да, надо охранить наши «золотоносные россыпи» на острове Фэр, — сказал он. — Но я думаю, что при наших деньгах и связях это нам удастся.
— Другие тоже имеют деньги и связи, — не унимался Роденшток.
— Но что же делать? Это необходимо, и этим решается все, не так ли вы сказали?
Другого исхода не было. Роденшток принужден был согласиться. И, уже не споря больше, они начали обдумывать план действий.
В читальном зале Коммерческого клуба было тихо. В эту обширную комнату, устланную толстыми пушистыми коврами, не долетало ни одного звука уличного шума. Мягкий матовый свет падал на круглые столы с разбросанными на них журналами и газетами, зажигал золото солидных переплетов в массивных книжных шкафах, сверкал на стеклах очков солидных людей, развалившихся в глубоких удобных креслах. Эта тишина нарушалась только шелестом газетных листов, музыкальным боем часов и короткими фразами, которыми изредка перебрасывались посетители. Библиотечный зал — «самое тихое место в Берлине» — был излюбленным уголком высшей денежной знати. Сюда приходили они отдохнуть «в своем кругу» от лихорадочной суеты делового дня; нужно было иметь капитал не меньше миллиона, чтобы проникнуть в стены этого клуба.
Роденшток, полный, пожилой человек с сонными, заплывшими глазками и ленивыми движениями, — владелец большого завода сельскохозяйственных машин — отбросил в сторону газету, попыхтел сигарой и вяло спросил своего соседа, тонкого, остролицего банкира Кригмана:
— Вы читали это?.. «Новая эра в истории человечества. Величайшее изобретение. Нет больше голода».
Кригман молча, движением кошки, поймавшей мышь, схватил газету и быстро пробежал газетную заметку. Отбросив в сторону золотое пенсне, он с недоумением посмотрел на Роденштока.
— Я не совсем понимаю. Это шутка или очередная газетная утка?
— Боюсь, что это бомба. Бомба страшной разрушительной силы, которая может взорвать всех нас.
— Но разве это мыслимо? «Вечный хлеб» — химера.
— Черт возьми, после аэропланов, рентгенов, радио и прочего нам пора бы уже привыкнуть к химерам. От этих ученых всего можно ожидать. Я уже наводил справки. Увы, одной химерой стало больше: «вечный хлеб» действительно существует…
Кригман тем же движением кошки схватил свое пенсне, бросил его на нос и воскликнул, нарушая тишину священного места:
— Но тогда ведь это действительно переворот!.. Что же произойдет с нашим экономическим строем? Рабочие, получив «вечный хлеб», бросят работать…
— Рабочие не бросят работать, — довольно грубо прервал Роденшток своего собеседника. Представитель старой, «довоенной» фирмы, Роденшток презирал в душе своего собеседника, только недавно составившего себе состояние на спекуляции валютой.
— Рабочие не бросят работать, — продолжал Роденшток. — Кроме хлеба, им нужно обуваться и одеваться. Цены на хлеб падут, зато поднимутся цены на промышленные товары. И нужда заставит их работать. Но пертурбации действительно могут произойти ужасные.
Все цены потерпят колоссальнейшие изменения. Сельское хозяйство уничтожится. Крестьянам нечего будет продавать городу, их покупательная способность будет убита. Мы потеряем огромный сельский рынок. Это приведет к колоссальным кризисам производства, безработице, волнениям рабочих. Целые отрасли производства, обслуживающие сельское хозяйство, принуждены будут совершенно прекратить существование. Кому нужны будут тракторы, сеялки, молотилки? Экономические потрясения вызовут сотрясения социальные, революционные. И быть может, вся наша цивилизация погибнет в этом катаклизме… Вот что такое «вечный хлеб»!
Роденшток рисовал все эти ужасы своим обычным, спокойным, вялым тоном, и это сбивало Кригмана с толку: может быть, Роденшток только шутит?
Слушая пророчество старого коммерсанта, Кригман то откидывал голову назад, втягивал ее в плечи, то, вытянув тонкую шею, выбрасывал голову вперед.
— Что же делать? — спросил он.
— Уничтожить «вечный хлеб», весь, до последнего остатка, — ответил Роденшток. И, понизив голос, добавил:
— А если понадобится, то уничтожить и «пекаря» этого хлеба.
Теперь Кригман знал, что Роденшток не шутит. Старый коммерсант, очевидно, все обдумал и принял определенное решение. Поэтому он и говорил так спокойно о таких страшных вещах. На душе Кригмана отлегло.
— А это можно… уничтожить?
— Это нужно, и этим решается вопрос. Уничтожить всегда легче, чем создать.
— Но как? В этой газете сообщается, что «вечным хлебом» питается уже целая рыбацкая деревушка. Не можем же мы взорвать ее на воздух.
— Зачем такие ужасы? Мы просто скупим хлеб у рыбаков. Эти люди не понимают всей его ценности. Они во всю свою жизнь не видали в глаза кредитного билета в сто марок. Если им предложить тысячу, они будут считать себя обеспеченными на всю жизнь.
— А изобретатель, этот профессор Бройер? Роденшток помолчал и затем сказал сквозь зубы:
— О нем другой разговор.
Роденшток посмотрел на часы и продолжал:
— Мои агенты уже действуют. Я послал скупщиков «хлеба» в рыбацкую деревню. И сегодня в девять Майер должен был привезти мне известие о том, как идут дела. Но он что-то запоздал.
Собеседники замолчали. Роденшток повесил голову на грудь и, казалось, дремал. Кригман вертелся в кресле, что-то бормотал. Взгляд его был сосредоточен, брови сдвинуты, — он думал.
Большие стенные часы, роняя мелодичный звон, пробили десять.
Роденшток встрепенулся и зажег потухшую сигару. В ту же минуту в комнату вошел молодой человек в штатском, но с военной выправкой. Это был секретарь Роденштока Майер.
Роденшток молча показал ему на свободное кресло около себя и, прикрыв глаза, сказал:
— Говорите.
Майер был, видимо, утомлен с дороги. Он с удовольствием опустился в мягкое кресло, откинулся, но тотчас выпрямил спину и начал свой доклад:
— Мы не можем похвалиться успехом, господин Роденшток. Несмотря на все наши старания и уговоры, рыбаки решительно отказывались продать нам «тесто», как они называют «вечный хлеб». Они не хотели с нами даже разговаривать. И только когда мы предложили каждому рыбаку по три тысячи марок, они стали колебаться.
— Скоты! — пробурчал Роденшток.
— И все же не соглашались. Пришлось поднять цену до пяти тысяч…
— Грабители!..
— Тогда двое из них согласились: Фриц и Людвиг, как называли их. Фамилии их я еще не знаю.
— Ага, все-таки согласились?
— Да, и с остальными пошло легче. Мы уже скупили тесто более чем у половины рыбаков и надеялись к вечеру закончить скупку «хлеба», но тут обнаружилось одно обстоятельство, которое заставило меня прекратить скупку до получения ваших дальнейших распоряжений.
Роденшток поднял веки и сонно спросил:
— Какое обстоятельство?
— Вся операция имела смысл только в том случае, если нам удастся скупить весь «хлеб» до последнего грамма. Однако оказалось, что Фриц и Людвиг утаили часть «хлеба» «на вырост», как они говорили.
— Мошенники!
— Об этом они проболтались своим односельчанам, похваляясь перед ними, как-де хорошо им удалось одурачить скупщиков. А рыбаки, продавшие нам «хлеб» без остатка, конечно, были огорчены тем, что не поступили так же, как Фриц с Людвигом. И с досады выдали своих односельчан. Несчастье в том, что мы не знаем точно количества запасов теста, и потому нет никакой гарантии, что нам удастся извлечь весь «хлеб», особенно после того урока, который нам дали Фриц и Людвиг. Вот почему я прекратил дальнейшую скупку «вечного хлеба». По этой же причине я не приступал к выполнению и второй задачи, в отношении профессора Бройера.
Лицо Роденштока было еще сонно, но его брови уже ползли к переносице, собирая в складки кожу на лбу. Майер знал, что значит эта перемена, и вытянулся еще больше.
— Скверно, — тихо сказал Роденшток, но в этом тихом голосе уже слышался отдаленный удар грома.
— Скверно! — повторил он неожиданно громко, и лицо его побагровело.
«Ага, и ты умеешь волноваться», — не без злорадства подумал Кригман. И вдруг, поднявшись, он поднял вверх указательный палец и нагнул голову к Роденштоку.
— Слушайте меня, я хочу что-то сказать.
Глаза Роденштока не спали, теперь они метали молнии. Но он внимательно выслушал Кригмана.
— Кризисы, революции, войны — это все ужасно, — начал Кригман свой проект. — Но то, что ужасно для масс, может быть совсем не ужасным для отдельных людей. Умный человек должен из всего извлекать выгоду для себя, даже из войн.
«Да, ты не можешь пожаловаться на войну», — подумал Роденшток, глядя на Кригмана.
Кригман как будто уловил эту мысль.
— Вот вы, например, господин Роденшток, вы во время войны перековали на своих заводах орала на мечи и работали на оборону.
Роденшток поморщился. Это была правда. Он тоже не мог пожаловаться на войну.
— Вы говорите, «вечный хлеб» — это бомба. — И, мотнув головой, Кригман продолжал:
— На бомбах люди тоже неплохо зарабатывали. Пока там и кризисы и революции, на этом «вечном хлебе» можно сделать хороший оборот. Чтобы долго не распространяться, я скажу прямо. Зачем уничтожать «вечный хлеб»? Лучше будем торговать им. Купим патент на изобретение у профессора Бройера, заплатим ему какие угодно суммы — я для такого дела не пожалею всей наличности моего банка, — организуем акционерное общество по продаже и экспорту «вечного хлеба» и наживем миллиарды, прежде чем случатся всякие там поражения. А тогда — пусть хоть потоп. Ведь перед нами мировой рынок. Шутка сказать! И мы единственные монополисты. Да ведь это греза, мечта! Нет, «вечный хлеб» не бомба. Хлеб есть хлеб, и он очень хорошо прокормит нас.
— Но мои заводы сельскохозяйственных машин…
— Они все равно обречены. «Вечный хлеб» существует, и вы его уже больше не уничтожите. Я думаю, не один Фриц и кто еще там припрятали себе кусочек теста хоть с горошину. Из горошины через год, может быть, вырастет гора. А будем мы монополисты, у нас будут горы золота.
— Пожалуй, вы правы, — задумчиво сказал Роденшток. — Майер, поезжайте немедленно к профессору Бройеру. Предложите ему миллион, два, сколько запросит. Не останавливайтесь ни перед какой ценой!
Майер встал, поклонился одной головой и, круто повернувшись на каблуках, вышел.
Через несколько дней Майер делал доклад Роденштоку и Кригману.
— Профессор решительно отказывается продать свое изобретение для коммерческой эксплуатации. Он говорит, что мечтой всей его жизни было избавить человечество от голода, и он решил предоставить «вечный хлеб» бесплатно всем нуждающимся.
— Идеалист! — иронически сказал Кригман.
— Просто дурак, — коротко отрезал Роденшток. — Вы называли ему сумму, которую мы предлагаем за его изобретение?
— Называл.
— И что же?
— Когда я сказал: «миллион», он весь закипел гневом. Когда я сказал: «пять», он… он выставил меня за дверь. Мне кажется, он не совсем нормален. Он даже не взял патента на свое изобретение.
— Как, не взял патента! — вскричал Кригман — Тогда мы с ним и считаться не будем. Сами заявим патент. И будем торговать. Пригласим какого-нибудь химика с головой, но без штанов, дадим ему пару-другую тысяч, он нам поклонится в ножки и произведет анализ хлеба. Кое-что можем изменить в составе «хлеба», сдобрить чем-нибудь ароматическим, что ли, и дело пойдет. Это все пустое!
— Но другим тоже известно о хлебе. Не одному вам могут приходить в голову такие гениальные коммерческие планы! — иронически сказал Роденшток.
Кригман задумался.
— Да, надо охранить наши «золотоносные россыпи» на острове Фэр, — сказал он. — Но я думаю, что при наших деньгах и связях это нам удастся.
— Другие тоже имеют деньги и связи, — не унимался Роденшток.
— Но что же делать? Это необходимо, и этим решается все, не так ли вы сказали?
Другого исхода не было. Роденшток принужден был согласиться. И, уже не споря больше, они начали обдумывать план действий.
комбат81- большой человек
- Сообщения : 3326
Возраст : 43
Откуда : Псков
Re: русская фантастика.
автор комбат81 Ср 20 Фев 2019, 22:47
V. ЗОЛОТЫЕ РОССЫПИ
Фриц, в новом узком городском костюме, так не шедшем к его дюжей, коренастой фигуре, приехал из города и хвастал перед Людвигом своими покупками. Небольшая комната была похожа на магазин случайных вещей.
— Вот, садись на это кресло.
Людвиг недоверчиво осмотрел высокое, узкое кресло с бархатным сиденьем, сделанное из белого полированного металла, и уселся.
Фриц что-то повертел сзади, и вдруг кресло скользнуло вниз. Людвиг испуганно схватился за ручки, нелепо подняв ноги. Фриц, его жена и сын засмеялись.
— Вот занятная штука! Дорого стоит, но очень интересно.
Это было зубоврачебное кресло.
Людвиг вылез из кресла и продолжал осмотр.
— А это что? Биллиардные шары? Зачем они тебе?
— Сын играть будет вместо мяча. Уж больно гладкие, понравились мне. А вот, смотри, труба.
Фриц показал большую медную трубу.
— Эх, блестит как! Золото. Ну, конечно, купил кое-что жене: зонтик, на платье бархату, шубу лисью. Людвиг осмотрел трубу.
— Играть умеешь?
— Научусь.
— Ты трубу, а я пианино себе купил. Дочка играть учиться будет. Это получше твоей трубы.
— Что пианино! У меня еще на пристани одна штука лежит. Всем вам нос утру. Хочешь, идем посмотрим.
Людвиг согласился, и они пошли, продолжая хвастать друг перед другом своими покупками.
На пристани уже толпились рыбаки. Они давно оставили рыбную ловлю и все обратились в завзятых спекулянтов с тех пор, как их маленькая деревушка неожиданно сделалась «золотым дном». Фриц оказался хитрее всех. Он первый сообразил, что если тесто так дорого, то питаться можно и рыбой, а все тесто растить на продажу. В последнее время он продавал тесто агентам Роденштока чуть ли не на вес золота и очень разбогател, далеко оставив за собой своих односельчан.
— А ну-ка, покажи, что у тебя есть? — говорили они, разглядывая с завистью и любопытством большой ящик. Фриц с помощью нескольких добровольцев из рыбаков вскрыл ящик и извлек оттуда новенький мотоцикл с коляской. Это было невиданное в деревне зрелище. Все ахнули. Ну и Фриц! Действительно утер всем нос. Фриц хлопотал около мотоцикла, налил масла, смазал, что-то покрутил.
— И когда ты успел научиться? Неужто поедешь? Мотор заработал. Фриц вскочил на мотоцикл и проехал несколько шагов вверх. Но на глубоком песке колеса застряли. Мотоцикл пострелял немного и остановился. Эта неудача была встречена радостно-ироническими замечаниями. Как ни бился Фриц, он не мог оживить мотор.
— Ничего, выпишу шофера, пойдет. — И он поволок машину в гору.
Людвиг шел следом, прикованный взглядом к блестящему мотоциклу. Зависть разъедала сердце Людвига. Он уже ненавидел Фрица. Того самого Фрица, с которым не раз разделял смертельные опасности на море.
Нет, Людвиг не успокоится до тех пор, пока у него не будет такой же машины. Для этого только надо достать хороший кусок теста. У Фрица еще есть. Он сам хвалился. И Людвиг знает, где Фриц хранит это сокровище. Сегодня вечером Фриц, вероятно, опять напьется пьяный и будет лежать как убитый… Сегодня ночью…
Людвиг не мог дождаться ночи. Когда в окнах погасли последние огни, Людвиг пробрался к дому Фрица. Собака залаяла, но скоро затихла, узнав Людвига. Он переждал немного и начал осторожно выдавливать окно. Осколки стекла зазвенели, но никто не проснулся. Людвиг пролез через окно в дом и стал ощупью пробираться к новому дубовому буфету, где у Фрица хранилось теперь тесто.
Дверца буфета заскрипела. Людвиг замер. В соседней комнате кто-то повернулся, скрипнув кроватью, что-то пробормотал во сне и захрапел. Людвиг достал небольшой кувшинчик и с драгоценной ношей стал пробираться к окну. Впотьмах он задел рукой за медную трубу. Она упала с ужасным грохотом. Фриц проснулся и выпрыгнул из спальни.
— Кто здесь?
Фигура Людвига вырисовывалась на фоне окна, освещенного взошедшей луной.
«Воры!» — в одно мгновение подумал Фриц, и его вдруг охватила необычайная злоба. Он осмотрелся. На столе лежали биллиардные шары. Фриц схватил один шар и, не помня себя, бросил им в голову вора. Людвиг упал как подкошенный, опрокинувшись на зубоврачебное кресло. Поднялась испуганная жена и пришла с фонарем. Фриц осмотрел вора.
— Людвиг! — с удивлением воскликнул он, рассматривая огромную рану на голове. Биллиардный шар с такой силой врезался в череп, что вошел в него до половины и выглядывал из кровавой массы, как огромный, выпученный глаз.
Жена плакала. Фриц растерялся. Он убийца! Что теперь будет? Но скоро успокоился.
— Довольно тебе выть, — сказал он жене. — Я не совершил никакого преступления. Ко мне в дом забрался грабитель, напал на меня. Я стал защищаться. Ты скажешь это, должна сказать. Понимаешь? И мне ничего не будет.
Убийство Людвига взволновало всю деревню. Но рыбаки были на стороне Фрица. Каждый защищает свою собственность. Его даже не арестовали, и дело было прекращено. Жизнь пошла своим чередом. Майер со своими агентами успешно скупали тесто. Но нужно было спешить, чтобы сюда не наехали другие скупщики. Несколько подозрительных личностей уже появилось в деревушке. Майеру удалось сманить их на свою сторону, предложив большую сумму. Только с одним недавно приехавшим скупщиком Майеру пришлось повозиться. Этот скупщик не шел ни на какие переговоры, его нельзя было подкупить. Майер не спускал с него глаз. Скупщику удалось скупить более ста граммов теста, и он, видимо, старался уехать с добычей незамеченным. Но Майер ходил за ним как тень.
Однажды вечером они встретились у берега, недалеко от старого, безлюдного теперь маяка.
— Вы преследуете меня? — сказал неизвестный.
— Да, — ответил Майер, — и буду преследовать до тех пор, пока вы не согласитесь на мои предложения. Я не пущу вас с острова, и вы не унесете отсюда ни одного грамма теста.
Скупщик был, очевидно, человек не робкого десятка. Презрительно прищурившись, он ответил, опуская руку в карман:
— Вы угрожаете мне? Напрасно. Я умею защищаться. Майер понял жест скупщика и бросился к нему. В ту же минуту скупщик вынул из кармана револьвер. Но Майер успел выбить ловким ударом револьвер из руки противника. Завязалась рукопашная борьба. Они катались по песку, опрокидывая друг друга, как во французской борьбе. Майер был более ловкий, скупщик — более сильный. Это уравновешивало шансы на исход борьбы. Майер начал уставать первым.
Случайно он заметил лежащий в стороне отброшенный револьвер. Перекатившись два раза со своим противником с боку на бок, он оказался рядом с лежащим на земле револьвером. Но скупщик, очевидно, понял план Майера и также протянул руку к револьверу. В борьбе они вырыли яму, царапая песок руками. Наконец Майеру удалось левой рукой оттянуть назад голову врага, а правой ухватиться за револьвер. Однако противник успел сжать ему руку. Тогда Майер невероятным изгибом кисти повернул револьвер к голове врага и спустил курок. Глухо прозвучал выстрел, заглушаемый песчаными дюнами, прибоем и воем ветра. Борьба была окончена. Еще раз пролилась человеческая кровь.
Майер осмотрелся. Кругом было пустынно. Ни живой души. Только чайки испуганно кричали, низко пролетая над человеком и трупом. Майер взвалил труп на спину, отнес его в здание маяка, втащил в верхнюю комнату и бросил у того самого места, где когда-то Ганс хранил свое сокровище — «вечный хлеб».
С самым упорным соперником было покончено. Но на смену ему могли приехать другие. Майер телеграфировал Роденштоку, что нужно принять какие-нибудь особые меры, чтобы ускорить скупку хлеба.
Когда Роденшток прочитал эту телеграмму Кригману, он сказал:
— Я уже придумал. Назовите меня старой метлой, если мое средство не выкачает всех запасов теста из лап этих скряг рыбаков. Они сами все отдадут нам, и мы на этом еще наживемся.
И, как по мановению волшебного жезла, в деревушке вдруг закипела новая, необычайная жизнь. Подходили корабли, груженные лесом и огромными ящиками. Наскоро сколоченные здания вырастали вокруг деревни как грибы. Скоро на зданиях появились красивые вывески: «Бар», «Кинематограф», «Танцевальный зал», еще и еще «Бар» и над самым большим зданием — «Казино». Жизнь рыбаков превратилась в вечный праздник. Жены наполняли кинематограф, упиваясь картинами роскоши привольной жизни, — Кригман сам подбирал картины, — а мужья пропадали в барах и игорном доме. Отрава азарта крепко захватила непосредственные натуры рыбаков, и они предавались игре до самозабвения.
Многие уже спустили все нажитое на спекуляции и в непреоборимой страсти продолжать игру и отыграться бросали на игорный стол последнюю «валюту», тесто, которое принималось по весу, как золото. Недалек был тот день, когда охваченные безумной горячкой азарта рыбаки положат на зеленый стол последний кусочек заветного теста, хранимый ими, как сокровище. Однако планы Майера скоро были разрушены самым неожиданным образом.
В один темный, весенний вечер к старому, заброшенному зданию маяка подошли три молодых рыбака. Несколько лет они работали на заводах в Эссене, но безработица последнего времени заставила их вернуться в деревню и вновь заняться рыбным промыслом.
— Зайдемте сюда, — сказал старший из них, Иоганн, указывая рукой на открытую, изломанную ветром дверь маяка.
Все вошли и поднялись за Иоганном в верхнюю комнату.
— Что это здесь падалью пахнет? — сказал Оскар, потягивая носом.
— Какая-нибудь бродячая кошка подохла, — ответил Роберт.
— Я вам сейчас покажу эту кошку, — Иоганн зажег спичку. В слабом, дрожащем пламени товарищи Иоганна увидали лежащий на мусоре полуразложившийся труп человека в городском костюме. Они невольно вскрикнули.
— Это труп одного из спекулянтов, убитого Майером, — сказал Иоганн. — Я был свидетелем убийства. Но дело не в этом трупе. Одним спекулянтом меньше — невелика потеря Я хотел поговорить с вами о другом. Пойдем на берег моря, здесь трудно дышать. — И когда они вышли на берег и уселись на песчаную отмель, Иоганн начал говорить:
— Вы видели труп. Вы знаете, что это не первое и, вероятно, не последнее убийство в нашей деревне. Товарищи, подумайте о том, что происходит. Люди будто с ума посходили. Убийства, кражи, пьянство, разврат, азарт… Господа Майеры совершенно развратили наших стариков, превратили их в завзятых спекулянтов и картежников.
— Да, эти безобразия пора прекратить, — сказал Оскар.
— Конечно, пора, — согласился Иоганн. — Но есть кое-что поважнее безобразий. Это «вечный хлеб», который и наделал всю кутерьму. Зачем понаехали сюда господа Майеры и их приспешники? Зачем они развращают, спаивают, обыгрывают в рулетку наших рыбаков?
— Для того, чтобы выманить хлеб и нажить миллионы, — отозвался Роберт.
— Правильно. Чтобы нажить миллионы за счет голодающих рабочих, надо прибавить. А между тем этот же хлеб, сделайся он достоянием рабочих, может стать огромным орудием в их борьбе с капиталистами.
— Довольно, мы поняли тебя! — сказал Оскар, поднимаясь с земли.
— Нам необходимо овладеть тестом, собрать его как можно больше. Но как это сделать?
— В этом весь вопрос, — ответил Иоганн. — Мы слишком бедны, чтобы конкурировать с Майерами в скупке хлеба…
— Уговорить, доказать нашим?
— Не докажешь. Поздно. Деньги и азарт сделали свое дело. Рыбаки не скоро проснутся от угара.
— Может быть, похитить? — предложил Роберт. Иоганн пожал плечами.
— Отчего бы и не похитить, если это нужно для великого дела. Но много ли мы похитим? Старики дрожат над своим сокровищем. Из-за теста брат убивает брата. Я кое-что придумал, и, может быть, мне удастся достигнуть цели. — Иоганн обернулся и посмотрел на дорогу, ведущую в деревню. Дорога была безлюдна. — Сейчас сюда должен прийти Майер, — сказал Иоганн. — Я назначил ему здесь свидание, предложив свои услуги по… организации бандитской шайки, которая могла бы ограбить рыбаков — отнять у них все оставшееся тесто. Покончить с тестом одним ударом, вместо того чтобы «выкручивать» его в рулетку! Майер, кажется, не совсем доверяет мне, но план ему нравится.
— Значит, ты хочешь, — сказал Оскар, — получить от Майера оружие, с нашей помощью ограбить рыбаков, овладеть тестом и послать его безработным, оставив этого спекулянта Майера с носом?
— Не совсем так, — ответил Иоганн. И, обернувшись еще раз к дороге, сказал:
— Вот он, кажется, идет. Спрячьтесь в маяк и слушайте, о чем я буду говорить с ним. Может быть, ваша помощь мне будет нужна.
Оскар и Роберт скрылись в здании маяка.
Иоганн зажег трубку и, выпуская клубы дыма, спокойно поджидал Майера. Шаги Майера уже слышались за спиной Иоганна, но рыбак продолжал смотреть на море с видом человека, погруженного в думы.
— Здравствуйте, Иоганн! О чем это вы так задумались? — окликнул его Майер.
Иоганн лениво поднялся.
— Ах, это вы, господин спекулянт? Здравствуйте! Майер дернул головой и нахмурился. Ему не понравилось это приветствие.
«Как грубы эти люди!» — подумал Майер и любезно спросил:
— Ну, как наши дела?
— Дела прекрасны, — ответил Иоганн. — Труп убитого вами спекулянта совсем протух.
Майер сразу изменился в лице.
— Труп? Убитого мною? Спекулянта?.. О чем вы говорите, дорогой мой?
— Вот об этом самом, — ответил Иоганн, указывая на маяк. — О трупе, который там тухнет. Не запирайтесь, Майер. Я был свидетелем вашего убийства. Вы не видали меня, но я вас хорошо видел. Я случайно бродил по дюнам.
— Это ловушка? — спросил Майер, чувствуя, что у него стынут конечности.
— Шантаж? Сколько же вы хотите за молчание?
— Ага, наконец-то вы догадались! Я хочу многого, господин убийца. Не морщитесь и слушайте меня. Во-первых, вы должны мне дать все собранное вами тесто, все до последнего кусочка. Чтобы вы ничего не утаили, я самолично обыщу вас на вашей квартире.
— Это… наглость…
— Во-вторых, — не обращая внимания на Майера, говорил Иоганн, — вы должны немедленно закрыть все ваши богоугодные заведения. В-третьих, отдать нашим рыбакам все проигранные деньги. Подождите, это еще не все. И в-четвертых, вы должны убираться отсюда к черту на рога со всей вашей шатией. Даю вам три секунды на размышление.
Майер, бывший военный, привык к решительным действиям. Ему даже не потребовалось трех секунд, чтобы броситься на Иоганна и свалить его с ног. Повергнув врага на землю, Майер пытался убежать. Но Иоганн, уже лежа на земле, успел подставить ногу. Майер упал. Через две секунды Иоганн сидел на нем. Майер отбивался отчаянно. Но на помощь Иоганну уже спешили Оскар и Роберт. Увидев их, Майер заскрежетал зубами от злобы.
— Сдаюсь, — хрипло проговорил он, — отпустите мне руку, вы сломаете ее, черт вас возьми.
— Оскар, обыщи его!
Оскар вытащил из карманов Майера два револьвера.
— Ого, целая артиллерия! Ничего нет больше в карманах, Оскар? Ну, вот теперь можно и руку освободить. Все надо делать в свое время. Принимаете наши условия или предпочитаете лечь рядом в маяке с вашим уважаемым конкурентом? — спросил Иоганн.
— При… нимаю, — задыхаясь, ответил Майер.
— Так идем к вам.
В сопровождении Иоганна, Оскара и Роберта Майер поплелся по дороге. Он занимал отдельный домик у края деревни. Рыбаки произвели тщательный обыск и взяли все, как было условлено: тесто и деньги.
Когда наконец они ушли, обещав проводить его на пароход, было уже далеко за полночь.
Майер в изнеможении опустил голову на стол, просидел так несколько минут. Потом вдруг поднял голову, стукнул кулаком по столу и крикнул:
— Так опростоволоситься!
Несколько успокоившись, он начал составлять телеграмму Роденштоку. Работа не ладилась. Вдруг кто-то постучал в дверь. «Неужели опять эти разбойники?» — подумал Майер.
— Кто там?
— Срочная телеграмма.
Убедившись, что пришел действительно почтальон, Майер открыл дверь, получил телеграмму и вскрыл ее. Телеграмма была от Роденштока.
«Игорный дом и увеселительные заведения закрыть точка дела ликвидировать точка выезжайте немедленно».
Майер не мог понять, чем вызвана эта телеграмма, но она пришла весьма кстати. Теперь он может выполнить требование Иоганна, не нарушая интересов хозяев.
Рано утром Майер принялся за работу.
Погасли веселые огни в барах, закрылись кинематограф и танцевальные залы, угрюмо молчало пустое здание казино. Рыбаки, лишенные всех этих удовольствий, волновались и едва не побили Майера, требуя открытия игорного дома. Они даже пытались силой овладеть зданием казино, но оказалось, что душа этого здания, рулетка, была еще ночью вывезена и погружена на пароход. Игроки были несколько утешены тем, что получили от Иоганна проигранные в рулетку деньги. Рыбаки ходили, как после тяжелого похмелья, хмурые, молчаливые. Буйства, драки, пьянство и воровство понемногу прекратились. Люди бесцельно бродили по деревне, глядя друг на друга тупым, бессмысленным взглядом, не зная, что делать, о чем говорить. Иногда они оживлялись, вспоминая веселые, безумные ночи. Но разговор обрывался, и снова тускнели глаза и рот раскрывался в тяжелом зевке. О работе никто не думал. Все ожидали, что вновь начнется золотая горячка, спекуляция, игра и разврат. Но день проходил за днем, а все оставалось по-прежнему. Только весенний, бодрящий ветер весело проносился над деревней, освежая мутные головы.
Майер, прибыв в Берлин, узнал крупную новость. Приглашенному Кригманом химику удалось определить состав «вечного хлеба» и искусственно изготовить «тесто».
— Нам не нужны теперь ни Бройер, ни рыбаки, — сказал Роден-шток. — Мы будем сами изготовлять «вечный хлеб».
— Не страшны нам и конкуренты, — добавил Кригман, — пусть они даже скупают по граммам хлеб и растят его. Мы будем изготовлять его тоннами и убьем их конкуренцией.
И акционерное общество по продаже и экспорту «вечного хлеба» начало свои операции.
Фриц, в новом узком городском костюме, так не шедшем к его дюжей, коренастой фигуре, приехал из города и хвастал перед Людвигом своими покупками. Небольшая комната была похожа на магазин случайных вещей.
— Вот, садись на это кресло.
Людвиг недоверчиво осмотрел высокое, узкое кресло с бархатным сиденьем, сделанное из белого полированного металла, и уселся.
Фриц что-то повертел сзади, и вдруг кресло скользнуло вниз. Людвиг испуганно схватился за ручки, нелепо подняв ноги. Фриц, его жена и сын засмеялись.
— Вот занятная штука! Дорого стоит, но очень интересно.
Это было зубоврачебное кресло.
Людвиг вылез из кресла и продолжал осмотр.
— А это что? Биллиардные шары? Зачем они тебе?
— Сын играть будет вместо мяча. Уж больно гладкие, понравились мне. А вот, смотри, труба.
Фриц показал большую медную трубу.
— Эх, блестит как! Золото. Ну, конечно, купил кое-что жене: зонтик, на платье бархату, шубу лисью. Людвиг осмотрел трубу.
— Играть умеешь?
— Научусь.
— Ты трубу, а я пианино себе купил. Дочка играть учиться будет. Это получше твоей трубы.
— Что пианино! У меня еще на пристани одна штука лежит. Всем вам нос утру. Хочешь, идем посмотрим.
Людвиг согласился, и они пошли, продолжая хвастать друг перед другом своими покупками.
На пристани уже толпились рыбаки. Они давно оставили рыбную ловлю и все обратились в завзятых спекулянтов с тех пор, как их маленькая деревушка неожиданно сделалась «золотым дном». Фриц оказался хитрее всех. Он первый сообразил, что если тесто так дорого, то питаться можно и рыбой, а все тесто растить на продажу. В последнее время он продавал тесто агентам Роденштока чуть ли не на вес золота и очень разбогател, далеко оставив за собой своих односельчан.
— А ну-ка, покажи, что у тебя есть? — говорили они, разглядывая с завистью и любопытством большой ящик. Фриц с помощью нескольких добровольцев из рыбаков вскрыл ящик и извлек оттуда новенький мотоцикл с коляской. Это было невиданное в деревне зрелище. Все ахнули. Ну и Фриц! Действительно утер всем нос. Фриц хлопотал около мотоцикла, налил масла, смазал, что-то покрутил.
— И когда ты успел научиться? Неужто поедешь? Мотор заработал. Фриц вскочил на мотоцикл и проехал несколько шагов вверх. Но на глубоком песке колеса застряли. Мотоцикл пострелял немного и остановился. Эта неудача была встречена радостно-ироническими замечаниями. Как ни бился Фриц, он не мог оживить мотор.
— Ничего, выпишу шофера, пойдет. — И он поволок машину в гору.
Людвиг шел следом, прикованный взглядом к блестящему мотоциклу. Зависть разъедала сердце Людвига. Он уже ненавидел Фрица. Того самого Фрица, с которым не раз разделял смертельные опасности на море.
Нет, Людвиг не успокоится до тех пор, пока у него не будет такой же машины. Для этого только надо достать хороший кусок теста. У Фрица еще есть. Он сам хвалился. И Людвиг знает, где Фриц хранит это сокровище. Сегодня вечером Фриц, вероятно, опять напьется пьяный и будет лежать как убитый… Сегодня ночью…
Людвиг не мог дождаться ночи. Когда в окнах погасли последние огни, Людвиг пробрался к дому Фрица. Собака залаяла, но скоро затихла, узнав Людвига. Он переждал немного и начал осторожно выдавливать окно. Осколки стекла зазвенели, но никто не проснулся. Людвиг пролез через окно в дом и стал ощупью пробираться к новому дубовому буфету, где у Фрица хранилось теперь тесто.
Дверца буфета заскрипела. Людвиг замер. В соседней комнате кто-то повернулся, скрипнув кроватью, что-то пробормотал во сне и захрапел. Людвиг достал небольшой кувшинчик и с драгоценной ношей стал пробираться к окну. Впотьмах он задел рукой за медную трубу. Она упала с ужасным грохотом. Фриц проснулся и выпрыгнул из спальни.
— Кто здесь?
Фигура Людвига вырисовывалась на фоне окна, освещенного взошедшей луной.
«Воры!» — в одно мгновение подумал Фриц, и его вдруг охватила необычайная злоба. Он осмотрелся. На столе лежали биллиардные шары. Фриц схватил один шар и, не помня себя, бросил им в голову вора. Людвиг упал как подкошенный, опрокинувшись на зубоврачебное кресло. Поднялась испуганная жена и пришла с фонарем. Фриц осмотрел вора.
— Людвиг! — с удивлением воскликнул он, рассматривая огромную рану на голове. Биллиардный шар с такой силой врезался в череп, что вошел в него до половины и выглядывал из кровавой массы, как огромный, выпученный глаз.
Жена плакала. Фриц растерялся. Он убийца! Что теперь будет? Но скоро успокоился.
— Довольно тебе выть, — сказал он жене. — Я не совершил никакого преступления. Ко мне в дом забрался грабитель, напал на меня. Я стал защищаться. Ты скажешь это, должна сказать. Понимаешь? И мне ничего не будет.
Убийство Людвига взволновало всю деревню. Но рыбаки были на стороне Фрица. Каждый защищает свою собственность. Его даже не арестовали, и дело было прекращено. Жизнь пошла своим чередом. Майер со своими агентами успешно скупали тесто. Но нужно было спешить, чтобы сюда не наехали другие скупщики. Несколько подозрительных личностей уже появилось в деревушке. Майеру удалось сманить их на свою сторону, предложив большую сумму. Только с одним недавно приехавшим скупщиком Майеру пришлось повозиться. Этот скупщик не шел ни на какие переговоры, его нельзя было подкупить. Майер не спускал с него глаз. Скупщику удалось скупить более ста граммов теста, и он, видимо, старался уехать с добычей незамеченным. Но Майер ходил за ним как тень.
Однажды вечером они встретились у берега, недалеко от старого, безлюдного теперь маяка.
— Вы преследуете меня? — сказал неизвестный.
— Да, — ответил Майер, — и буду преследовать до тех пор, пока вы не согласитесь на мои предложения. Я не пущу вас с острова, и вы не унесете отсюда ни одного грамма теста.
Скупщик был, очевидно, человек не робкого десятка. Презрительно прищурившись, он ответил, опуская руку в карман:
— Вы угрожаете мне? Напрасно. Я умею защищаться. Майер понял жест скупщика и бросился к нему. В ту же минуту скупщик вынул из кармана револьвер. Но Майер успел выбить ловким ударом револьвер из руки противника. Завязалась рукопашная борьба. Они катались по песку, опрокидывая друг друга, как во французской борьбе. Майер был более ловкий, скупщик — более сильный. Это уравновешивало шансы на исход борьбы. Майер начал уставать первым.
Случайно он заметил лежащий в стороне отброшенный револьвер. Перекатившись два раза со своим противником с боку на бок, он оказался рядом с лежащим на земле револьвером. Но скупщик, очевидно, понял план Майера и также протянул руку к револьверу. В борьбе они вырыли яму, царапая песок руками. Наконец Майеру удалось левой рукой оттянуть назад голову врага, а правой ухватиться за револьвер. Однако противник успел сжать ему руку. Тогда Майер невероятным изгибом кисти повернул револьвер к голове врага и спустил курок. Глухо прозвучал выстрел, заглушаемый песчаными дюнами, прибоем и воем ветра. Борьба была окончена. Еще раз пролилась человеческая кровь.
Майер осмотрелся. Кругом было пустынно. Ни живой души. Только чайки испуганно кричали, низко пролетая над человеком и трупом. Майер взвалил труп на спину, отнес его в здание маяка, втащил в верхнюю комнату и бросил у того самого места, где когда-то Ганс хранил свое сокровище — «вечный хлеб».
С самым упорным соперником было покончено. Но на смену ему могли приехать другие. Майер телеграфировал Роденштоку, что нужно принять какие-нибудь особые меры, чтобы ускорить скупку хлеба.
Когда Роденшток прочитал эту телеграмму Кригману, он сказал:
— Я уже придумал. Назовите меня старой метлой, если мое средство не выкачает всех запасов теста из лап этих скряг рыбаков. Они сами все отдадут нам, и мы на этом еще наживемся.
И, как по мановению волшебного жезла, в деревушке вдруг закипела новая, необычайная жизнь. Подходили корабли, груженные лесом и огромными ящиками. Наскоро сколоченные здания вырастали вокруг деревни как грибы. Скоро на зданиях появились красивые вывески: «Бар», «Кинематограф», «Танцевальный зал», еще и еще «Бар» и над самым большим зданием — «Казино». Жизнь рыбаков превратилась в вечный праздник. Жены наполняли кинематограф, упиваясь картинами роскоши привольной жизни, — Кригман сам подбирал картины, — а мужья пропадали в барах и игорном доме. Отрава азарта крепко захватила непосредственные натуры рыбаков, и они предавались игре до самозабвения.
Многие уже спустили все нажитое на спекуляции и в непреоборимой страсти продолжать игру и отыграться бросали на игорный стол последнюю «валюту», тесто, которое принималось по весу, как золото. Недалек был тот день, когда охваченные безумной горячкой азарта рыбаки положат на зеленый стол последний кусочек заветного теста, хранимый ими, как сокровище. Однако планы Майера скоро были разрушены самым неожиданным образом.
В один темный, весенний вечер к старому, заброшенному зданию маяка подошли три молодых рыбака. Несколько лет они работали на заводах в Эссене, но безработица последнего времени заставила их вернуться в деревню и вновь заняться рыбным промыслом.
— Зайдемте сюда, — сказал старший из них, Иоганн, указывая рукой на открытую, изломанную ветром дверь маяка.
Все вошли и поднялись за Иоганном в верхнюю комнату.
— Что это здесь падалью пахнет? — сказал Оскар, потягивая носом.
— Какая-нибудь бродячая кошка подохла, — ответил Роберт.
— Я вам сейчас покажу эту кошку, — Иоганн зажег спичку. В слабом, дрожащем пламени товарищи Иоганна увидали лежащий на мусоре полуразложившийся труп человека в городском костюме. Они невольно вскрикнули.
— Это труп одного из спекулянтов, убитого Майером, — сказал Иоганн. — Я был свидетелем убийства. Но дело не в этом трупе. Одним спекулянтом меньше — невелика потеря Я хотел поговорить с вами о другом. Пойдем на берег моря, здесь трудно дышать. — И когда они вышли на берег и уселись на песчаную отмель, Иоганн начал говорить:
— Вы видели труп. Вы знаете, что это не первое и, вероятно, не последнее убийство в нашей деревне. Товарищи, подумайте о том, что происходит. Люди будто с ума посходили. Убийства, кражи, пьянство, разврат, азарт… Господа Майеры совершенно развратили наших стариков, превратили их в завзятых спекулянтов и картежников.
— Да, эти безобразия пора прекратить, — сказал Оскар.
— Конечно, пора, — согласился Иоганн. — Но есть кое-что поважнее безобразий. Это «вечный хлеб», который и наделал всю кутерьму. Зачем понаехали сюда господа Майеры и их приспешники? Зачем они развращают, спаивают, обыгрывают в рулетку наших рыбаков?
— Для того, чтобы выманить хлеб и нажить миллионы, — отозвался Роберт.
— Правильно. Чтобы нажить миллионы за счет голодающих рабочих, надо прибавить. А между тем этот же хлеб, сделайся он достоянием рабочих, может стать огромным орудием в их борьбе с капиталистами.
— Довольно, мы поняли тебя! — сказал Оскар, поднимаясь с земли.
— Нам необходимо овладеть тестом, собрать его как можно больше. Но как это сделать?
— В этом весь вопрос, — ответил Иоганн. — Мы слишком бедны, чтобы конкурировать с Майерами в скупке хлеба…
— Уговорить, доказать нашим?
— Не докажешь. Поздно. Деньги и азарт сделали свое дело. Рыбаки не скоро проснутся от угара.
— Может быть, похитить? — предложил Роберт. Иоганн пожал плечами.
— Отчего бы и не похитить, если это нужно для великого дела. Но много ли мы похитим? Старики дрожат над своим сокровищем. Из-за теста брат убивает брата. Я кое-что придумал, и, может быть, мне удастся достигнуть цели. — Иоганн обернулся и посмотрел на дорогу, ведущую в деревню. Дорога была безлюдна. — Сейчас сюда должен прийти Майер, — сказал Иоганн. — Я назначил ему здесь свидание, предложив свои услуги по… организации бандитской шайки, которая могла бы ограбить рыбаков — отнять у них все оставшееся тесто. Покончить с тестом одним ударом, вместо того чтобы «выкручивать» его в рулетку! Майер, кажется, не совсем доверяет мне, но план ему нравится.
— Значит, ты хочешь, — сказал Оскар, — получить от Майера оружие, с нашей помощью ограбить рыбаков, овладеть тестом и послать его безработным, оставив этого спекулянта Майера с носом?
— Не совсем так, — ответил Иоганн. И, обернувшись еще раз к дороге, сказал:
— Вот он, кажется, идет. Спрячьтесь в маяк и слушайте, о чем я буду говорить с ним. Может быть, ваша помощь мне будет нужна.
Оскар и Роберт скрылись в здании маяка.
Иоганн зажег трубку и, выпуская клубы дыма, спокойно поджидал Майера. Шаги Майера уже слышались за спиной Иоганна, но рыбак продолжал смотреть на море с видом человека, погруженного в думы.
— Здравствуйте, Иоганн! О чем это вы так задумались? — окликнул его Майер.
Иоганн лениво поднялся.
— Ах, это вы, господин спекулянт? Здравствуйте! Майер дернул головой и нахмурился. Ему не понравилось это приветствие.
«Как грубы эти люди!» — подумал Майер и любезно спросил:
— Ну, как наши дела?
— Дела прекрасны, — ответил Иоганн. — Труп убитого вами спекулянта совсем протух.
Майер сразу изменился в лице.
— Труп? Убитого мною? Спекулянта?.. О чем вы говорите, дорогой мой?
— Вот об этом самом, — ответил Иоганн, указывая на маяк. — О трупе, который там тухнет. Не запирайтесь, Майер. Я был свидетелем вашего убийства. Вы не видали меня, но я вас хорошо видел. Я случайно бродил по дюнам.
— Это ловушка? — спросил Майер, чувствуя, что у него стынут конечности.
— Шантаж? Сколько же вы хотите за молчание?
— Ага, наконец-то вы догадались! Я хочу многого, господин убийца. Не морщитесь и слушайте меня. Во-первых, вы должны мне дать все собранное вами тесто, все до последнего кусочка. Чтобы вы ничего не утаили, я самолично обыщу вас на вашей квартире.
— Это… наглость…
— Во-вторых, — не обращая внимания на Майера, говорил Иоганн, — вы должны немедленно закрыть все ваши богоугодные заведения. В-третьих, отдать нашим рыбакам все проигранные деньги. Подождите, это еще не все. И в-четвертых, вы должны убираться отсюда к черту на рога со всей вашей шатией. Даю вам три секунды на размышление.
Майер, бывший военный, привык к решительным действиям. Ему даже не потребовалось трех секунд, чтобы броситься на Иоганна и свалить его с ног. Повергнув врага на землю, Майер пытался убежать. Но Иоганн, уже лежа на земле, успел подставить ногу. Майер упал. Через две секунды Иоганн сидел на нем. Майер отбивался отчаянно. Но на помощь Иоганну уже спешили Оскар и Роберт. Увидев их, Майер заскрежетал зубами от злобы.
— Сдаюсь, — хрипло проговорил он, — отпустите мне руку, вы сломаете ее, черт вас возьми.
— Оскар, обыщи его!
Оскар вытащил из карманов Майера два револьвера.
— Ого, целая артиллерия! Ничего нет больше в карманах, Оскар? Ну, вот теперь можно и руку освободить. Все надо делать в свое время. Принимаете наши условия или предпочитаете лечь рядом в маяке с вашим уважаемым конкурентом? — спросил Иоганн.
— При… нимаю, — задыхаясь, ответил Майер.
— Так идем к вам.
В сопровождении Иоганна, Оскара и Роберта Майер поплелся по дороге. Он занимал отдельный домик у края деревни. Рыбаки произвели тщательный обыск и взяли все, как было условлено: тесто и деньги.
Когда наконец они ушли, обещав проводить его на пароход, было уже далеко за полночь.
Майер в изнеможении опустил голову на стол, просидел так несколько минут. Потом вдруг поднял голову, стукнул кулаком по столу и крикнул:
— Так опростоволоситься!
Несколько успокоившись, он начал составлять телеграмму Роденштоку. Работа не ладилась. Вдруг кто-то постучал в дверь. «Неужели опять эти разбойники?» — подумал Майер.
— Кто там?
— Срочная телеграмма.
Убедившись, что пришел действительно почтальон, Майер открыл дверь, получил телеграмму и вскрыл ее. Телеграмма была от Роденштока.
«Игорный дом и увеселительные заведения закрыть точка дела ликвидировать точка выезжайте немедленно».
Майер не мог понять, чем вызвана эта телеграмма, но она пришла весьма кстати. Теперь он может выполнить требование Иоганна, не нарушая интересов хозяев.
Рано утром Майер принялся за работу.
Погасли веселые огни в барах, закрылись кинематограф и танцевальные залы, угрюмо молчало пустое здание казино. Рыбаки, лишенные всех этих удовольствий, волновались и едва не побили Майера, требуя открытия игорного дома. Они даже пытались силой овладеть зданием казино, но оказалось, что душа этого здания, рулетка, была еще ночью вывезена и погружена на пароход. Игроки были несколько утешены тем, что получили от Иоганна проигранные в рулетку деньги. Рыбаки ходили, как после тяжелого похмелья, хмурые, молчаливые. Буйства, драки, пьянство и воровство понемногу прекратились. Люди бесцельно бродили по деревне, глядя друг на друга тупым, бессмысленным взглядом, не зная, что делать, о чем говорить. Иногда они оживлялись, вспоминая веселые, безумные ночи. Но разговор обрывался, и снова тускнели глаза и рот раскрывался в тяжелом зевке. О работе никто не думал. Все ожидали, что вновь начнется золотая горячка, спекуляция, игра и разврат. Но день проходил за днем, а все оставалось по-прежнему. Только весенний, бодрящий ветер весело проносился над деревней, освежая мутные головы.
Майер, прибыв в Берлин, узнал крупную новость. Приглашенному Кригманом химику удалось определить состав «вечного хлеба» и искусственно изготовить «тесто».
— Нам не нужны теперь ни Бройер, ни рыбаки, — сказал Роден-шток. — Мы будем сами изготовлять «вечный хлеб».
— Не страшны нам и конкуренты, — добавил Кригман, — пусть они даже скупают по граммам хлеб и растят его. Мы будем изготовлять его тоннами и убьем их конкуренцией.
И акционерное общество по продаже и экспорту «вечного хлеба» начало свои операции.
комбат81- большой человек
- Сообщения : 3326
Возраст : 43
Откуда : Псков
Re: русская фантастика.
автор комбат81 Ср 20 Фев 2019, 22:51
VI. БОРЬБА ПРОДОЛЖАЕТСЯ
Крупнейшие капиталисты Германии объединили свои капиталы в этом деле. Весь земной шар был оклеен кричащими рекламами компании:
Покупайте «ВЕЧНЫЙ ХЛЕБ»! Вкусно! Питательно!
Одного килограмма достаточно, чтобы прокормить человека всю жизнь!
В этой рекламе не было только одного: указания на дешевизну хлеба. Роденшток и Кригман долго спорили о ценах на хлеб. Кригман настаивал на том, чтобы хлеб вначале продавался по дорогой цене, доступной только богачам.
— Мы снимем сливки, а потом пустим хлеб по дешевой цене для массового распространения.
Против этого возражал Роденшток.
— Не забывайте, что каждый килограмм «хлеба» через некоторое время превращается в два. Хлебом будут спекулировать. Не можем же мы обязать купивших не продавать его. Нам необходимо очень быстро повести наши операции, чтобы вернуть капитал с процентами, прежде чем поступивший на рынок хлеб будет использован спекулянтами для снижения цен.
Цены скоро пришлось снизить, но по иной причине: богатые люди отнеслись к хлебу скептически. Они не хотели отказаться от всего разнообразия изысканной кухни и пикантных блюд, чтобы «сесть на кисель», который вызывал у них брезгливое чувство.
Зато беднота, когда хлеб подешевел, набросилась на тесто с жадностью.
Агенты компании проникали в самые отдаленные уголки мира. Тысячи брошюр, кинолент и агитаторов знакомили население с выгодностью и незаменимыми качествами «вечного хлеба». Дела компании шли блестяще. Однако борьба вокруг «хлеба» скоро возгорелась.
На этот раз ее начал профессор Бройер. Когда он узнал о продаже хлеба акционерной компанией, то разослал в редакции газет открытое письмо, в котором протестовал против использования его изобретений. Он настаивал на том, чтобы правительство прекратило деятельность компании.
«Я не для того, — писал профессор, — потратил сорок лет моей жизни, чтобы предоставить возможность обогатиться на моем изобретении кучке спекулянтов. Я протестую против этого. Но еще больше я протестую против того, что мое изобретение получило широкое распространение в то время, когда я еще не закончил моих опытов. Это является не только возмутительным нарушением авторских прав, но и представляет угрозу для общества, поскольку хлеб еще не изучен до конца как новое питательное вещество».
— Он хочет запугать наших покупателей, — сказал Кригман, прочитав это письмо. — Напрасный труд. У нас есть отзывы врачей о полной безвредности хлеба и разрешение врачебного совета. Все, кто ест наш хлеб, находятся в полном здравии, благословляют нас и служат нам лучшей рекламой. Нет, господин профессор, вы опоздали, и вам не удастся испортить нам дело!
Однако письмо профессора произвело большое впечатление на общество. Поднялись горячие споры. Правительство поняло, что совершило ошибку, дав разрешение акционерной компании торговать хлебом. Появление на рынке «вечного хлеба» уже сказалось на лихорадочном изменении цен. Весь коммерческий и промышленный мир находился в сильнейшем волнении. «Вечный хлеб» был слишком сильным средством воздействия на экономику не только страны, но и всего мира. Такое средство нельзя было оставлять в руках частных лиц.
И правительственные газеты доказывали необходимость объявления государственной монополии на «хлеб».
Рабочие газеты не соглашались с этим. Ссылаясь на волю изобретателя, они настаивали на объявлении «хлеба» общим достоянием и на бесплатной его раздаче.
Пока велись эти горячие споры, в рыбацкой деревне события шли своим чередом.
Ранним весенним утром рыбаки были удивлены необычайным зрелищем. По деревне, размахивая руками, без шляпы, с растрепанными волосами бежал профессор Бройер, направляясь к новому дому старика Ганса. Ганс только поднялся и наслаждался ароматным кофе со сливками в обществе своей экономки. Увидав профессора, он, по старой привычке, почтительно встал и, указывая на удобное кресло рядом с собой, сказал:
— Прошу садиться, господин профессор. Не угодно ли кофе? Профессор в изнеможении опустился в кресло. Он так устал от быстрого бега, что не мог выговорить слова и только отрицательно завертел головой. Отдышавшись немного, профессор сказал:— Ганс, у вас есть еще «тесто», которое я подарил вам? Ганс насторожился.
— Нет, господин профессор. Виноват. Слабости человеческие. Все продавали, и я продавал. А последнее проиграл в рулетку.
Профессор строго посмотрел в глаза Ганса. Старик не выдержал этого взгляда и отвел глаза в сторону.
— Вы правду говорите, Ганс?
— Сущую правду. Профессор поднялся.
— Яне верю вам, Ганс, вы уже не раз обманули меня. Вы не сдержали своего слова.
— Виноват, господин профессор. Бройер досадливо махнул рукой.
— Теперь не до извинений. Знаете ли вы, Ганс, что вы сделали? Вы своим непослушанием наделали много вреда, и наделаете еще больше. Слушайте меня внимательно, Ганс. Я сейчас производил опыты над «хлебом». И я убедился, что его есть нельзя. Собачка, которой я дал «хлеб» на неделю раньше вас, издохла в страшных мучениях. И если вы не вернете мне сейчас же тесто до последнего кусочка, вас постигнет ужасная смерть. Вы почернеете, вас будут ломать судороги, пена у вас будет идти изо рта, как у бешеного. И вы умрете.
Ганс побледнел и присел на край кресла. Смерть! Он давно уже не думал о ней, наслаждаясь сытым, спокойным существованием. Умереть теперь! Не пить кофе со сливками, уйти от этих мягких кресел, пуховых перин! Нет, это слишком ужасно. Он смотрел на профессора, и вдруг хитрый огонек вспыхнул в глазах Ганса.
— А вы, господин профессор? Вы говорили, что тоже кушали тесто. Вы тоже умрете?
Бройер смутился, но тотчас овладел собой.
— Да, может быть, и я умру. Но я принял противоядие.
— Тогда, конечно, вы не откажете и мне в противоядии.
— Нет, откажу, — сердито отрезал Бройер. — Пусть это будет преступление, но я не дам вам противоядия. Вы сами накажете себя за ваше преступление. Если же вы хотите жить, то сейчас же несите сюда тесто.
Ганс повеселел.
— Если уж так, делать нечего. Умирать никому не хочется. Сейчас, господин профессор.
Ганс вышел в другую комнату, прикрыл за собой дверь, долго копался там и наконец вышел. С тяжелым вздохом передал он профессору тесто.
Бройер посмотрел в небольшую металлическую банку.
— Это все?
— Неужели же я еще раз обману вас, господин…
— Хорошо. Если обманете, тем хуже будет для вас.
— А противоядие, господин профессор?
— Я принесу вам. Не беспокойтесь.
Когда Бройер вышел из комнаты, Ганс залился веселым старческим смехом и, обращаясь к своей экономке, сказал:
— А я ведь оставил себе маленький кусочек. Самый малюсенький. Сдается мне, что профессор тоже лукавит. Тут не отравление, ему тесто надо на что-нибудь другое.
У дома Ганса уже толпились рыболовы, ожидая услышать свежую новость от Ганса. Но эту новость им пришлось услышать от самого профессора. Он обратился к ним с той же речью, что и к Гансу. Уверял, что все они умрут через неделю, если не примут противоядия. А противоядие он обещал в обмен за тесто. Рыбаки слушали: одни с удивлением, другие с испугом. Но все они уверяли, что теста у них не осталось «ни порошиночки». Расторговались и проигрались.
Профессор кричал, пугал их, топал ногами, ничего не помогало. Теста нет, но противоядие он должен им дать. Только трое обещали принести тесто. Остальные были настроены уже враждебно.
— Обещал всех оделить, а теперь последнее отбираешь!
— Если отравил, так и лечи, — слышались угрожающие выкрики.
— Да поймите вы, несчастные, что я вас жалею, о вас беспокоюсь…
— Видим, как жалеешь…
— Вы сами не знаете, какие несчастья, какой ужас ожидает вас. Истощив весь запас убеждений, профессор в изнеможении опустился на ступеньки крыльца и закрыл лицо руками.
— Какой ужас, какой ужас! — тихо говорил он, покачивая головой. Некоторым рыбакам стало жаль его.
— Дадим уж ему по маленькому кусочку, пусть не убивается. Бройер услышал это. Подняв голову, он сказал:
— Все или ничего! Кусочками тут не поможешь.
— Вот это я уж и не понимаю, — сказал, выступив вперед, старый рыбак. — Почему это так выходит, что если все отдадим, то не отравимся?
— Если все не отдадите, то я не дам вам противоядия.
— Как так не дашь?
Настроение толпы вновь резко изменилось.
— Если не дашь, то раньше нас к бабушке пойдешь. Давай сейчас же! Толпа окружила Бройера, подхватила под руки и повела к дому, как арестованного. Профессор беспомощно висел на руках рыбаков и только говорил, как в бреду:
— Какой ужас!.. Какое несчастье!..
Придя домой, он шатающейся походкой прошел к себе в лабораторию и вынес оттуда большую склянку с прозрачной жидкостью.
— Вот, отпейте по глотку. Отнесите Гансу. Дайте отпить всем, кто ел тесто.
Рыбаки ушли, обсуждая странное поведение профессора.
— Рехнулся человек.
— Очень просто. Он и раньше был с придурью.
А профессор прошел к себе в кабинет и дрожащей рукой написал телеграмму на имя знакомого депутата.
«Сообщите правительству необходимости немедленного изъятия и уничтожения всех запасов „вечного хлеба“ точка сообщите это иностранным державам точка противном случае тире массовое отравление точка Бройер».
Так как вопрос о монополии на «вечный хлеб» решен был государством, то для обсуждения телеграммы Бройера было созвано совещание кабинета министров. Чтобы не возбуждать паники, телеграмма держалась в полном секрете. Министр финансов возлагал большие надежды на «хлеб», чтобы поправить государственные финансы и укрепить курс марки, и потому горячо убеждал членов кабинета не придавать значения телеграмме.
— Это или кунштюк изобретателя, недовольного тем, что ему не досталась роль «благодетеля человечества», или, что скорее, бред сумасшедшего. Наши лучшие профессора производили тщательный анализ «хлеба» и не нашли в нем никаких вредных веществ.
Заседание было очень бурное. Все соглашались только в одном, что нельзя спешить с опубликованием приказа об уничтожении «хлеба», пока это дело не будет всесторонне освещено. Министру здравоохранения спешно поручили произвести еще раз, через специалистов, исследование «хлеба», а также людей, которые питались им. Решено было также отправить двух профессоров: одного — психиатра и другого — химика, личных его знакомых, чтобы они, под видом дружеского посещения, справились о здоровье Бройера и попытались разузнать, какая опасность может угрожать тем, кто ел тесто.
Через несколько дней врачи, которым поручено было исследовать «хлеб» и питавшихся им, сделали доклад; они говорили, что вторичное исследование «хлеба» дало те же результаты. Хлеб питателен, богат витаминами, настолько удобоварим, что прекрасно усваивается желудком больных и даже грудных детей, как дополнительное питание к молоку матери, и совершенно безвреден. Все питающиеся этим хлебом чувствуют себя прекрасно. Малокровные и худосочные поправились в короткий срок. В состоянии здоровья туберкулезных, перешедших на питание «тестом», произошло значительное улучшение.
Министр торговли, услышав этот доклад, вздохнул с облегчением.
— А я, признаться, из любопытства и по долгу службы скушал кусочек злополучного теста. И, прочитав эту телеграмму, все время ощущал, как будто из этой лягушечьей икры у меня в желудке развелись лягушки. Скоро прибыли и профессора, командированные на остров Фэр. Они сообщили, что нашли Бройера в очень подавленном состоянии.
— О психозе говорить нельзя, — докладывал психиатр, — но состояние нервной системы Бройера неутешительно.
У него замечаются резкие изменения настроения, характерные для сильной степени неврастении. От полного угнетения он вдруг переходит к возбужденному состоянию. Нас встретил не совсем дружелюбно. Сообщить что-либо конкретное о своих опасениях отказался. Говорит: «Сами заварили кашу, сами и расхлебывайте. Я исполнил свой долг и предупредил об опасности. Теперь поступайте как хотите и принимайте ответственность на себя».
Этим докладом министры были несколько смущены. Если бы не государственная монополия! Но брать на правительство ответственность за какую-то грозящую опасность… Однако практические интересы восторжествовали. С телеграммой Бройера решено было не считаться.
Кригман, которому удалось узнать об этой телеграмме, сказал Роденштоку:
— Правительство отнимает у нас «хлеб». Ну что ж! Свой капитал мы успели вернуть, хоть и с небольшими процентами. Если теперь и выйдет что неприятное с этим «хлебом», нас не будут обвинять в отравлении.
Крупнейшие капиталисты Германии объединили свои капиталы в этом деле. Весь земной шар был оклеен кричащими рекламами компании:
Покупайте «ВЕЧНЫЙ ХЛЕБ»! Вкусно! Питательно!
Одного килограмма достаточно, чтобы прокормить человека всю жизнь!
В этой рекламе не было только одного: указания на дешевизну хлеба. Роденшток и Кригман долго спорили о ценах на хлеб. Кригман настаивал на том, чтобы хлеб вначале продавался по дорогой цене, доступной только богачам.
— Мы снимем сливки, а потом пустим хлеб по дешевой цене для массового распространения.
Против этого возражал Роденшток.
— Не забывайте, что каждый килограмм «хлеба» через некоторое время превращается в два. Хлебом будут спекулировать. Не можем же мы обязать купивших не продавать его. Нам необходимо очень быстро повести наши операции, чтобы вернуть капитал с процентами, прежде чем поступивший на рынок хлеб будет использован спекулянтами для снижения цен.
Цены скоро пришлось снизить, но по иной причине: богатые люди отнеслись к хлебу скептически. Они не хотели отказаться от всего разнообразия изысканной кухни и пикантных блюд, чтобы «сесть на кисель», который вызывал у них брезгливое чувство.
Зато беднота, когда хлеб подешевел, набросилась на тесто с жадностью.
Агенты компании проникали в самые отдаленные уголки мира. Тысячи брошюр, кинолент и агитаторов знакомили население с выгодностью и незаменимыми качествами «вечного хлеба». Дела компании шли блестяще. Однако борьба вокруг «хлеба» скоро возгорелась.
На этот раз ее начал профессор Бройер. Когда он узнал о продаже хлеба акционерной компанией, то разослал в редакции газет открытое письмо, в котором протестовал против использования его изобретений. Он настаивал на том, чтобы правительство прекратило деятельность компании.
«Я не для того, — писал профессор, — потратил сорок лет моей жизни, чтобы предоставить возможность обогатиться на моем изобретении кучке спекулянтов. Я протестую против этого. Но еще больше я протестую против того, что мое изобретение получило широкое распространение в то время, когда я еще не закончил моих опытов. Это является не только возмутительным нарушением авторских прав, но и представляет угрозу для общества, поскольку хлеб еще не изучен до конца как новое питательное вещество».
— Он хочет запугать наших покупателей, — сказал Кригман, прочитав это письмо. — Напрасный труд. У нас есть отзывы врачей о полной безвредности хлеба и разрешение врачебного совета. Все, кто ест наш хлеб, находятся в полном здравии, благословляют нас и служат нам лучшей рекламой. Нет, господин профессор, вы опоздали, и вам не удастся испортить нам дело!
Однако письмо профессора произвело большое впечатление на общество. Поднялись горячие споры. Правительство поняло, что совершило ошибку, дав разрешение акционерной компании торговать хлебом. Появление на рынке «вечного хлеба» уже сказалось на лихорадочном изменении цен. Весь коммерческий и промышленный мир находился в сильнейшем волнении. «Вечный хлеб» был слишком сильным средством воздействия на экономику не только страны, но и всего мира. Такое средство нельзя было оставлять в руках частных лиц.
И правительственные газеты доказывали необходимость объявления государственной монополии на «хлеб».
Рабочие газеты не соглашались с этим. Ссылаясь на волю изобретателя, они настаивали на объявлении «хлеба» общим достоянием и на бесплатной его раздаче.
Пока велись эти горячие споры, в рыбацкой деревне события шли своим чередом.
Ранним весенним утром рыбаки были удивлены необычайным зрелищем. По деревне, размахивая руками, без шляпы, с растрепанными волосами бежал профессор Бройер, направляясь к новому дому старика Ганса. Ганс только поднялся и наслаждался ароматным кофе со сливками в обществе своей экономки. Увидав профессора, он, по старой привычке, почтительно встал и, указывая на удобное кресло рядом с собой, сказал:
— Прошу садиться, господин профессор. Не угодно ли кофе? Профессор в изнеможении опустился в кресло. Он так устал от быстрого бега, что не мог выговорить слова и только отрицательно завертел головой. Отдышавшись немного, профессор сказал:— Ганс, у вас есть еще «тесто», которое я подарил вам? Ганс насторожился.
— Нет, господин профессор. Виноват. Слабости человеческие. Все продавали, и я продавал. А последнее проиграл в рулетку.
Профессор строго посмотрел в глаза Ганса. Старик не выдержал этого взгляда и отвел глаза в сторону.
— Вы правду говорите, Ганс?
— Сущую правду. Профессор поднялся.
— Яне верю вам, Ганс, вы уже не раз обманули меня. Вы не сдержали своего слова.
— Виноват, господин профессор. Бройер досадливо махнул рукой.
— Теперь не до извинений. Знаете ли вы, Ганс, что вы сделали? Вы своим непослушанием наделали много вреда, и наделаете еще больше. Слушайте меня внимательно, Ганс. Я сейчас производил опыты над «хлебом». И я убедился, что его есть нельзя. Собачка, которой я дал «хлеб» на неделю раньше вас, издохла в страшных мучениях. И если вы не вернете мне сейчас же тесто до последнего кусочка, вас постигнет ужасная смерть. Вы почернеете, вас будут ломать судороги, пена у вас будет идти изо рта, как у бешеного. И вы умрете.
Ганс побледнел и присел на край кресла. Смерть! Он давно уже не думал о ней, наслаждаясь сытым, спокойным существованием. Умереть теперь! Не пить кофе со сливками, уйти от этих мягких кресел, пуховых перин! Нет, это слишком ужасно. Он смотрел на профессора, и вдруг хитрый огонек вспыхнул в глазах Ганса.
— А вы, господин профессор? Вы говорили, что тоже кушали тесто. Вы тоже умрете?
Бройер смутился, но тотчас овладел собой.
— Да, может быть, и я умру. Но я принял противоядие.
— Тогда, конечно, вы не откажете и мне в противоядии.
— Нет, откажу, — сердито отрезал Бройер. — Пусть это будет преступление, но я не дам вам противоядия. Вы сами накажете себя за ваше преступление. Если же вы хотите жить, то сейчас же несите сюда тесто.
Ганс повеселел.
— Если уж так, делать нечего. Умирать никому не хочется. Сейчас, господин профессор.
Ганс вышел в другую комнату, прикрыл за собой дверь, долго копался там и наконец вышел. С тяжелым вздохом передал он профессору тесто.
Бройер посмотрел в небольшую металлическую банку.
— Это все?
— Неужели же я еще раз обману вас, господин…
— Хорошо. Если обманете, тем хуже будет для вас.
— А противоядие, господин профессор?
— Я принесу вам. Не беспокойтесь.
Когда Бройер вышел из комнаты, Ганс залился веселым старческим смехом и, обращаясь к своей экономке, сказал:
— А я ведь оставил себе маленький кусочек. Самый малюсенький. Сдается мне, что профессор тоже лукавит. Тут не отравление, ему тесто надо на что-нибудь другое.
У дома Ганса уже толпились рыболовы, ожидая услышать свежую новость от Ганса. Но эту новость им пришлось услышать от самого профессора. Он обратился к ним с той же речью, что и к Гансу. Уверял, что все они умрут через неделю, если не примут противоядия. А противоядие он обещал в обмен за тесто. Рыбаки слушали: одни с удивлением, другие с испугом. Но все они уверяли, что теста у них не осталось «ни порошиночки». Расторговались и проигрались.
Профессор кричал, пугал их, топал ногами, ничего не помогало. Теста нет, но противоядие он должен им дать. Только трое обещали принести тесто. Остальные были настроены уже враждебно.
— Обещал всех оделить, а теперь последнее отбираешь!
— Если отравил, так и лечи, — слышались угрожающие выкрики.
— Да поймите вы, несчастные, что я вас жалею, о вас беспокоюсь…
— Видим, как жалеешь…
— Вы сами не знаете, какие несчастья, какой ужас ожидает вас. Истощив весь запас убеждений, профессор в изнеможении опустился на ступеньки крыльца и закрыл лицо руками.
— Какой ужас, какой ужас! — тихо говорил он, покачивая головой. Некоторым рыбакам стало жаль его.
— Дадим уж ему по маленькому кусочку, пусть не убивается. Бройер услышал это. Подняв голову, он сказал:
— Все или ничего! Кусочками тут не поможешь.
— Вот это я уж и не понимаю, — сказал, выступив вперед, старый рыбак. — Почему это так выходит, что если все отдадим, то не отравимся?
— Если все не отдадите, то я не дам вам противоядия.
— Как так не дашь?
Настроение толпы вновь резко изменилось.
— Если не дашь, то раньше нас к бабушке пойдешь. Давай сейчас же! Толпа окружила Бройера, подхватила под руки и повела к дому, как арестованного. Профессор беспомощно висел на руках рыбаков и только говорил, как в бреду:
— Какой ужас!.. Какое несчастье!..
Придя домой, он шатающейся походкой прошел к себе в лабораторию и вынес оттуда большую склянку с прозрачной жидкостью.
— Вот, отпейте по глотку. Отнесите Гансу. Дайте отпить всем, кто ел тесто.
Рыбаки ушли, обсуждая странное поведение профессора.
— Рехнулся человек.
— Очень просто. Он и раньше был с придурью.
А профессор прошел к себе в кабинет и дрожащей рукой написал телеграмму на имя знакомого депутата.
«Сообщите правительству необходимости немедленного изъятия и уничтожения всех запасов „вечного хлеба“ точка сообщите это иностранным державам точка противном случае тире массовое отравление точка Бройер».
Так как вопрос о монополии на «вечный хлеб» решен был государством, то для обсуждения телеграммы Бройера было созвано совещание кабинета министров. Чтобы не возбуждать паники, телеграмма держалась в полном секрете. Министр финансов возлагал большие надежды на «хлеб», чтобы поправить государственные финансы и укрепить курс марки, и потому горячо убеждал членов кабинета не придавать значения телеграмме.
— Это или кунштюк изобретателя, недовольного тем, что ему не досталась роль «благодетеля человечества», или, что скорее, бред сумасшедшего. Наши лучшие профессора производили тщательный анализ «хлеба» и не нашли в нем никаких вредных веществ.
Заседание было очень бурное. Все соглашались только в одном, что нельзя спешить с опубликованием приказа об уничтожении «хлеба», пока это дело не будет всесторонне освещено. Министру здравоохранения спешно поручили произвести еще раз, через специалистов, исследование «хлеба», а также людей, которые питались им. Решено было также отправить двух профессоров: одного — психиатра и другого — химика, личных его знакомых, чтобы они, под видом дружеского посещения, справились о здоровье Бройера и попытались разузнать, какая опасность может угрожать тем, кто ел тесто.
Через несколько дней врачи, которым поручено было исследовать «хлеб» и питавшихся им, сделали доклад; они говорили, что вторичное исследование «хлеба» дало те же результаты. Хлеб питателен, богат витаминами, настолько удобоварим, что прекрасно усваивается желудком больных и даже грудных детей, как дополнительное питание к молоку матери, и совершенно безвреден. Все питающиеся этим хлебом чувствуют себя прекрасно. Малокровные и худосочные поправились в короткий срок. В состоянии здоровья туберкулезных, перешедших на питание «тестом», произошло значительное улучшение.
Министр торговли, услышав этот доклад, вздохнул с облегчением.
— А я, признаться, из любопытства и по долгу службы скушал кусочек злополучного теста. И, прочитав эту телеграмму, все время ощущал, как будто из этой лягушечьей икры у меня в желудке развелись лягушки. Скоро прибыли и профессора, командированные на остров Фэр. Они сообщили, что нашли Бройера в очень подавленном состоянии.
— О психозе говорить нельзя, — докладывал психиатр, — но состояние нервной системы Бройера неутешительно.
У него замечаются резкие изменения настроения, характерные для сильной степени неврастении. От полного угнетения он вдруг переходит к возбужденному состоянию. Нас встретил не совсем дружелюбно. Сообщить что-либо конкретное о своих опасениях отказался. Говорит: «Сами заварили кашу, сами и расхлебывайте. Я исполнил свой долг и предупредил об опасности. Теперь поступайте как хотите и принимайте ответственность на себя».
Этим докладом министры были несколько смущены. Если бы не государственная монополия! Но брать на правительство ответственность за какую-то грозящую опасность… Однако практические интересы восторжествовали. С телеграммой Бройера решено было не считаться.
Кригман, которому удалось узнать об этой телеграмме, сказал Роденштоку:
— Правительство отнимает у нас «хлеб». Ну что ж! Свой капитал мы успели вернуть, хоть и с небольшими процентами. Если теперь и выйдет что неприятное с этим «хлебом», нас не будут обвинять в отравлении.
комбат81- большой человек
- Сообщения : 3326
Возраст : 43
Откуда : Псков
Re: русская фантастика.
автор комбат81 Ср 20 Фев 2019, 22:55
VII. НЕНУЖНОЕ БОГАТСТВО
Весна принесла Гансу огорчение: от него ушла экономка, вышедшая замуж за рыбака соседней деревни. Старику трудно было привыкать к жизни холостяка: самому прибирать комнаты, готовить обед, мыть белье. Он ходил по деревне и приглашал к себе в услужение вдов и сирот. Но никто не шел. Женщины, как и мужчины, давно отвыкли от труда. Несмотря на опустошения, произведенные кабачками и рулетками, никто еще не нуждался так, чтобы идти работать у других. Старик должен был примириться со своей участью. Чтобы не готовить себе обед, он опять начал питаться «тестом», которое до сих пор берег на вырост и продажу.
В теплое весеннее утро он открыл буфет, чтобы взять ложкой тесто из банки. К своему удивлению, он увидел, что тесто подросло больше обыкновенного и даже свесилось через край банки, тогда как обычно оно едва доходило до края. Он побежал в погреб, где у него хранились запасы, которые он откладывал в расчете на будущую продажу. Там тесто вело себя обычно, почти не увеличиваясь.
Старик удивился и обрадовался.
«Должно быть, это от тепла оно так быстро пухнет», — решил он. Ганс вычерпнул полбанки и с аппетитом поел теста. Посидел на солнышке, покурил трубочку и в двенадцать часов дня улегся отдохнуть. Проснувшись в два часа, он опять полюбопытствовал заглянуть в буфет. Банка опять была полна до краев.
«Вот так штука! Если бы теперь приехали скупщики, можно было бы поторговать», — думал он, огорчаясь затишьем в торговле тестом.
Вечером он отправился в дом рыбака, который имел большую семью. Поговорил о том о сем и как бы между прочим спросил:
— А не понадобится ли вам тесто? Рыбак неопределенно пожал плечами.
— С нас почти что хватает своего. Кило, пожалуй, купил бы.
— А сколько дадите?
— Пару марок дам.
Ганс даже обиделся. И, поговорив о ранней весне, распрощался и ушел.
— Пару марок! — ворчал старик, возвращаясь к себе. — Платили люди тысячами, а тут — пару. И куда они запропастились? Не поймешь этих городских. То чуть с руками не оторвут, то и не показываются…
Огорченный неудачей, Ганс рано лег спать.
А когда наутро он проснулся и открыл буфет, то невольно отпрянул в изумлении. Тесто не только вылезло из банки, но и заполнило всю полку.
— Ну и прет! — воскликнул старик. — Этак, действительно, придется мне по две марки продавать.
Он обошел всю деревню, предлагая тесто. Но ему везде говорили:
— Не нуждаемся.
Через несколько дней уже все были сыты по горло. Правда, неожиданные холода задержали рост теста, но в каждой семье его было вполне достаточно для дневного питания. Отяжелел и Ганс. Если бы не заботы, он располнел бы еще больше. Его мучила мысль, что этакие богатства пропадают даром. Он не мог допустить мысли, чтобы выбросить тесто на улицу. И он пожирал его сам, с появившимся вдруг неистощимым старческим аппетитом. Наконец он почувствовал, что уже не может есть так много. Он еле таскал растолстевшие, как бревна, ноги. Его мучила одышка. С трудом доплелся он до соседнего дома. Муж и двое детей сидели у калитки. Жена выглядывала из открытого окна.
— Добрый день, — любезно сказал Ганс. — Скучно мне одному сидеть. Не изволите ли вы прийти ко мне откушать теста?
Рыбак измерил расстояние между домами. Оно было не более тридцати шагов.
— Далеко идти, — апатично сказал он.
— Ну что там, далеко! Я же дошел, а я старше вас.
— Нет, спасибо, да я уже и сыт. Сегодня раз пять принимался за еду.
— Очень жаль.
И, опустившись рядом с рыбаком на скамью, Ганс откровенно сказал:
— Я уже не то что в гости, а как бы в виде помощи вас прошу. Уж очень быстро расти стало тесто. Три полки в буфете заняло. Ем, ем, а оно все растет. Пособили бы!
Жене рыбака как будто стало жалко Ганса.
— Надо пособить бедному человеку, — сказала она мужу, — в беду всякий попасть может. Нас много, мы еще справляемся, а он один да старый.
— Ну и иди, — равнодушно отозвался муж, — а я не хочу, лень. Жена рыбака пошла с Гансом, который не переставал благодарить ее.
— Да уж ладно, долг платежом красен. Когда-то, когда у нас теста не было, вы пожалели нашу бедность и с большой скидкой тесто продали.
— Как же, как же, — засуетился Ганс, — нам надо помогать друг другу. Вот, кушайте, пожалуйста, на здоровье.
Женщина зачерпнула ложкой теста и, превозмогая себя, съела большой кусок.
— Вот спасибо вам, выручили старика. Еще кусочек. Гостья поднесла ко рту вторую ложку, но вдруг быстро отвела ее в сторону и сказала тихо, с каким-то испугом:
— Не могу, с души воротит.
— Ну хоть маленький кусочек, будьте настолько добры, не откажите в просьбе старику.
Ганс клянчил, как будто он умирал с голоду и выпрашивал милостыню.
— Говорю вам, что не могу, чего пристал? — уже грубо ответила женщина.
— Не прогневайся. И она вышла из комнаты. Ганс кланялся ей вслед и говорил:
— Ну что ж, не смею настаивать. И на том спасибо.
Ночью ему долго не спалось. Он высчитывал, сколько у него было бы денег, если бы он продал все тесто по тысяче марок за кило. Заснул он только под утро, но скоро был разбужен каким-то треском, раздавшимся в комнате. Ганс вскочил с кровати и осмотрелся. В серых сумерках утра он увидел, что разросшееся тесто выдавило дверку буфета и вытекло на пол.
Ганс был охвачен ужасом. Впервые он подумал о той опасности, которой угрожает тесто.
«Что же это будет? — подумал он. — Ведь этак тесто выживет меня из дому».
Он не спал остаток ночи. Ему мерещилось, что тесто, как серый змей, подползает к кровати и душит его… Рано утром он пошел к большой дороге, по которой проходили иногда безработные, бродяги и нищие.
Ему удалось заполучить троих дюжих, но изголодавшихся парней обещанием хорошо накормить их.
Парни, видимо, никогда не ели теста. Они вначале отнеслись к предложенному блюду недоверчиво. Но когда Ганс показал им пример, они попробовали, одобрили и с жадностью набросились на тесто. Оно как будто таяло во рту, и съесть его, не обременяя желудок, можно было много. Желудки же у них были объемистые, а аппетит и того больше. В какие-нибудь двадцать минут гости опустошили две полки теста.
Ганс повеселел.
— Ну что? Хорошо?
— Не худо! — отвечали они, полузакрывая замаслившиеся от сытости глазки.
— То-то. Я человек добрый, сам голодал, знаю, что такое голод. Надо помогать ближнему. Человек я одинокий, есть лишний хлеб — отчего не накормить голодного?
— Спасибо.
— Не за что. Приходите завтра. Если хотите, каждый день приходите. Товарищей с собой приводите. Я добрый, я всех накормлю.
— Спасибо, придем.
Парни ушли. Ганс повеселел еще больше.
— Вот так-то лучше.
Тесто уже не казалось ему страшным змеем, выползающим из буфета и готовым проглотить его.
— Этакие парни сами всякого змея проглотят!
Он с нетерпением ожидал их на следующее утро, но они не пришли. День был теплый. Тесто снова наполнило весь буфет и выползло на пол. Ночью старика опять душили кошмары. Ему казалось, что тесто подползает к нему, лезет все выше и выше, поднимает серые руки… Он просыпался, обливаясь потом. Наконец он заснул и спал, вероятно, очень долго. Его разбудил чей-то крик.
— Хозяин, а хозяин!
Ганс открыл глаза и увидел, что солнце уже довольно высоко поднялось на небе. Ганс подошел к окну и распахнул его. У окна стояли трое. Двух из них он узнал: это были безработные, евшие у него тесто. Третий был нищий в заплатанной одежде.
Ганс очень обрадовался, увидев их, и поспешил открыть дверь.
— Милости просим! Проголодались? Я вас вчера поджидал, приготовил вам вкусненького теста.
Но гости не спешили войти. Один из безработных деловито спросил:
— Потребуется тесто есть?
Ганса несколько удивило его приветствие, но он с прежним радушием сказал:
— Прошу вас.
— А какая ваша цена будет? — с тою же деловитостью спросил безработный. Ганс даже открыл глаза от изумления.
— Цена? Да я же вас бесплатно кормлю!
— Ну да, еще бы того не хватало, чтоб мы вам платили. Я спрашиваю, сколько вы нам заплатите за еду?
— Я — вам? За еду? Да где же это видано?
— Видано или не видано, а бесплатно мы есть не будем. Не хотите платить, не надо. Мы в другом месте работу найдем.
— Какая же это работа? Постойте, да куда же вы уходите? — испугался Ганс. — Ну я могу немножечко дать.
— А сколько?
— Двадцать пфеннигов дам.
— Цена неподходящая. Нам по две марки за килограмм платят в вашей деревне. Нарасхват берут. Только ешь.
У Ганса помутилось в голове. Платить за то, что люди будут есть тесто. То самое тесто, за которое ему платили по тысяче и более за кило. Или эти люди смеются над ним, или он с ума сошел…
— Нет, я не буду платить. Найдутся другие…
— Не найдутся, во всей округе уже знают.
— Сам съем, — упрямо сказал Ганс.
— Твое дело. Если не лопнешь, завтра по четыре марки заплатишь. Идем, ребята!
И они ушли. Ушли, оставив его одного с тестом. А оно серой массой лежало на полу и уже опоясало весь низ у буфета. За ночь оно наполнит всю комнату… На Ганса напал ужас. Он бросился к окну и закричал удаляющимся «едокам»:
— Подождите, эй, вы, вернитесь!
Они вернулись, подсчитали на глаз вес теста и принялись за работу. Они не брезгали даже есть с пола, очистили все выползшее наружу тесто и две нижние полки. Больше они не могли съесть.
Трясущимися руками Ганс расплатился с «рабочими» и опустился в изнеможении в кресло.
Едоки приходили каждый день. С каждым днем они становились толще, ели меньше, за еду брали дороже. Деньги Ганса быстро таяли. Наконец он не выдержал. Однажды после их ухода он пытался сам есть до полного изнеможения. Он ел так много, что утром не мог подняться с кровати. Сердце противно замирало, щемило в груди.
Когда наутро пришли едоки, он сказал им слабым голосом:
— Выбросьте всю эту дрянь на улицу, подальше от дома.
— Давно бы так, — весело ответили бродяги. Им самим уже смертельно надоело есть тесто. — Другие односельчане уже давно выбросили.
Они быстро принялись за работу, и дом был, наконец, очищен от теста. Ганс хотел приподняться, чтобы расплатиться, но вдруг откинулся назад, посинел и захрипел.
— Ну, и этому крышка! — сказал нищий, подходя к Гансу.
— Лопнул от жира! Двое вчера уж померли в этой деревне. Что ж, возьмем себе что-нибудь на память о старичке — да на пристань. Довольно нам здесь проедаться. Где у него деньги-то были?
— Брось, Карл, — сказал безработный, — еще накроют.
— Кто тут накроет? Да в этой деревне никто с места не двинется целый день.
Нищий нашел сундучок с деньгами, набил карманы и ушел со своими спутниками, оставив холодеющий труп.
Весна принесла Гансу огорчение: от него ушла экономка, вышедшая замуж за рыбака соседней деревни. Старику трудно было привыкать к жизни холостяка: самому прибирать комнаты, готовить обед, мыть белье. Он ходил по деревне и приглашал к себе в услужение вдов и сирот. Но никто не шел. Женщины, как и мужчины, давно отвыкли от труда. Несмотря на опустошения, произведенные кабачками и рулетками, никто еще не нуждался так, чтобы идти работать у других. Старик должен был примириться со своей участью. Чтобы не готовить себе обед, он опять начал питаться «тестом», которое до сих пор берег на вырост и продажу.
В теплое весеннее утро он открыл буфет, чтобы взять ложкой тесто из банки. К своему удивлению, он увидел, что тесто подросло больше обыкновенного и даже свесилось через край банки, тогда как обычно оно едва доходило до края. Он побежал в погреб, где у него хранились запасы, которые он откладывал в расчете на будущую продажу. Там тесто вело себя обычно, почти не увеличиваясь.
Старик удивился и обрадовался.
«Должно быть, это от тепла оно так быстро пухнет», — решил он. Ганс вычерпнул полбанки и с аппетитом поел теста. Посидел на солнышке, покурил трубочку и в двенадцать часов дня улегся отдохнуть. Проснувшись в два часа, он опять полюбопытствовал заглянуть в буфет. Банка опять была полна до краев.
«Вот так штука! Если бы теперь приехали скупщики, можно было бы поторговать», — думал он, огорчаясь затишьем в торговле тестом.
Вечером он отправился в дом рыбака, который имел большую семью. Поговорил о том о сем и как бы между прочим спросил:
— А не понадобится ли вам тесто? Рыбак неопределенно пожал плечами.
— С нас почти что хватает своего. Кило, пожалуй, купил бы.
— А сколько дадите?
— Пару марок дам.
Ганс даже обиделся. И, поговорив о ранней весне, распрощался и ушел.
— Пару марок! — ворчал старик, возвращаясь к себе. — Платили люди тысячами, а тут — пару. И куда они запропастились? Не поймешь этих городских. То чуть с руками не оторвут, то и не показываются…
Огорченный неудачей, Ганс рано лег спать.
А когда наутро он проснулся и открыл буфет, то невольно отпрянул в изумлении. Тесто не только вылезло из банки, но и заполнило всю полку.
— Ну и прет! — воскликнул старик. — Этак, действительно, придется мне по две марки продавать.
Он обошел всю деревню, предлагая тесто. Но ему везде говорили:
— Не нуждаемся.
Через несколько дней уже все были сыты по горло. Правда, неожиданные холода задержали рост теста, но в каждой семье его было вполне достаточно для дневного питания. Отяжелел и Ганс. Если бы не заботы, он располнел бы еще больше. Его мучила мысль, что этакие богатства пропадают даром. Он не мог допустить мысли, чтобы выбросить тесто на улицу. И он пожирал его сам, с появившимся вдруг неистощимым старческим аппетитом. Наконец он почувствовал, что уже не может есть так много. Он еле таскал растолстевшие, как бревна, ноги. Его мучила одышка. С трудом доплелся он до соседнего дома. Муж и двое детей сидели у калитки. Жена выглядывала из открытого окна.
— Добрый день, — любезно сказал Ганс. — Скучно мне одному сидеть. Не изволите ли вы прийти ко мне откушать теста?
Рыбак измерил расстояние между домами. Оно было не более тридцати шагов.
— Далеко идти, — апатично сказал он.
— Ну что там, далеко! Я же дошел, а я старше вас.
— Нет, спасибо, да я уже и сыт. Сегодня раз пять принимался за еду.
— Очень жаль.
И, опустившись рядом с рыбаком на скамью, Ганс откровенно сказал:
— Я уже не то что в гости, а как бы в виде помощи вас прошу. Уж очень быстро расти стало тесто. Три полки в буфете заняло. Ем, ем, а оно все растет. Пособили бы!
Жене рыбака как будто стало жалко Ганса.
— Надо пособить бедному человеку, — сказала она мужу, — в беду всякий попасть может. Нас много, мы еще справляемся, а он один да старый.
— Ну и иди, — равнодушно отозвался муж, — а я не хочу, лень. Жена рыбака пошла с Гансом, который не переставал благодарить ее.
— Да уж ладно, долг платежом красен. Когда-то, когда у нас теста не было, вы пожалели нашу бедность и с большой скидкой тесто продали.
— Как же, как же, — засуетился Ганс, — нам надо помогать друг другу. Вот, кушайте, пожалуйста, на здоровье.
Женщина зачерпнула ложкой теста и, превозмогая себя, съела большой кусок.
— Вот спасибо вам, выручили старика. Еще кусочек. Гостья поднесла ко рту вторую ложку, но вдруг быстро отвела ее в сторону и сказала тихо, с каким-то испугом:
— Не могу, с души воротит.
— Ну хоть маленький кусочек, будьте настолько добры, не откажите в просьбе старику.
Ганс клянчил, как будто он умирал с голоду и выпрашивал милостыню.
— Говорю вам, что не могу, чего пристал? — уже грубо ответила женщина.
— Не прогневайся. И она вышла из комнаты. Ганс кланялся ей вслед и говорил:
— Ну что ж, не смею настаивать. И на том спасибо.
Ночью ему долго не спалось. Он высчитывал, сколько у него было бы денег, если бы он продал все тесто по тысяче марок за кило. Заснул он только под утро, но скоро был разбужен каким-то треском, раздавшимся в комнате. Ганс вскочил с кровати и осмотрелся. В серых сумерках утра он увидел, что разросшееся тесто выдавило дверку буфета и вытекло на пол.
Ганс был охвачен ужасом. Впервые он подумал о той опасности, которой угрожает тесто.
«Что же это будет? — подумал он. — Ведь этак тесто выживет меня из дому».
Он не спал остаток ночи. Ему мерещилось, что тесто, как серый змей, подползает к кровати и душит его… Рано утром он пошел к большой дороге, по которой проходили иногда безработные, бродяги и нищие.
Ему удалось заполучить троих дюжих, но изголодавшихся парней обещанием хорошо накормить их.
Парни, видимо, никогда не ели теста. Они вначале отнеслись к предложенному блюду недоверчиво. Но когда Ганс показал им пример, они попробовали, одобрили и с жадностью набросились на тесто. Оно как будто таяло во рту, и съесть его, не обременяя желудок, можно было много. Желудки же у них были объемистые, а аппетит и того больше. В какие-нибудь двадцать минут гости опустошили две полки теста.
Ганс повеселел.
— Ну что? Хорошо?
— Не худо! — отвечали они, полузакрывая замаслившиеся от сытости глазки.
— То-то. Я человек добрый, сам голодал, знаю, что такое голод. Надо помогать ближнему. Человек я одинокий, есть лишний хлеб — отчего не накормить голодного?
— Спасибо.
— Не за что. Приходите завтра. Если хотите, каждый день приходите. Товарищей с собой приводите. Я добрый, я всех накормлю.
— Спасибо, придем.
Парни ушли. Ганс повеселел еще больше.
— Вот так-то лучше.
Тесто уже не казалось ему страшным змеем, выползающим из буфета и готовым проглотить его.
— Этакие парни сами всякого змея проглотят!
Он с нетерпением ожидал их на следующее утро, но они не пришли. День был теплый. Тесто снова наполнило весь буфет и выползло на пол. Ночью старика опять душили кошмары. Ему казалось, что тесто подползает к нему, лезет все выше и выше, поднимает серые руки… Он просыпался, обливаясь потом. Наконец он заснул и спал, вероятно, очень долго. Его разбудил чей-то крик.
— Хозяин, а хозяин!
Ганс открыл глаза и увидел, что солнце уже довольно высоко поднялось на небе. Ганс подошел к окну и распахнул его. У окна стояли трое. Двух из них он узнал: это были безработные, евшие у него тесто. Третий был нищий в заплатанной одежде.
Ганс очень обрадовался, увидев их, и поспешил открыть дверь.
— Милости просим! Проголодались? Я вас вчера поджидал, приготовил вам вкусненького теста.
Но гости не спешили войти. Один из безработных деловито спросил:
— Потребуется тесто есть?
Ганса несколько удивило его приветствие, но он с прежним радушием сказал:
— Прошу вас.
— А какая ваша цена будет? — с тою же деловитостью спросил безработный. Ганс даже открыл глаза от изумления.
— Цена? Да я же вас бесплатно кормлю!
— Ну да, еще бы того не хватало, чтоб мы вам платили. Я спрашиваю, сколько вы нам заплатите за еду?
— Я — вам? За еду? Да где же это видано?
— Видано или не видано, а бесплатно мы есть не будем. Не хотите платить, не надо. Мы в другом месте работу найдем.
— Какая же это работа? Постойте, да куда же вы уходите? — испугался Ганс. — Ну я могу немножечко дать.
— А сколько?
— Двадцать пфеннигов дам.
— Цена неподходящая. Нам по две марки за килограмм платят в вашей деревне. Нарасхват берут. Только ешь.
У Ганса помутилось в голове. Платить за то, что люди будут есть тесто. То самое тесто, за которое ему платили по тысяче и более за кило. Или эти люди смеются над ним, или он с ума сошел…
— Нет, я не буду платить. Найдутся другие…
— Не найдутся, во всей округе уже знают.
— Сам съем, — упрямо сказал Ганс.
— Твое дело. Если не лопнешь, завтра по четыре марки заплатишь. Идем, ребята!
И они ушли. Ушли, оставив его одного с тестом. А оно серой массой лежало на полу и уже опоясало весь низ у буфета. За ночь оно наполнит всю комнату… На Ганса напал ужас. Он бросился к окну и закричал удаляющимся «едокам»:
— Подождите, эй, вы, вернитесь!
Они вернулись, подсчитали на глаз вес теста и принялись за работу. Они не брезгали даже есть с пола, очистили все выползшее наружу тесто и две нижние полки. Больше они не могли съесть.
Трясущимися руками Ганс расплатился с «рабочими» и опустился в изнеможении в кресло.
Едоки приходили каждый день. С каждым днем они становились толще, ели меньше, за еду брали дороже. Деньги Ганса быстро таяли. Наконец он не выдержал. Однажды после их ухода он пытался сам есть до полного изнеможения. Он ел так много, что утром не мог подняться с кровати. Сердце противно замирало, щемило в груди.
Когда наутро пришли едоки, он сказал им слабым голосом:
— Выбросьте всю эту дрянь на улицу, подальше от дома.
— Давно бы так, — весело ответили бродяги. Им самим уже смертельно надоело есть тесто. — Другие односельчане уже давно выбросили.
Они быстро принялись за работу, и дом был, наконец, очищен от теста. Ганс хотел приподняться, чтобы расплатиться, но вдруг откинулся назад, посинел и захрипел.
— Ну, и этому крышка! — сказал нищий, подходя к Гансу.
— Лопнул от жира! Двое вчера уж померли в этой деревне. Что ж, возьмем себе что-нибудь на память о старичке — да на пристань. Довольно нам здесь проедаться. Где у него деньги-то были?
— Брось, Карл, — сказал безработный, — еще накроют.
— Кто тут накроет? Да в этой деревне никто с места не двинется целый день.
Нищий нашел сундучок с деньгами, набил карманы и ушел со своими спутниками, оставив холодеющий труп.
комбат81- большой человек
- Сообщения : 3326
Возраст : 43
Откуда : Псков
Re: русская фантастика.
автор комбат81 Ср 20 Фев 2019, 22:59
VIII. ХЛЕБНЫЙ ПОТОП
Ужас вселился в деревню. В каждом рыбацком доме оказалась хоть крупица «вечного хлеба». Когда настали летние жары и «хлеб» начал быстро расти, все пережили кратковременную радость о небывалом «урожае». Но следующие же за этим дни убедили всех, что тесто растет с угрожающей быстротой, превращаясь из драгоценного питательного вещества в страшного врага, вырастая в могучий хлебный поток, который грозит всеобщей гибелью.
Общая опасность встряхнула всех. Надо было принимать какие-то меры, чтобы спастись от ужасной смерти.
Рыбаки, как и Ганс, в первое время пытались истребить тесто, поедая его. Они ели с отчаянием, остервенением, наедались до спазм в желудке, до обморока. Во многих из них проснулся какой-то звериный, первобытный эгоизм. Желая спасти себя, старшие и более сильные принуждали есть слабейших и младших. Ничего не помогало. Скоро всем стало очевидно, что «поедом» теста не истребишь. Оно наполняло комнаты, разбивая окна, выползало на улицу и растекалось серым потоком. Сила роста была так велика, что тесто, заполнив камин, поднималось вверх по каминной трубе, вылезало наружу и нарастало на крыше, как снежные сугробы. Многосемейные рыбаки еще кое-как справлялись с тестом. Они вовремя вынесли его из дому и выбросили на улицу. Ночами рыбаки подбрасывали куски теста своим соседям. Если их застигали на месте преступления, то жестоко избивали.
Один из этих преступников был застигнут Фрицем у своего дома. Взбешенный Фриц свалил «подкидчика» ударом кулака и тело несчастного бросил в хлебный сугроб. К утру тесто совершенно поглотило труп. Так Фриц совершил свое второе убийство. Он даже не скрывал этого, объясняя односельчанам, что это была лишь необходимая оборона. Городские судьи, может быть, и нашли бы в действиях Фрица «превышение пределов необходимой обороны». Но все рыбаки твердо стояли на том, что Фриц действовал как должно, что этот случай послужит уроком для других.
Изгнанные тестом из домов, растерянные, полупомешанные от страха, люди часто собирались на берегу моря и обсуждали свое положение. На этих собраниях рассказывались страшные вещи. Как погибла в тесте вся семья плотника: ночью, когда все спали, тесто завалило дверь и окно, и несчастные были удушены тестом… Как погибали грудные дети и беспомощные больные, оставленные в домах.
Одна мать, потерявшая ребенка, рассказывала:
— Я пошла к соседям просить помощи, чтобы помогли мне хоть вынести вещи из дому. Тесто заполнило у меня только одну комнату до половины, а в другой лежал мой ребенок. Я надеялась скоро вернуться. Но мне пришлось обойти всю деревню, прося помощи, однако никто не шел. У каждого были свои заботы. Не могу сказать, долго ли я была в отлучке. Когда же вернулась, то увидала, что вся комната почти до потолка заполнена тестом и через нее мне не пройти в комнату, где лежал мой ребенок. Я бросилась к окну, но оно было закрыто изнутри. Тогда я решила пройти сквозь тесто. Оно оказалось очень вязким, как густая тина. Я сделала несколько шагов и уже выбилась из сил. Голова моя был еще выше теста, оно достигало плеч. Но скоро тесто начало покрывать мне шею, подошло под подбородок… Еще несколько минут, и оно удушило бы меня… Я тонула в нем, как в вязкой тине болота. Я начала кричать. Спасибо, мимо бежал Фриц. Он услышал мой крик и багром вытащил меня. А ребенка мы так и не могли спасти…
— Да, все это так и было, — подтвердил Фриц. — Я сам порядочно наглотался теста, прежде чем мне удалось вытащить Марту.
И это самоотверженное спасение погибающего казалось слушателям таким же простым и нужным делом, как и убийство «подкидчика», — слово, которое появилось с появлением нового вида преступления. Оно так же клеймило человека, как и прежнее слово «вор».
Рыбаки угрюмо молчали, слушая эти жуткие рассказы.
— Неужто всем нам погибать? — спросила молодая женщина.
— Или бросать дома и уходить отсюда подальше, — отозвался старый рыбак.
Фриц задумчиво смотрел на море.
— А почему бы нам не попробовать, — сказал он, — выбросить тесто в море, благо оно у нас под боком. В море места много. Может быть, тесто тонет в воде. А нет — ветер и волны унесут его от наших берегов, и дело с концом.
Эта мысль понравилась всем. Чем бы ни кончилась эта затея, она даст какой-то выход из томительного бездействия. И рыбаки горячо принялись за работу. День и ночь таскали они тесто к берегу и выбрасывали в море.
Тесто немного погружалось в воду, но не тонуло. Оно плавало на поверхности, как побуревший на весеннем солнце грязный прибрежный лед. Не уносило его и от берега. Волны прибоя выбрасывали часть теста назад на берег. Зато тесто оказалось по вкусу рыбам. Они появились у берегов в необычайном количестве, пожирая вкусное тесто.
Это развлекло рыбаков.
— А ведь сожрут, пожалуй… Смотри, какая гибель рыб.
— Вот так приманка! Хорошая была бы рыбная ловля!
— Ни одна сеть не выдержит. Да они уж и погнили, наши сети. Никто, однако, серьезно о рыбной ловле не думал. Все продолжали таскать тесто и выбрасывать в море.
На третий день один из рыбаков заметил:
— Что это значит? Сколько мы потаскали теста, сколько рыбы поели, а теста становится еще больше!
— Значит, и в воде растет.
Еще через несколько дней стало очевидным, что тесто не только продолжает расти в воде, но и растет гораздо быстрее, чем на земле, быть может, получив добавочное питание от воды. Тесто уже выпятилось над поверхностью воды, захватив огромное пространство моря, насколько глаз хватает. В довершение бед, оно затянуло всю прибрежную полосу, остановило прибой, сравнялось с берегом и поползло на сушу. Как будто море уже насытилось, не принимало больше и отдавало излишки назад земле. Подойти к берегу не представлялось возможным.
Последняя надежда рыбаков разбилась. В отчаянии стояли они у берега, не зная, что делать, как спастись. Перед ними было какое-то новое море — серая, студенистая масса, какой-то кисель, по которому, вероятно, нельзя даже плыть на лодке… Позади стояли брошенные, опустевшие дома…
Один из рыбаков все-таки сделал попытку спустить лодку. Но она увязла в тесте, как в тине, а весла нельзя было повернуть.
— И море испортили, — хмурясь, сказал старый рыбак. — Теперь ни проезду, ни проходу… А с острова не убежишь… И кто это наделал таких дел?
Да, кто наделал? Эта мысль была подхвачена всеми. Отчаявшиеся в спасении люди искали виновного, чтобы на нем сорвать гнев за все несчастья.
— Кто же другой виноват? Конечно, профессор Бройер! Рыбаки забыли, не хотели вспоминать, как получили они тесто, как профессор уговаривал их отдать все запасы «вечного хлеба».
— Это он погубил нас! Он лишил нас жилища, обрек на смерть наших детей. Он обрушил на наши головы все несчастья. Смерть профессору Бройеру! Смерть душителю!
И разъяренная толпа бросилась на холм, к усадьбе профессора. Напрасно Иоганн, Роберт и Оскар пытались убедить толпу не делать безумных поступков. Гнев не рассуждает.
Ужас вселился в деревню. В каждом рыбацком доме оказалась хоть крупица «вечного хлеба». Когда настали летние жары и «хлеб» начал быстро расти, все пережили кратковременную радость о небывалом «урожае». Но следующие же за этим дни убедили всех, что тесто растет с угрожающей быстротой, превращаясь из драгоценного питательного вещества в страшного врага, вырастая в могучий хлебный поток, который грозит всеобщей гибелью.
Общая опасность встряхнула всех. Надо было принимать какие-то меры, чтобы спастись от ужасной смерти.
Рыбаки, как и Ганс, в первое время пытались истребить тесто, поедая его. Они ели с отчаянием, остервенением, наедались до спазм в желудке, до обморока. Во многих из них проснулся какой-то звериный, первобытный эгоизм. Желая спасти себя, старшие и более сильные принуждали есть слабейших и младших. Ничего не помогало. Скоро всем стало очевидно, что «поедом» теста не истребишь. Оно наполняло комнаты, разбивая окна, выползало на улицу и растекалось серым потоком. Сила роста была так велика, что тесто, заполнив камин, поднималось вверх по каминной трубе, вылезало наружу и нарастало на крыше, как снежные сугробы. Многосемейные рыбаки еще кое-как справлялись с тестом. Они вовремя вынесли его из дому и выбросили на улицу. Ночами рыбаки подбрасывали куски теста своим соседям. Если их застигали на месте преступления, то жестоко избивали.
Один из этих преступников был застигнут Фрицем у своего дома. Взбешенный Фриц свалил «подкидчика» ударом кулака и тело несчастного бросил в хлебный сугроб. К утру тесто совершенно поглотило труп. Так Фриц совершил свое второе убийство. Он даже не скрывал этого, объясняя односельчанам, что это была лишь необходимая оборона. Городские судьи, может быть, и нашли бы в действиях Фрица «превышение пределов необходимой обороны». Но все рыбаки твердо стояли на том, что Фриц действовал как должно, что этот случай послужит уроком для других.
Изгнанные тестом из домов, растерянные, полупомешанные от страха, люди часто собирались на берегу моря и обсуждали свое положение. На этих собраниях рассказывались страшные вещи. Как погибла в тесте вся семья плотника: ночью, когда все спали, тесто завалило дверь и окно, и несчастные были удушены тестом… Как погибали грудные дети и беспомощные больные, оставленные в домах.
Одна мать, потерявшая ребенка, рассказывала:
— Я пошла к соседям просить помощи, чтобы помогли мне хоть вынести вещи из дому. Тесто заполнило у меня только одну комнату до половины, а в другой лежал мой ребенок. Я надеялась скоро вернуться. Но мне пришлось обойти всю деревню, прося помощи, однако никто не шел. У каждого были свои заботы. Не могу сказать, долго ли я была в отлучке. Когда же вернулась, то увидала, что вся комната почти до потолка заполнена тестом и через нее мне не пройти в комнату, где лежал мой ребенок. Я бросилась к окну, но оно было закрыто изнутри. Тогда я решила пройти сквозь тесто. Оно оказалось очень вязким, как густая тина. Я сделала несколько шагов и уже выбилась из сил. Голова моя был еще выше теста, оно достигало плеч. Но скоро тесто начало покрывать мне шею, подошло под подбородок… Еще несколько минут, и оно удушило бы меня… Я тонула в нем, как в вязкой тине болота. Я начала кричать. Спасибо, мимо бежал Фриц. Он услышал мой крик и багром вытащил меня. А ребенка мы так и не могли спасти…
— Да, все это так и было, — подтвердил Фриц. — Я сам порядочно наглотался теста, прежде чем мне удалось вытащить Марту.
И это самоотверженное спасение погибающего казалось слушателям таким же простым и нужным делом, как и убийство «подкидчика», — слово, которое появилось с появлением нового вида преступления. Оно так же клеймило человека, как и прежнее слово «вор».
Рыбаки угрюмо молчали, слушая эти жуткие рассказы.
— Неужто всем нам погибать? — спросила молодая женщина.
— Или бросать дома и уходить отсюда подальше, — отозвался старый рыбак.
Фриц задумчиво смотрел на море.
— А почему бы нам не попробовать, — сказал он, — выбросить тесто в море, благо оно у нас под боком. В море места много. Может быть, тесто тонет в воде. А нет — ветер и волны унесут его от наших берегов, и дело с концом.
Эта мысль понравилась всем. Чем бы ни кончилась эта затея, она даст какой-то выход из томительного бездействия. И рыбаки горячо принялись за работу. День и ночь таскали они тесто к берегу и выбрасывали в море.
Тесто немного погружалось в воду, но не тонуло. Оно плавало на поверхности, как побуревший на весеннем солнце грязный прибрежный лед. Не уносило его и от берега. Волны прибоя выбрасывали часть теста назад на берег. Зато тесто оказалось по вкусу рыбам. Они появились у берегов в необычайном количестве, пожирая вкусное тесто.
Это развлекло рыбаков.
— А ведь сожрут, пожалуй… Смотри, какая гибель рыб.
— Вот так приманка! Хорошая была бы рыбная ловля!
— Ни одна сеть не выдержит. Да они уж и погнили, наши сети. Никто, однако, серьезно о рыбной ловле не думал. Все продолжали таскать тесто и выбрасывать в море.
На третий день один из рыбаков заметил:
— Что это значит? Сколько мы потаскали теста, сколько рыбы поели, а теста становится еще больше!
— Значит, и в воде растет.
Еще через несколько дней стало очевидным, что тесто не только продолжает расти в воде, но и растет гораздо быстрее, чем на земле, быть может, получив добавочное питание от воды. Тесто уже выпятилось над поверхностью воды, захватив огромное пространство моря, насколько глаз хватает. В довершение бед, оно затянуло всю прибрежную полосу, остановило прибой, сравнялось с берегом и поползло на сушу. Как будто море уже насытилось, не принимало больше и отдавало излишки назад земле. Подойти к берегу не представлялось возможным.
Последняя надежда рыбаков разбилась. В отчаянии стояли они у берега, не зная, что делать, как спастись. Перед ними было какое-то новое море — серая, студенистая масса, какой-то кисель, по которому, вероятно, нельзя даже плыть на лодке… Позади стояли брошенные, опустевшие дома…
Один из рыбаков все-таки сделал попытку спустить лодку. Но она увязла в тесте, как в тине, а весла нельзя было повернуть.
— И море испортили, — хмурясь, сказал старый рыбак. — Теперь ни проезду, ни проходу… А с острова не убежишь… И кто это наделал таких дел?
Да, кто наделал? Эта мысль была подхвачена всеми. Отчаявшиеся в спасении люди искали виновного, чтобы на нем сорвать гнев за все несчастья.
— Кто же другой виноват? Конечно, профессор Бройер! Рыбаки забыли, не хотели вспоминать, как получили они тесто, как профессор уговаривал их отдать все запасы «вечного хлеба».
— Это он погубил нас! Он лишил нас жилища, обрек на смерть наших детей. Он обрушил на наши головы все несчастья. Смерть профессору Бройеру! Смерть душителю!
И разъяренная толпа бросилась на холм, к усадьбе профессора. Напрасно Иоганн, Роберт и Оскар пытались убедить толпу не делать безумных поступков. Гнев не рассуждает.
комбат81- большой человек
- Сообщения : 3326
Возраст : 43
Откуда : Псков
Re: русская фантастика.
автор комбат81 Ср 20 Фев 2019, 23:03
IX. ОСАДА
Профессор Бройер переживал тяжелые дни. Он знал, что делается в деревне. Он сделал все возможное, чтобы предупредить несчастье, но все же чувствовал себя косвенным виновником происшедшего.
— Какой ужас! Какой ужас! — повторял он, шагая из угла в угол по своему кабинету. — Что за несчастная судьба! Сорок лет жизни потратить на то, чтобы сделать людей счастливыми и причинить им столько несчастий…
От вспышек отчаяния профессор переходил к лихорадочной работе: он изобретал средство, которое могло бы быстро уничтожить тесто или, по крайней мере, замедлить его рост. Он ночи просиживал, не отрываясь, за работой в своей лаборатории. Но ему необходимо было произвести огромное количество опытов, прежде чем он сможет добиться каких-нибудь практических результатов. На это нужно было время. А работать приходилось в постоянном нервном напряжении среди окружавших его ужасов. И он был близок к нервному расстройству. Бройер ожидал, что рано или поздно возмущенная толпа может произвести нападение, и приготовился к этому. Жизнью он не дорожил, но ему казалось, что только он один может спасти человечество, прежде чем оно погибнет от теста. И он решил отстоять свою жизнь во что бы то ни стало.
Когда испуганный, слуга вбежал в его кабинет и прерывающимся голосом сказал: «Толпа рыбаков бежит к нашему дому», — профессор Бройер только с грустью спросил:
— Уже?
Минуту он сидел в глубокой задумчивости, как осужденный, которому сказали: «За вами пришли. Идите на казнь». Но скоро овладел собой, выпрямился и спокойно отдал приказание:
— Закройте двери. Карл. Вставьте дубовые ставни в окна первого этажа.
Бройер и Карл быстро принялись за работу. Входная дверь была сделана из толстого, тяжелого дуба, окованного железом. Такая дверь могла долго выдерживать натиск. Довольно узкие окна нижнего этажа прикрывались ставнями с железными болтами. Все было давно обдумано. Карл успел даже закрыть ворота, хотя они были сделаны и не так прочно, как входные двери.
— Все-таки задержат их на время, — сказал слуга. Домик профессора приготовился к осаде. Крики толпы уже отчетливо слышались за стеною каменной ограды.
— Смерть душителю! — кричала разъяренная толпа, и удары тяжелыми рыбацкими баграми посыпались на доски ворот. Собаки, спущенные с цепи, подняли отчаянный лай. Толпа волновалась, ворота трещали и, наконец, поддались. Вооруженные баграми и гарпунами, рыбаки ворвались в сад, покончили с собаками и осадили дом.
— Открывай дверь! — кричали рыбаки. — Все равно тебе не уйти живым отсюда.
Профессор выглянул из узкого окна второго этажа. Несмотря на весь ужас положения, он невольно улыбнулся, увидя толпу осаждавших: ни одна армия в мире не состояла из таких толстых, неповоротливых людей! Заботы и труды последних дней сделали свое дело, но все же они были еще так неимоверно толсты, что можно было подумать, будто они собраны на какой-то конкурс толстяков. Они страдали одышкой и быстро уставали. Это делало их менее опасными противниками.
— Я выйду, но прежде выслушайте меня, — сказал профессор, пытаясь убедить их словами. — Я предупреждал вас… — начал он. Но ему не давали говорить.
— Убийца! Душитель! Смерть! Смерть!
— Я скажу вам, как уничтожить тесто! — пытался он перекричать толпу.
Стоявшие вблизи, услышав эти слова, замолкли, но дальние продолжали кричать.
— Пока я не нашел средства, которое сразу избавит вас от теста, трите его меж камней, толките в ступе, жгите огнем. А главное, не мешайте мне работать. Вы уже раз не послушались меня…
Но слова Бройера были заглушены ревом толпы. Рыбаки начали работать баграми, как таранами. Однако ни двери, ни ставни окон не поддавались.
Рыбаки продолжали осаду. На смену уставшим становились другие и упорно долбили двери. К вечеру дверные доски уже значительно пострадали. В нескольких местах острые багры сделали сквозные дыры. Но и армия толстяков сильно устала. Осаждавшие уселись вокруг дома и начали обсуждать план действий. Многим работа баграми казалась слишком утомительной и длительной. Надо было придумать более быстрые способы взятия осажденной крепости. Беспорядочные крики толпы постепенно затихли. Неорганизованная толпа, очевидно, превращалась в организованную «армию», выделившую свой штаб, своих военачальников.
«Это хуже», — подумал Бройер.
— Ишь, руками размахивает, — сказал Карл, указывая на одного рыбака, — это Фриц, я знаю его.
Фриц что-то объяснял рыбакам. Они слушали его внимательно, потом все вновь громко заговорили и ушли за ворота, оставив у дома только нескольких человек.
«Неужели он убедил их не делать глупостей? — подумал Бройер. — Но тогда зачем они оставили этих часовых?»
Прошло около часа. И вдруг Бройер увидел возвращавшихся крестьян и сразу угадал их план. Они несли за спиной по связке хворосту.
— Что же это такое? Они хотят нас сжечь живыми? — в испуге проговорил Карл.
— Постараемся остаться в живых, — ответил Бройер, наблюдая, как рыбаки складывают у двери и стен здания связки хворосту. — А ну-ка, пустим в ход нашу «артиллерию», — сказал профессор.
Слуга принес огромную связку ракет. Прежде чем рыбаки успели сложить костры, Бройер и его слуга выпустили в осаждавших десяток ракет. Ракеты эти были особого свойства. Они неимоверно шипели, трещали, изрыгали струи огня, прыгали из стороны в сторону и оставляли после себя удушающий смрад. Несмотря на весь свой страшный эффект, ракеты были совершенно безвредны. Однако они произвели среди врагов настоящую панику. Рыбаки бросились убегать, закрывая рот руками и чихая. Они были уверены, что их отравили удушливыми газами.
Было уже за полночь. Луна на ущербе показалась сквозь разорванные, быстро гонимые ветром тучи. Рыбаки, убедившиеся в полном своем здоровье, вернулись к дому в тот самый момент, когда профессор уже подумывал о том, чтобы бежать, пользуясь отступлением врагов.
В рассеянном свете луны Бройер увидел, что рыбаки, завязав платками нос и рот, приближаются к дому. В руках нападающих были зажженные фонари. Несмотря на свою толщину и неповоротливость, на этот раз нападающие действовали скоро и решительно. «Организация армии» сделала свое дело. Прежде чем Бройер успел выпустить новый заряд ракет, рыбаки подожгли костры и, отойдя в сторону, уселись.
— Скверно, — сказал Бройер, глядя, как языки пламени охватывают сухие ветви смолистого дерева. Он потер лоб и задумался.
— Другого средства нет, придется прибегнуть к газовой атаке… Это безвредный газ, и от него никто не погибнет. Но враги будут усыплены, по крайней мере, на три часа.
Бройер быстро прошел в лабораторию и вынес оттуда два баллона. Когда он отвинтил металлическую пробку, из баллона потекла вниз струя почти бесцветного газа. Выпустив один баллон, Бройер и слуга надели противогазовые маски и вслед за первым баллоном выпустили еще три. Действие газа было быстрое и полное. Как только газовая волна докатилась до рыбаков, они начали падать.
— Можно идти, — сказал Бройер.
Они вышли, закрыли за собой дверь, быстро растаскали горевшие костры, потушили пламя. Поднявшийся ветер разогнал газ.
— Тем лучше, через час-два они все будут на ногах. За это время мы будем далеко.
Бройер открыл гараж, вывел небольшой двухместный автомобиль и уселся с Карлом. Они выехали за ворота и быстро поехали по дороге, ведущей к ближайшему городу.
Профессор Бройер переживал тяжелые дни. Он знал, что делается в деревне. Он сделал все возможное, чтобы предупредить несчастье, но все же чувствовал себя косвенным виновником происшедшего.
— Какой ужас! Какой ужас! — повторял он, шагая из угла в угол по своему кабинету. — Что за несчастная судьба! Сорок лет жизни потратить на то, чтобы сделать людей счастливыми и причинить им столько несчастий…
От вспышек отчаяния профессор переходил к лихорадочной работе: он изобретал средство, которое могло бы быстро уничтожить тесто или, по крайней мере, замедлить его рост. Он ночи просиживал, не отрываясь, за работой в своей лаборатории. Но ему необходимо было произвести огромное количество опытов, прежде чем он сможет добиться каких-нибудь практических результатов. На это нужно было время. А работать приходилось в постоянном нервном напряжении среди окружавших его ужасов. И он был близок к нервному расстройству. Бройер ожидал, что рано или поздно возмущенная толпа может произвести нападение, и приготовился к этому. Жизнью он не дорожил, но ему казалось, что только он один может спасти человечество, прежде чем оно погибнет от теста. И он решил отстоять свою жизнь во что бы то ни стало.
Когда испуганный, слуга вбежал в его кабинет и прерывающимся голосом сказал: «Толпа рыбаков бежит к нашему дому», — профессор Бройер только с грустью спросил:
— Уже?
Минуту он сидел в глубокой задумчивости, как осужденный, которому сказали: «За вами пришли. Идите на казнь». Но скоро овладел собой, выпрямился и спокойно отдал приказание:
— Закройте двери. Карл. Вставьте дубовые ставни в окна первого этажа.
Бройер и Карл быстро принялись за работу. Входная дверь была сделана из толстого, тяжелого дуба, окованного железом. Такая дверь могла долго выдерживать натиск. Довольно узкие окна нижнего этажа прикрывались ставнями с железными болтами. Все было давно обдумано. Карл успел даже закрыть ворота, хотя они были сделаны и не так прочно, как входные двери.
— Все-таки задержат их на время, — сказал слуга. Домик профессора приготовился к осаде. Крики толпы уже отчетливо слышались за стеною каменной ограды.
— Смерть душителю! — кричала разъяренная толпа, и удары тяжелыми рыбацкими баграми посыпались на доски ворот. Собаки, спущенные с цепи, подняли отчаянный лай. Толпа волновалась, ворота трещали и, наконец, поддались. Вооруженные баграми и гарпунами, рыбаки ворвались в сад, покончили с собаками и осадили дом.
— Открывай дверь! — кричали рыбаки. — Все равно тебе не уйти живым отсюда.
Профессор выглянул из узкого окна второго этажа. Несмотря на весь ужас положения, он невольно улыбнулся, увидя толпу осаждавших: ни одна армия в мире не состояла из таких толстых, неповоротливых людей! Заботы и труды последних дней сделали свое дело, но все же они были еще так неимоверно толсты, что можно было подумать, будто они собраны на какой-то конкурс толстяков. Они страдали одышкой и быстро уставали. Это делало их менее опасными противниками.
— Я выйду, но прежде выслушайте меня, — сказал профессор, пытаясь убедить их словами. — Я предупреждал вас… — начал он. Но ему не давали говорить.
— Убийца! Душитель! Смерть! Смерть!
— Я скажу вам, как уничтожить тесто! — пытался он перекричать толпу.
Стоявшие вблизи, услышав эти слова, замолкли, но дальние продолжали кричать.
— Пока я не нашел средства, которое сразу избавит вас от теста, трите его меж камней, толките в ступе, жгите огнем. А главное, не мешайте мне работать. Вы уже раз не послушались меня…
Но слова Бройера были заглушены ревом толпы. Рыбаки начали работать баграми, как таранами. Однако ни двери, ни ставни окон не поддавались.
Рыбаки продолжали осаду. На смену уставшим становились другие и упорно долбили двери. К вечеру дверные доски уже значительно пострадали. В нескольких местах острые багры сделали сквозные дыры. Но и армия толстяков сильно устала. Осаждавшие уселись вокруг дома и начали обсуждать план действий. Многим работа баграми казалась слишком утомительной и длительной. Надо было придумать более быстрые способы взятия осажденной крепости. Беспорядочные крики толпы постепенно затихли. Неорганизованная толпа, очевидно, превращалась в организованную «армию», выделившую свой штаб, своих военачальников.
«Это хуже», — подумал Бройер.
— Ишь, руками размахивает, — сказал Карл, указывая на одного рыбака, — это Фриц, я знаю его.
Фриц что-то объяснял рыбакам. Они слушали его внимательно, потом все вновь громко заговорили и ушли за ворота, оставив у дома только нескольких человек.
«Неужели он убедил их не делать глупостей? — подумал Бройер. — Но тогда зачем они оставили этих часовых?»
Прошло около часа. И вдруг Бройер увидел возвращавшихся крестьян и сразу угадал их план. Они несли за спиной по связке хворосту.
— Что же это такое? Они хотят нас сжечь живыми? — в испуге проговорил Карл.
— Постараемся остаться в живых, — ответил Бройер, наблюдая, как рыбаки складывают у двери и стен здания связки хворосту. — А ну-ка, пустим в ход нашу «артиллерию», — сказал профессор.
Слуга принес огромную связку ракет. Прежде чем рыбаки успели сложить костры, Бройер и его слуга выпустили в осаждавших десяток ракет. Ракеты эти были особого свойства. Они неимоверно шипели, трещали, изрыгали струи огня, прыгали из стороны в сторону и оставляли после себя удушающий смрад. Несмотря на весь свой страшный эффект, ракеты были совершенно безвредны. Однако они произвели среди врагов настоящую панику. Рыбаки бросились убегать, закрывая рот руками и чихая. Они были уверены, что их отравили удушливыми газами.
Было уже за полночь. Луна на ущербе показалась сквозь разорванные, быстро гонимые ветром тучи. Рыбаки, убедившиеся в полном своем здоровье, вернулись к дому в тот самый момент, когда профессор уже подумывал о том, чтобы бежать, пользуясь отступлением врагов.
В рассеянном свете луны Бройер увидел, что рыбаки, завязав платками нос и рот, приближаются к дому. В руках нападающих были зажженные фонари. Несмотря на свою толщину и неповоротливость, на этот раз нападающие действовали скоро и решительно. «Организация армии» сделала свое дело. Прежде чем Бройер успел выпустить новый заряд ракет, рыбаки подожгли костры и, отойдя в сторону, уселись.
— Скверно, — сказал Бройер, глядя, как языки пламени охватывают сухие ветви смолистого дерева. Он потер лоб и задумался.
— Другого средства нет, придется прибегнуть к газовой атаке… Это безвредный газ, и от него никто не погибнет. Но враги будут усыплены, по крайней мере, на три часа.
Бройер быстро прошел в лабораторию и вынес оттуда два баллона. Когда он отвинтил металлическую пробку, из баллона потекла вниз струя почти бесцветного газа. Выпустив один баллон, Бройер и слуга надели противогазовые маски и вслед за первым баллоном выпустили еще три. Действие газа было быстрое и полное. Как только газовая волна докатилась до рыбаков, они начали падать.
— Можно идти, — сказал Бройер.
Они вышли, закрыли за собой дверь, быстро растаскали горевшие костры, потушили пламя. Поднявшийся ветер разогнал газ.
— Тем лучше, через час-два они все будут на ногах. За это время мы будем далеко.
Бройер открыл гараж, вывел небольшой двухместный автомобиль и уселся с Карлом. Они выехали за ворота и быстро поехали по дороге, ведущей к ближайшему городу.
комбат81- большой человек
- Сообщения : 3326
Возраст : 43
Откуда : Псков
Re: русская фантастика.
автор комбат81 Ср 20 Фев 2019, 23:04
X. ПРЕСТУПНИК
Утром рыбаки проснулись и с недоумением глядели друг на друга. Что такое произошло с ними? Вокруг дома валялись разбросанные ветви и сучья. Дом безмолвствовал.
Сломали двери, вошли внутрь. Везде было пусто.
— Ушел! Бежал! Перехитрил нас!
Разочарованные, они вернулись в деревню и только теперь вспомнили совет Бройера, как истреблять тесто. Принесли большой котел, развели под ним огонь и стали бросать в котел тесто. Из котла шел смрад, тесто быстро таяло в котле, оставляя на дне небольшой осадок. Те, у кого не было котлов, терли тесто между камней или толкли в ступе. Работа шла довольно успешно, но теста было слишком много и рыбакам приходилось сидеть за работой целый день, чтобы истреблять все нараставшее тесто.
В то время как рыбаки были заняты этим египетским трудом, профессор со слугою Карлом ехали по направлению к городу. Когда они проезжали одной деревушкой, им повстречался старый рыбак, который знал профессора Бройера в лицо.
— Вот едет душитель, — сказал рыбак, указывая крестьянам на проезжавшего Бройера. Среди крестьян послышались угрожающие крики. Карл включил полную скорость.
Но один из крестьян бросил в автомобиль навозные вилы. Вилы ударились в колесо и пробили шину. Кое-как беглецы выехали за деревню, сошли с автомобиля и начали надевать новую шину на колесо. Однако крестьяне увидали их и уже бежали к автомобилю с угрожающими криками. Бройер и Карл бросили автомобиль и поспешили скрыться в соседнем лесу.
Они не решались выйти на дорогу, просидели в своем убежище весь день и только ночью пустились в путь.
«Отверженный, — с горечью думал Бройер. — Каждый прохожий может убить меня как преступника, объявленного вне закона…»
Когда, наконец, путники явились в город, Бройер отправился к прокурору и, назвав себя, сказал:
— Я прошу вас арестовать меня и отправить в тюрьму, иначе толпа растерзает меня.
— Вы явились очень своевременно, — ответил прокурор, — я только что получил приказ арестовать вас.
— Чтобы охранить меня от толпы?
— Да, — неопределенно ответил прокурор. — И не только для этого. Вам, по-видимому, будет предъявлено обвинение.
Бройер был удивлен, но ничего не сказал. Он пожал плечами и безучастно позволил отвезти себя в тюрьму. Скоро его перевезли в Берлин.
— Знаете ли вы о тех несчастьях, которые причинили своим изобретением? — спросил его следователь, вызвав для допроса.
— Да, знаю. Но виновным себя признать не могу. Я предупреждал…
— О виновности речь впереди. Вы знаете то, что произошло в рыбацкой деревне, но, вероятно, не знаете того, что произошло во всем мире.
— Вероятно, то же самое, но в большем масштабе.
— В большем масштабе! — с возмущением в голосе проговорил следователь.
— Как можете вы спокойно говорить об этом? Целые деревни, села, города затоплены вашим ужасным тестом. Сотни тысяч, миллионы людей остались без жилищ. Мореплавание и речное судоходство остановилось, так как воды рек и морей превратились в какую-то тину. Вы причинили катастрофу, с которой не может сравниться даже извержение вулкана. А вы спокойно говорите о «большем масштабе».
— Что же мне, падать ниц и просить прощения? — уже с раздражением сказал профессор. — Ведь не я раскидал тесто по всему земному шару, не я затеял эту торговлю «вечным хлебом». Скажите, по крайней мере, в чем именно вы меня обвиняете?
— В том, что вы, не закончив опытов, не исследовав всех качеств теста, имели преступную неосторожность передать часть теста старому рыбаку Гансу. С этого все и началось.
— Я принял все меры предосторожности. Старик Ганс обманул меня.
— Вы дали в руки полуграмотного человека страшную разрушительную силу. Хороша предосторожность! Благоволите сообщить мне все подробно. — И следователь, усевшись за стол, начал формальный допрос, который длился довольно долго.
Следователя особенно интересовал вопрос, почему Бройер не сообщил в своей телеграмме, какой именно опасности подвергается мир, а говорил только о вредности теста для здоровья, направив, таким образом, следствие на ложный путь.
— Если бы вы сказали правду, несчастье могло быть предотвращено. Были бы сделаны какие-либо холодильники или герметические сосуды.
— Я полагал, что угроза отравления — самое действенное средство заставить людей отказаться от употребления «хлеба» и истребить его.
Притом мне просто могли бы и не поверить, если бы я сказал правду. Притом никакие холодильники и сосуды не помогли бы. Их изготовление требует времени, тесто растет со скоростью размножения бактерий: через двенадцать часов каждая «палочка» дает шестнадцать миллионов потомства.
Когда к профессору был допущен защитник, от него Бройер узнал еще некоторые подробности.
— Да, дорогой профессор, наделали вы бед. Теперь люди только тем и заняты, что сидят и толкут в ступах тесто. Богатые еще могут нанимать бедняков работать за себя, а все остальные обречены на этот сизифов труд. Некоторые государства пробовали даже сваливать тесто на территорию соседних государств. Это вызвало ряд войн. Хорошо еще, что само тесто охладило воинственный пыл. Как тут повоюешь, когда ни пройти ни проехать. Люди и лошади вязнут в тесте. Только аэропланы подрались в воздухе, на этом дело и кончилось. Но дальше-то, дальше что будет, скажите мне? Вот газеты пишут, что ваше тесто расползется по всей земле, покроет земной шар сплошной коркой, и тогда капут. Солнце подрумянит этот земной колобок. Он, может быть, будет вкусный и питательный, только есть его будет некому. Все живое умрет. Предусмотрительные люди — кто побогаче, конечно, — уже сейчас покупают участки на горах. Все швейцарские ледники захвачены кучкой богачей, которые хотят переселиться туда в надежде, что на такую высоту тосто не дойдет, притом же там холодно, а на холоде тесто растет медленно.
— Скажите мне, — прервал защитника Бройер, — но почему именно обвиняют меня? Ведь хлеб продавали Роденшток и Кригман! Адвокат улыбнулся.
— Дело в том, что правительство успело объявить монополию на хлеб и уже продавало от себя. Не может же правительство обвинить само себя! Чтобы оправдаться перед массами, надо свалить на кого-то вину, отвлечь внимание.
— Теперь мне все понятно, — сказал Бройер. — При таких условиях мне трудно оправдаться.
— Да, нелегко. Вы могли бы только одним купить себе оправдание — изобрести скорее «противоядие», средство, которое уничтожило бы ваше изобретение.
— Но для этого мне надо работать, — сказал горячо Бройер.
— Вам дадут эту возможность, — ответил адвокат. — Сегодня вас переведут в лабораторию, оборудованную здесь же, в тюрьме. Поверьте мне, для вас это будет лучший способ защиты.
Утром рыбаки проснулись и с недоумением глядели друг на друга. Что такое произошло с ними? Вокруг дома валялись разбросанные ветви и сучья. Дом безмолвствовал.
Сломали двери, вошли внутрь. Везде было пусто.
— Ушел! Бежал! Перехитрил нас!
Разочарованные, они вернулись в деревню и только теперь вспомнили совет Бройера, как истреблять тесто. Принесли большой котел, развели под ним огонь и стали бросать в котел тесто. Из котла шел смрад, тесто быстро таяло в котле, оставляя на дне небольшой осадок. Те, у кого не было котлов, терли тесто между камней или толкли в ступе. Работа шла довольно успешно, но теста было слишком много и рыбакам приходилось сидеть за работой целый день, чтобы истреблять все нараставшее тесто.
В то время как рыбаки были заняты этим египетским трудом, профессор со слугою Карлом ехали по направлению к городу. Когда они проезжали одной деревушкой, им повстречался старый рыбак, который знал профессора Бройера в лицо.
— Вот едет душитель, — сказал рыбак, указывая крестьянам на проезжавшего Бройера. Среди крестьян послышались угрожающие крики. Карл включил полную скорость.
Но один из крестьян бросил в автомобиль навозные вилы. Вилы ударились в колесо и пробили шину. Кое-как беглецы выехали за деревню, сошли с автомобиля и начали надевать новую шину на колесо. Однако крестьяне увидали их и уже бежали к автомобилю с угрожающими криками. Бройер и Карл бросили автомобиль и поспешили скрыться в соседнем лесу.
Они не решались выйти на дорогу, просидели в своем убежище весь день и только ночью пустились в путь.
«Отверженный, — с горечью думал Бройер. — Каждый прохожий может убить меня как преступника, объявленного вне закона…»
Когда, наконец, путники явились в город, Бройер отправился к прокурору и, назвав себя, сказал:
— Я прошу вас арестовать меня и отправить в тюрьму, иначе толпа растерзает меня.
— Вы явились очень своевременно, — ответил прокурор, — я только что получил приказ арестовать вас.
— Чтобы охранить меня от толпы?
— Да, — неопределенно ответил прокурор. — И не только для этого. Вам, по-видимому, будет предъявлено обвинение.
Бройер был удивлен, но ничего не сказал. Он пожал плечами и безучастно позволил отвезти себя в тюрьму. Скоро его перевезли в Берлин.
— Знаете ли вы о тех несчастьях, которые причинили своим изобретением? — спросил его следователь, вызвав для допроса.
— Да, знаю. Но виновным себя признать не могу. Я предупреждал…
— О виновности речь впереди. Вы знаете то, что произошло в рыбацкой деревне, но, вероятно, не знаете того, что произошло во всем мире.
— Вероятно, то же самое, но в большем масштабе.
— В большем масштабе! — с возмущением в голосе проговорил следователь.
— Как можете вы спокойно говорить об этом? Целые деревни, села, города затоплены вашим ужасным тестом. Сотни тысяч, миллионы людей остались без жилищ. Мореплавание и речное судоходство остановилось, так как воды рек и морей превратились в какую-то тину. Вы причинили катастрофу, с которой не может сравниться даже извержение вулкана. А вы спокойно говорите о «большем масштабе».
— Что же мне, падать ниц и просить прощения? — уже с раздражением сказал профессор. — Ведь не я раскидал тесто по всему земному шару, не я затеял эту торговлю «вечным хлебом». Скажите, по крайней мере, в чем именно вы меня обвиняете?
— В том, что вы, не закончив опытов, не исследовав всех качеств теста, имели преступную неосторожность передать часть теста старому рыбаку Гансу. С этого все и началось.
— Я принял все меры предосторожности. Старик Ганс обманул меня.
— Вы дали в руки полуграмотного человека страшную разрушительную силу. Хороша предосторожность! Благоволите сообщить мне все подробно. — И следователь, усевшись за стол, начал формальный допрос, который длился довольно долго.
Следователя особенно интересовал вопрос, почему Бройер не сообщил в своей телеграмме, какой именно опасности подвергается мир, а говорил только о вредности теста для здоровья, направив, таким образом, следствие на ложный путь.
— Если бы вы сказали правду, несчастье могло быть предотвращено. Были бы сделаны какие-либо холодильники или герметические сосуды.
— Я полагал, что угроза отравления — самое действенное средство заставить людей отказаться от употребления «хлеба» и истребить его.
Притом мне просто могли бы и не поверить, если бы я сказал правду. Притом никакие холодильники и сосуды не помогли бы. Их изготовление требует времени, тесто растет со скоростью размножения бактерий: через двенадцать часов каждая «палочка» дает шестнадцать миллионов потомства.
Когда к профессору был допущен защитник, от него Бройер узнал еще некоторые подробности.
— Да, дорогой профессор, наделали вы бед. Теперь люди только тем и заняты, что сидят и толкут в ступах тесто. Богатые еще могут нанимать бедняков работать за себя, а все остальные обречены на этот сизифов труд. Некоторые государства пробовали даже сваливать тесто на территорию соседних государств. Это вызвало ряд войн. Хорошо еще, что само тесто охладило воинственный пыл. Как тут повоюешь, когда ни пройти ни проехать. Люди и лошади вязнут в тесте. Только аэропланы подрались в воздухе, на этом дело и кончилось. Но дальше-то, дальше что будет, скажите мне? Вот газеты пишут, что ваше тесто расползется по всей земле, покроет земной шар сплошной коркой, и тогда капут. Солнце подрумянит этот земной колобок. Он, может быть, будет вкусный и питательный, только есть его будет некому. Все живое умрет. Предусмотрительные люди — кто побогаче, конечно, — уже сейчас покупают участки на горах. Все швейцарские ледники захвачены кучкой богачей, которые хотят переселиться туда в надежде, что на такую высоту тосто не дойдет, притом же там холодно, а на холоде тесто растет медленно.
— Скажите мне, — прервал защитника Бройер, — но почему именно обвиняют меня? Ведь хлеб продавали Роденшток и Кригман! Адвокат улыбнулся.
— Дело в том, что правительство успело объявить монополию на хлеб и уже продавало от себя. Не может же правительство обвинить само себя! Чтобы оправдаться перед массами, надо свалить на кого-то вину, отвлечь внимание.
— Теперь мне все понятно, — сказал Бройер. — При таких условиях мне трудно оправдаться.
— Да, нелегко. Вы могли бы только одним купить себе оправдание — изобрести скорее «противоядие», средство, которое уничтожило бы ваше изобретение.
— Но для этого мне надо работать, — сказал горячо Бройер.
— Вам дадут эту возможность, — ответил адвокат. — Сегодня вас переведут в лабораторию, оборудованную здесь же, в тюрьме. Поверьте мне, для вас это будет лучший способ защиты.
комбат81- большой человек
- Сообщения : 3326
Возраст : 43
Откуда : Псков
Re: русская фантастика.
автор комбат81 Ср 20 Фев 2019, 23:07
XI. СПАСЕННЫЙ МИР
— Позвольте представиться, приват-доцент Шмидт. Меня командировали вам в помощь. Я уже работал по биохимии у Роденштока и Кригмана. Мне удалось открыть состав вашего «хлеба» и вырабатывать его для экспорта.
— Вот как, — сказал Бройер, — значит, и вы «соучастник преступления»! Не по этому ли поводу вы и оказались моим помощником в тюремной лаборатории?
— Представьте, нет. Меня не тронули. Очевидно, признали, что и одной жертвы достаточно.
— Но Роденшток и Кригман тоже на свободе?
— О да, и процветают по-прежнему. Они сейчас изготовляют машины для механического истребления теста и на этом наживают большие деньги. Все состоятельные люди обзавелись такими машинами. Тысячи рабочих работают на истреблении «хлеба». Увы, рабочий день во всем мире удлинен до двенадцати часов. Что делать! Везде объявлено военное положение. Рабочие работают как военнообязанные. Всякие забастовки караются самым жестоким образом.
Бройер опустил голову и сидел подавленный.
«Бедный Бройер! Об этом ли он мечтал?» — подумал Шмидт. Ему стало жалко старика.
— Посмотрите, как обставлена лаборатория! Не правда ли, недурно? Бройер вышел из своей задумчивости и взглядом знатока окинул лабораторию. Он остался доволен. Увидав микроскоп, реторты и колбы, он как будто пришел в себя после всех перенесенных волнений. Его потянуло к работе.
— Да, да, — сказал он, — хорошая лаборатория. Здесь кое-чего не хватает, но мы, конечно, получим все, что нужно. Работать, работать!
— Ну, вот и отлично! Мы с вами скоро справимся с тестом. Кстати, скажите, профессор, чем вы объясняете усиление роста теста? Только ли поднятием температуры с наступлением лета?
— Разумеется, не только этим. В самом летнем воздухе имеется больше бактерий, чем в зимнем. Культура моих «простейших» получает большее питание, и «хлеб» усиленно растет.
— Я так и предполагал, — сказал Шмидт. — Радикальное истребление «вечного хлеба» поэтому может идти двумя путями. Или мы должны будем найти культуру таких бактерий, которые бы поглощали «тесто» в большем количестве, чем оно разрастается, или же мы должны стерилизовать воздух, окружающий тесто, и таким образом лишить питания «простейших», из которых состоит ваше тесто.
— Я думал о первом способе, — сказал Бройер. — Ваш способ стерилизации воздуха мне кажется не менее интересным.
— Так вот и будем работать в двух направлениях. Бройер нашел в лице Шмидта опытного, талантливого работника и хорошего товарища. Бройер и Шмидт работали без устали, и их работа шла бы, вероятно, еще лучше, если бы посещения следователя не выбивали Бройера из колеи. После этих посещений Бройер впадал в тяжелую задумчивость или начинал нервничать. Шмидт, как умел, пытался успокоить Бройера.
— Не обращайте внимания на эту судейскую крысу. Ваше изобретение, что бы ни говорили, остается величайшим. Всякая научная работа сопряжена с неуспехом. Сейчас мы работаем над тем, чтобы уничтожить ваше изобретение. Но мы не остановимся на этой «разрушительной» работе. Мы найдем узду для вашего теста, сделаем его послушным орудием в руках человека и освободим человечество от голода.
Весь мир с напряженным вниманием следил за тем, что делается в тюремной лаборатории. Однако терпение людей, видимо, истощалось. Газеты все чаще писали о том, что пора назначить суд над профессором Бройером, так как, видимо, ему не удастся разрешить задачу. Шмидт, который успевал прочитывать газеты, скрывал эти сообщения от Бройера, чтобы не волновать его.
Однако Бройер однажды прочитал эти газетные статьи. Он долго сидел в задумчивости, а вечером уговаривал Шмидта лечь спать пораньше, так как Шмидт уже много ночей почти не спал.
Шмидт лег в кровать, — они спали здесь же, в лаборатории, — но не мог уснуть. Бройер вел себя в этот вечер особенно нервно, и Шмидт, представившись спящим, следил за Бройером сквозь прикрытые глаза. Бройер долго ходил по лаборатории, потом сел за работу. Успокоившийся за него Шмидт начал уже засыпать, как вдруг был разбужен криком Бройера:
— Эврика (нашел)!
Шмидт хотел было встать с кровати и поздравить Бройера с открытием, но что-то удержало его. Бройер быстро прошел к письменному столу, сжег на спиртовке какие-то бумаги, написал несколько строк и вынул шприц.
«Он хочет покончить с собой!» — подумал Шмидт, вскочив с кровати, бросился к профессору.
— Э, нет, дорогой профессор, так не годится! Я не позволю вам!
— Не мешайте мне, — сказал Бройер. — Если я и провинился, то и искупил свою вину: я открыл средство уничтожения теста. Но я слишком устал… Довольно.
— Устали — отдохнете. Такой мозг не должен погибать раньше времени. — Вырвав из рук профессора шприц, Шмидт продолжал:
— Позвольте вас поздравить, дорогой профессор! Представьте, вы можете поздравить и меня. Сегодня вечером я также благополучно разрешил задачу.
— Почему же вы не сказали мне?
— Мне хотелось еще кое-что проверить, — скромно отвечал Шмидт. На самом деле он, зная, что работа Бройера близка к концу, хотел предоставить ему честь первого открытия.
— А теперь, дорогой профессор, мы еще поживем. Поживем и поработаем. Мы усовершенствуем свой «хлеб» — ваш «хлеб», и все будут есть его и вспоминать добром его гениального «пекаря».
Профессор Бройер улыбнулся и протянул руку Шмидту. Скоро газеты и радио оповестили мир о том, что средство для радикального истребления хлеба найдено. «Грибок» профессора Бройера работал великолепно. Довольно было бросить в тесто несколько граммов этого грибка, как тесто начинало скисаться, оседать, и скоро на месте огромных гор студенистой массы оставалось лишь немного серой плесени. Плесень высыхала и превращалась в пыль. Хорошо действовали и стерилизаторы воздуха Шмидта, но средство Бройера было проще и дешевле, и потому оно вошло во всеобщее употребление.
Мир избавился от теста.
Человечество было спасено.
— Позвольте представиться, приват-доцент Шмидт. Меня командировали вам в помощь. Я уже работал по биохимии у Роденштока и Кригмана. Мне удалось открыть состав вашего «хлеба» и вырабатывать его для экспорта.
— Вот как, — сказал Бройер, — значит, и вы «соучастник преступления»! Не по этому ли поводу вы и оказались моим помощником в тюремной лаборатории?
— Представьте, нет. Меня не тронули. Очевидно, признали, что и одной жертвы достаточно.
— Но Роденшток и Кригман тоже на свободе?
— О да, и процветают по-прежнему. Они сейчас изготовляют машины для механического истребления теста и на этом наживают большие деньги. Все состоятельные люди обзавелись такими машинами. Тысячи рабочих работают на истреблении «хлеба». Увы, рабочий день во всем мире удлинен до двенадцати часов. Что делать! Везде объявлено военное положение. Рабочие работают как военнообязанные. Всякие забастовки караются самым жестоким образом.
Бройер опустил голову и сидел подавленный.
«Бедный Бройер! Об этом ли он мечтал?» — подумал Шмидт. Ему стало жалко старика.
— Посмотрите, как обставлена лаборатория! Не правда ли, недурно? Бройер вышел из своей задумчивости и взглядом знатока окинул лабораторию. Он остался доволен. Увидав микроскоп, реторты и колбы, он как будто пришел в себя после всех перенесенных волнений. Его потянуло к работе.
— Да, да, — сказал он, — хорошая лаборатория. Здесь кое-чего не хватает, но мы, конечно, получим все, что нужно. Работать, работать!
— Ну, вот и отлично! Мы с вами скоро справимся с тестом. Кстати, скажите, профессор, чем вы объясняете усиление роста теста? Только ли поднятием температуры с наступлением лета?
— Разумеется, не только этим. В самом летнем воздухе имеется больше бактерий, чем в зимнем. Культура моих «простейших» получает большее питание, и «хлеб» усиленно растет.
— Я так и предполагал, — сказал Шмидт. — Радикальное истребление «вечного хлеба» поэтому может идти двумя путями. Или мы должны будем найти культуру таких бактерий, которые бы поглощали «тесто» в большем количестве, чем оно разрастается, или же мы должны стерилизовать воздух, окружающий тесто, и таким образом лишить питания «простейших», из которых состоит ваше тесто.
— Я думал о первом способе, — сказал Бройер. — Ваш способ стерилизации воздуха мне кажется не менее интересным.
— Так вот и будем работать в двух направлениях. Бройер нашел в лице Шмидта опытного, талантливого работника и хорошего товарища. Бройер и Шмидт работали без устали, и их работа шла бы, вероятно, еще лучше, если бы посещения следователя не выбивали Бройера из колеи. После этих посещений Бройер впадал в тяжелую задумчивость или начинал нервничать. Шмидт, как умел, пытался успокоить Бройера.
— Не обращайте внимания на эту судейскую крысу. Ваше изобретение, что бы ни говорили, остается величайшим. Всякая научная работа сопряжена с неуспехом. Сейчас мы работаем над тем, чтобы уничтожить ваше изобретение. Но мы не остановимся на этой «разрушительной» работе. Мы найдем узду для вашего теста, сделаем его послушным орудием в руках человека и освободим человечество от голода.
Весь мир с напряженным вниманием следил за тем, что делается в тюремной лаборатории. Однако терпение людей, видимо, истощалось. Газеты все чаще писали о том, что пора назначить суд над профессором Бройером, так как, видимо, ему не удастся разрешить задачу. Шмидт, который успевал прочитывать газеты, скрывал эти сообщения от Бройера, чтобы не волновать его.
Однако Бройер однажды прочитал эти газетные статьи. Он долго сидел в задумчивости, а вечером уговаривал Шмидта лечь спать пораньше, так как Шмидт уже много ночей почти не спал.
Шмидт лег в кровать, — они спали здесь же, в лаборатории, — но не мог уснуть. Бройер вел себя в этот вечер особенно нервно, и Шмидт, представившись спящим, следил за Бройером сквозь прикрытые глаза. Бройер долго ходил по лаборатории, потом сел за работу. Успокоившийся за него Шмидт начал уже засыпать, как вдруг был разбужен криком Бройера:
— Эврика (нашел)!
Шмидт хотел было встать с кровати и поздравить Бройера с открытием, но что-то удержало его. Бройер быстро прошел к письменному столу, сжег на спиртовке какие-то бумаги, написал несколько строк и вынул шприц.
«Он хочет покончить с собой!» — подумал Шмидт, вскочив с кровати, бросился к профессору.
— Э, нет, дорогой профессор, так не годится! Я не позволю вам!
— Не мешайте мне, — сказал Бройер. — Если я и провинился, то и искупил свою вину: я открыл средство уничтожения теста. Но я слишком устал… Довольно.
— Устали — отдохнете. Такой мозг не должен погибать раньше времени. — Вырвав из рук профессора шприц, Шмидт продолжал:
— Позвольте вас поздравить, дорогой профессор! Представьте, вы можете поздравить и меня. Сегодня вечером я также благополучно разрешил задачу.
— Почему же вы не сказали мне?
— Мне хотелось еще кое-что проверить, — скромно отвечал Шмидт. На самом деле он, зная, что работа Бройера близка к концу, хотел предоставить ему честь первого открытия.
— А теперь, дорогой профессор, мы еще поживем. Поживем и поработаем. Мы усовершенствуем свой «хлеб» — ваш «хлеб», и все будут есть его и вспоминать добром его гениального «пекаря».
Профессор Бройер улыбнулся и протянул руку Шмидту. Скоро газеты и радио оповестили мир о том, что средство для радикального истребления хлеба найдено. «Грибок» профессора Бройера работал великолепно. Довольно было бросить в тесто несколько граммов этого грибка, как тесто начинало скисаться, оседать, и скоро на месте огромных гор студенистой массы оставалось лишь немного серой плесени. Плесень высыхала и превращалась в пыль. Хорошо действовали и стерилизаторы воздуха Шмидта, но средство Бройера было проще и дешевле, и потому оно вошло во всеобщее употребление.
Мир избавился от теста.
Человечество было спасено.
комбат81- большой человек
- Сообщения : 3326
Возраст : 43
Откуда : Псков
Re: русская фантастика.
автор комбат81 Ср 20 Фев 2019, 23:08
XII. СВЕЖИЙ ВЕТЕР
Над рыбацкой деревней проносился свежий ветер ранней осени. Сильнее чувствовался запах моря. Белые облака быстро неслись над морем. А между морем и небом летали птицы, оглашая воздух резкими гортанными криками. Белый прибой окатывал песчаные берега.
Вся рыбацкая деревня толпилась на берегу. Сети были починены, лодки проконопачены и осмолены. Сейчас они поедут в море на рыбную ловлю. Лица рыбаков сосредоточенны. Быстро и уверенно работают мускулистые руки, крепя паруса.
— Свежий ветер, — сказал Фриц, становясь у руля.
— Хороший должен быть лов, — отозвался старый рыбак, шагая по колено в воде в высоких рыбацких сапогах к парусной лодке.
Казалось, большой баркас подпрыгивает на волнах от нетерпения, как застоявшаяся лошадь. Последние приготовления окончены.
Всех охватило радостно-приподнятое настроение. Ветер сразу натянул парус, и баркас, круто повернув носом в открытое море, быстро понесся по волнам.
Фриц приналег на руль. Свежий ветер обвевал открытую голову Фрица.
И ему казалось, что этот крепкий, соленый морской ветер делает его вновь бодрым и сильным. Как смутный, полузабытый сон, промелькнули перед ним картины последних месяцев: богатство, уплывшее так же неожиданно, как оно явилось, кражи, убийства, пьянство, бессонные ночи в игорном доме, бешеный азарт игрока, страшные картины хлебного потопа…
Неужели все это было с ним, рыбаком Фрицем? Невероятно! Чтобы проверить, явь или сон это кошмарное прошлое, Фриц начал всматриваться в суровое лицо старика рыбака, уверенно управлявшего парусом. Ни один мускул не дрогнет на этом как будто высеченном топором из дуба лице с плотно сомкнутым ртом и зоркими глазами старого морского волка.
Неужели лицо вот этого самого старика он видел там, в игорном доме, за зеленым столом рулетки?.. Полуоткрытый рот, трясущиеся руки и глаза — безумные, страшные глаза, горящие алчностью…
Нет, это кошмар…
Фриц так задумался, что не успел вовремя повернуть руль. Боковая волна хлестнула через борт и окатила рыбаков.
— Малый, не зевай! — строго сказал старик.
Этот деловитый окрик спугнул кошмары Фрица. Ему стало весело. Он навалился на руль и направил лодку прямо в открытое море, навстречу свежему ветру.
Над рыбацкой деревней проносился свежий ветер ранней осени. Сильнее чувствовался запах моря. Белые облака быстро неслись над морем. А между морем и небом летали птицы, оглашая воздух резкими гортанными криками. Белый прибой окатывал песчаные берега.
Вся рыбацкая деревня толпилась на берегу. Сети были починены, лодки проконопачены и осмолены. Сейчас они поедут в море на рыбную ловлю. Лица рыбаков сосредоточенны. Быстро и уверенно работают мускулистые руки, крепя паруса.
— Свежий ветер, — сказал Фриц, становясь у руля.
— Хороший должен быть лов, — отозвался старый рыбак, шагая по колено в воде в высоких рыбацких сапогах к парусной лодке.
Казалось, большой баркас подпрыгивает на волнах от нетерпения, как застоявшаяся лошадь. Последние приготовления окончены.
Всех охватило радостно-приподнятое настроение. Ветер сразу натянул парус, и баркас, круто повернув носом в открытое море, быстро понесся по волнам.
Фриц приналег на руль. Свежий ветер обвевал открытую голову Фрица.
И ему казалось, что этот крепкий, соленый морской ветер делает его вновь бодрым и сильным. Как смутный, полузабытый сон, промелькнули перед ним картины последних месяцев: богатство, уплывшее так же неожиданно, как оно явилось, кражи, убийства, пьянство, бессонные ночи в игорном доме, бешеный азарт игрока, страшные картины хлебного потопа…
Неужели все это было с ним, рыбаком Фрицем? Невероятно! Чтобы проверить, явь или сон это кошмарное прошлое, Фриц начал всматриваться в суровое лицо старика рыбака, уверенно управлявшего парусом. Ни один мускул не дрогнет на этом как будто высеченном топором из дуба лице с плотно сомкнутым ртом и зоркими глазами старого морского волка.
Неужели лицо вот этого самого старика он видел там, в игорном доме, за зеленым столом рулетки?.. Полуоткрытый рот, трясущиеся руки и глаза — безумные, страшные глаза, горящие алчностью…
Нет, это кошмар…
Фриц так задумался, что не успел вовремя повернуть руль. Боковая волна хлестнула через борт и окатила рыбаков.
— Малый, не зевай! — строго сказал старик.
Этот деловитый окрик спугнул кошмары Фрица. Ему стало весело. Он навалился на руль и направил лодку прямо в открытое море, навстречу свежему ветру.
комбат81- большой человек
- Сообщения : 3326
Возраст : 43
Откуда : Псков
Re: русская фантастика.
автор комбат81 Ср 20 Фев 2019, 23:16
Аркадий Стругацкий, Борис Стругацкий
Благоустроенная планета
1
Лю стоял по пояс в сочной зелёной траве и смотрел, как опускается вертолёт. От ветра, поднятого винтами, по траве шли широкие волны, серебристые и тёмно-зелёные. Лю казалось, что вертолёт опускается слишком медленно, и он нетерпеливо переступал с ноги на ногу. Было очень жарко и душно. Маленькое белое солнце стояло высоко, от травы поднималась влажная жара. Винты заверещали громче, вертолёт развернулся бортом к Лю, затем упал сразу метра на полтора и словно утонул в траве на вершине холма. Лю побежал вверх по склону, путаясь и спотыкаясь.
Двигатель стих, винты стали вращаться медленнее и остановились. Из кабины вертолёта полезли люди. Первым вылез долговязый человек в куртке с засученными рукавами. Он был без шлема, выгоревшие волосы его торчали дыбом над длинным коричневым лицом. Лю узнал его: это был начальник группы Следопыт Анатолий Попов.
— Здравствуйте, хозяин, — весело сказал он, протягивая руку. — Ниньхао!
— Хаонинь, Следопыты! — сказал Лю. — Добро пожаловать на Леониду.
Он тоже протянул руку, но им пришлось пройти навстречу друг другу ещё десяток шагов, прежде чем они сошлись.
— Очень, очень рад вам, — сказал Лю, улыбаясь во весь рот.
— Соскучились?
— Очень, очень соскучился. Один на целой планете.
За спиной Попова кто-то сказал «Ох, ты», и что-то с шумом повалилось в траву.
— Это Борис Фокин, — сказал Попов, не оборачиваясь. — Самопадающий археолог.
— Если такая чёртова трава, — сказал Борис Фокин поднимаясь. У него были рыжие усики, засыпанный веснушками нос и белый пенопластовый шлем, сбитый набекрень. Он торопливо вытер о штаны измазанные зеленью ладони и представился: — Следопыт-археолог Фокин. Очень приятно познакомиться с, физиком Лю.
Он представился торжественно, по всем правилам, как его, вероятно, совсем недавно учили в школе.
— Добро пожаловать, следопыт-археолог Фокин, — сказал Лю.
— А это Татьяна Палей, инженер-археолог, — сказал Попов.
Лю подобрался и вежливо наклонил голову. У инженера-археолога были серые отчаянные глаза и ослепительные зубы. Рука у инженера-археолога была крепкая и шершавая. Комбинезон на инженере-археологе висел с большим изяществом.
— Меня зовут Таня, — сказал инженер-археолог.
— А меня Гуан-чэн, — нерешительно пробормотал Лю.
— Мбога, — сказал Попов, — биолог и охотник.
— Где? — спросил Лю. — Ох, извините, пожалуйста. Тысяча извинений.
— Ничего, физик Лю, — сказал Мбога, — Здравствуйте.
Мбога был пигмеем из Конго, и над травой виднелась только его чёрная голова, туго повязанная белым платком. Рядом с головой торчал толстый воронёный ствол карабина.
— Это Тора-охотник, — нежно сказала Татьяна.
Лю пришлось нагнуться, чтобы пожать руку Тора-охотнику. Теперь он знал, кто такой Мбога: Тора-охотник, член Комитета по охране животного мира иных планет; биолог, открывший «бактерию жизни» на Пандоре; зоопсихолог, приручивший чудовищных марсианских «сора-тобу хиру» — летающих пиявок. Лю было ужасно неловко за свой промах.
— Я вижу, вы без оружия, физик Лю, — сказал Мбога.
— Вообще у меня есть пистолет, — сказал Лю. — Но он очень тяжёлый.
— Понимаю, — сказал Мбога с одобрением. Он огляделся. — Всё-таки зажгли степь, — проговорил он негромко.
Лю обернулся. От холма до самого горизонта тянулась плоская равнина, покрытая блестящей сочной травой. В трёх километрах от холма трава горела, опалённая реактором десантного бота. В белёсое небо ползли густые клубы белого дыма. За дымом смутно виднелся бот — тёмное яйцо на трёх растопыренных упорах. Вокруг бота чернел широкий выгоревший круг.
— Это не страшно, — сказал Лю. — Трава скоро погаснет. Здесь очень влажно. Пойдёмте, я покажу вам ваше хозяйство.
Он взял Попова под руку и повёл его мимо вертолёта на другую сторону холма. Остальные двинулись следом. Лю несколько раз оглянулся, с улыбкой кивая им. Попов сказал с досадой:
— Всегда неприятно, когда напакостишь при посадке.
— Трава скоро погаснет, — повторил Лю. Он слышал, как позади Фокин заботится об инженере-археологе: «Осторожно, Танечка, здесь, кажется, кочка…» — «Горе моё, — отвечал инженер-археолог. — Смотри себе под ноги».
— Вот ваше хозяйство, — сказал Лю.
Бескрайнюю зелёную равнину пересекала широкая спокойная река. В излучине реки блестела под солнцем гофрированная крыша.
— Это моя лаборатория, — сказал Лю. Правее лаборатории поднимались в небо струи красного и чёрного дыма.
— А там строится склад, — сообщил Лю.
Было видно, как в дыму мечутся какие-то тени. На мгновение появилась огромная неуклюжая машина на гусеницах — робот-матка, в дыму сейчас же что-то сверкнуло, донёсся раскатистый грохот, и дым повалил гуще.
— А вон там город, — сказал Лю.
От базы до города было немногим больше километра. С холма здания города казались серыми приземистыми кирпичами. Шестнадцать серых огромных кирпичей…
— Да, — сказал Фокин, — планировка совершенно необычайная.
Попов молча кивнул. Этот город был совсем не похож па другие. До открытия планеты Леониды Следопыты — работники Комиссии по изучению следов деятельности иного Разума в Космосе — имели дело только с двумя городами. Пустой город на Марсе и пустой город на Владиславе, планете голубой звезды ЕН-17. Эти города строил явно один и тот же архитектор — цилиндрические, уходящие на много этажей под почву здания из светящегося кремний-органика, расположенные по концентрическим окружностям.Город на Леониде был совсем другим. Два ряда серых коробок из ноздреватого известняка.
— Вы там бывали после Горбовского? — спросил Попов.
— Нет, — ответил Лю, — ни разу. Собственно, мне было некогда. Я не археолог, я атмосферный физик. И потом, Горбовский просил меня не ходить туда.
Бу-бух! — донеслось со стройки. Там густыми облаками взлетели красные клубы дыма. Сквозь них уже обрисовывались гладкие стены склада. Робот-матка выбрался из дыма в траву. Рядом с ним прыгали чёрные кибернетические роботы-строители, похожие на богомолов. Затем киберы построились цепью и побежали к реке.
— Куда это они? — с любопытством спросил Фокин.
— Купаться, — сказала Таня.
— Они разравнивают завал, — объяснил Лю. — Склад почти готов. Сейчас вся система перестраивается. Они будут строить ангар и водопровод.
— Водопровод! — восхитился Фокин.
— Всё-таки лучше было бы отодвинуть базу подальше от города, — сказал Попов с сомнением.
— Так распорядился Горбовский, — сказал Лю. — Нехорошо удаляться от базы.
— Тоже верно, — сказал Попов. — Только не попортили бы киберы города…
— Ну, что вы! — сказал Лю. — Они у меня туда не ходят.
— Какая благоустроенная планета, — сказал Мбога.
— Да! Да! — радостно подтвердил Лю. — Река, воздух, зелень, и никаких комаров, никаких зловредных насекомых!..
— Очень благоустроенная планета, — повторил Мбога.
— А купаться можно? — спросила Таня.
Лю посмотрел на реку. Река была зеленоватая, мутная, но это была настоящая река с настоящей водой. Леонида была первой планетой, на которой оказался пригодный для дыхания воздух и настоящая вода.
— Купаться, я думаю, можно, — сказал Лю. — Правда, я сам не купался — времени не было.
— Тогда мы будем купаться каждый день! — обрадовалась Таня.
— Не согласен, — возразил Фокин. — Три раза в день! Мы только и будем делать, что купаться…— Ну ладно, — сказал Попов. — А там что? — Он посмотрел на гряду плоских холмов на горизонте.
— Не знаю, — пожал плечами Лю. — Там ещё никто не был. Валькенштейн заболел внезапно, и Горбовскому пришлось улететь с ним. Он успел только выгрузить для меня оборудование и улетел.
Некоторое время все стояли молча и глядели на холмы у горизонта. Потом Попов сказал:
— Дня через три я сам слетаю вдоль реки в обе стороны.
— Если есть ещё какие-нибудь следы, — сказал Фокин, — то их, несомненно, нужно искать именно возле реки.
— Наверное, — вежливо сказал Лю. — А сейчас пойдёмте ко мне.
Попов оглянулся на вертолёт.
— Ничего, пусть остаётся здесь, — сказал Лю. — Бегемоты на холмы не поднимаются.
— О, — сказал Мбога. — Бегемоты?
— Это я их так называю, — сказал Лю. — Издали они похожи на бегемотов, а вблизи я их не видел.
Они стали спускаться с холма.
— На той стороне трава очень высокая, я видел только их спины.
Мбога шёл рядом с Лю мягкой скользящей походкой. Трава словно обтекала его.
— Затем здесь есть птицы, — продолжал Лю. — Они очень большие и иногда летают очень низко. Одна чуть не сбила у меня локатор.
Попов, не замедляя шага, поглядел в небо, прикрываясь ладонью от солнца.
— Кстати, — сказал он. — Я должен послать радиограмму на «Подсолнечник». Можно будет воспользоваться вашей рацией?
— Сколько угодно, — сказал Лю. — Вы знаете, Перси Диксон хотел подстрелить одну. Я говорю о птицах. Но Горбовский не разрешил.
— Почему? — спросил Мбога.
— Не знаю, понятия не имею. Но он был страшно рассержен и даже хотел отобрать у всех оружие.
— У нас он его отобрал, — сказал Попов. — Это был великий скандал на Совете. По-моему, очень некрасиво вышло — Горбовский просто раздавил нас всех своим авторитетом.
— Только не Тора-охотника, — сказала. Таня.— Да, я взял оружие, — кивнул Мбога. — Но я понимаю Леонида Андреевича. Здесь очень не хочется стрелять.
— И всё-таки Горбовский человек со странностями! — воскликнул Фокин.
— Возможно… — сказал Лю сдержанно. — По-моему, это замечательный человек.
Они подошли к просторному куполу лаборатории с низкой круглой дверцей. Над куполом вращались в разные стороны три решётчатых блюдца локаторов.
— Вот здесь можно поставить ваши палатки, — сказал Лю. — А если нужно, я дам команду киберам, и они вам построят что-нибудь попрочнее.
Попов поглядел на купол, поглядел на клубы красного и чёрного дыма за лабораторией, затем оглянулся на серые крыши города и сказал виновато:
— Знаете, Лю, боюсь, мы будем вам тут мешать. И до города далековато. Уж лучше мы устроимся в городе, а?
— И потом, здесь как-то гарью пахнет, — сказала Таня, — и я киберов боюсь…
— Я тоже боюсь киберов, — решительно сказал Фокин.
Лю обиженно пожал плечами.
— Как хотите, — сказал он. — По-моему, здесь очень хорошо.
— Вот мы поставим палатки, — сказала Таня, — и перебирайтесь к нам. Вам понравится, вот увидите. А от города до базы совсем недалеко.
— М-м-м… — сказал Лю. — Пожалуй… А пока прошу ко мне.
Археологи, заранее сгибаясь, направились к низкой дверце. Мбога шёл последним, ему даже не пришлось наклонить голову.
Лю задержался на пороге. Он осмотрелся и увидел вытоптавшую землю, пожелтевшую смятую траву, унылые штабеля литопласта и подумал, что здесь действительно пахнет гарью.
Благоустроенная планета
1
Лю стоял по пояс в сочной зелёной траве и смотрел, как опускается вертолёт. От ветра, поднятого винтами, по траве шли широкие волны, серебристые и тёмно-зелёные. Лю казалось, что вертолёт опускается слишком медленно, и он нетерпеливо переступал с ноги на ногу. Было очень жарко и душно. Маленькое белое солнце стояло высоко, от травы поднималась влажная жара. Винты заверещали громче, вертолёт развернулся бортом к Лю, затем упал сразу метра на полтора и словно утонул в траве на вершине холма. Лю побежал вверх по склону, путаясь и спотыкаясь.
Двигатель стих, винты стали вращаться медленнее и остановились. Из кабины вертолёта полезли люди. Первым вылез долговязый человек в куртке с засученными рукавами. Он был без шлема, выгоревшие волосы его торчали дыбом над длинным коричневым лицом. Лю узнал его: это был начальник группы Следопыт Анатолий Попов.
— Здравствуйте, хозяин, — весело сказал он, протягивая руку. — Ниньхао!
— Хаонинь, Следопыты! — сказал Лю. — Добро пожаловать на Леониду.
Он тоже протянул руку, но им пришлось пройти навстречу друг другу ещё десяток шагов, прежде чем они сошлись.
— Очень, очень рад вам, — сказал Лю, улыбаясь во весь рот.
— Соскучились?
— Очень, очень соскучился. Один на целой планете.
За спиной Попова кто-то сказал «Ох, ты», и что-то с шумом повалилось в траву.
— Это Борис Фокин, — сказал Попов, не оборачиваясь. — Самопадающий археолог.
— Если такая чёртова трава, — сказал Борис Фокин поднимаясь. У него были рыжие усики, засыпанный веснушками нос и белый пенопластовый шлем, сбитый набекрень. Он торопливо вытер о штаны измазанные зеленью ладони и представился: — Следопыт-археолог Фокин. Очень приятно познакомиться с, физиком Лю.
Он представился торжественно, по всем правилам, как его, вероятно, совсем недавно учили в школе.
— Добро пожаловать, следопыт-археолог Фокин, — сказал Лю.
— А это Татьяна Палей, инженер-археолог, — сказал Попов.
Лю подобрался и вежливо наклонил голову. У инженера-археолога были серые отчаянные глаза и ослепительные зубы. Рука у инженера-археолога была крепкая и шершавая. Комбинезон на инженере-археологе висел с большим изяществом.
— Меня зовут Таня, — сказал инженер-археолог.
— А меня Гуан-чэн, — нерешительно пробормотал Лю.
— Мбога, — сказал Попов, — биолог и охотник.
— Где? — спросил Лю. — Ох, извините, пожалуйста. Тысяча извинений.
— Ничего, физик Лю, — сказал Мбога, — Здравствуйте.
Мбога был пигмеем из Конго, и над травой виднелась только его чёрная голова, туго повязанная белым платком. Рядом с головой торчал толстый воронёный ствол карабина.
— Это Тора-охотник, — нежно сказала Татьяна.
Лю пришлось нагнуться, чтобы пожать руку Тора-охотнику. Теперь он знал, кто такой Мбога: Тора-охотник, член Комитета по охране животного мира иных планет; биолог, открывший «бактерию жизни» на Пандоре; зоопсихолог, приручивший чудовищных марсианских «сора-тобу хиру» — летающих пиявок. Лю было ужасно неловко за свой промах.
— Я вижу, вы без оружия, физик Лю, — сказал Мбога.
— Вообще у меня есть пистолет, — сказал Лю. — Но он очень тяжёлый.
— Понимаю, — сказал Мбога с одобрением. Он огляделся. — Всё-таки зажгли степь, — проговорил он негромко.
Лю обернулся. От холма до самого горизонта тянулась плоская равнина, покрытая блестящей сочной травой. В трёх километрах от холма трава горела, опалённая реактором десантного бота. В белёсое небо ползли густые клубы белого дыма. За дымом смутно виднелся бот — тёмное яйцо на трёх растопыренных упорах. Вокруг бота чернел широкий выгоревший круг.
— Это не страшно, — сказал Лю. — Трава скоро погаснет. Здесь очень влажно. Пойдёмте, я покажу вам ваше хозяйство.
Он взял Попова под руку и повёл его мимо вертолёта на другую сторону холма. Остальные двинулись следом. Лю несколько раз оглянулся, с улыбкой кивая им. Попов сказал с досадой:
— Всегда неприятно, когда напакостишь при посадке.
— Трава скоро погаснет, — повторил Лю. Он слышал, как позади Фокин заботится об инженере-археологе: «Осторожно, Танечка, здесь, кажется, кочка…» — «Горе моё, — отвечал инженер-археолог. — Смотри себе под ноги».
— Вот ваше хозяйство, — сказал Лю.
Бескрайнюю зелёную равнину пересекала широкая спокойная река. В излучине реки блестела под солнцем гофрированная крыша.
— Это моя лаборатория, — сказал Лю. Правее лаборатории поднимались в небо струи красного и чёрного дыма.
— А там строится склад, — сообщил Лю.
Было видно, как в дыму мечутся какие-то тени. На мгновение появилась огромная неуклюжая машина на гусеницах — робот-матка, в дыму сейчас же что-то сверкнуло, донёсся раскатистый грохот, и дым повалил гуще.
— А вон там город, — сказал Лю.
От базы до города было немногим больше километра. С холма здания города казались серыми приземистыми кирпичами. Шестнадцать серых огромных кирпичей…
— Да, — сказал Фокин, — планировка совершенно необычайная.
Попов молча кивнул. Этот город был совсем не похож па другие. До открытия планеты Леониды Следопыты — работники Комиссии по изучению следов деятельности иного Разума в Космосе — имели дело только с двумя городами. Пустой город на Марсе и пустой город на Владиславе, планете голубой звезды ЕН-17. Эти города строил явно один и тот же архитектор — цилиндрические, уходящие на много этажей под почву здания из светящегося кремний-органика, расположенные по концентрическим окружностям.Город на Леониде был совсем другим. Два ряда серых коробок из ноздреватого известняка.
— Вы там бывали после Горбовского? — спросил Попов.
— Нет, — ответил Лю, — ни разу. Собственно, мне было некогда. Я не археолог, я атмосферный физик. И потом, Горбовский просил меня не ходить туда.
Бу-бух! — донеслось со стройки. Там густыми облаками взлетели красные клубы дыма. Сквозь них уже обрисовывались гладкие стены склада. Робот-матка выбрался из дыма в траву. Рядом с ним прыгали чёрные кибернетические роботы-строители, похожие на богомолов. Затем киберы построились цепью и побежали к реке.
— Куда это они? — с любопытством спросил Фокин.
— Купаться, — сказала Таня.
— Они разравнивают завал, — объяснил Лю. — Склад почти готов. Сейчас вся система перестраивается. Они будут строить ангар и водопровод.
— Водопровод! — восхитился Фокин.
— Всё-таки лучше было бы отодвинуть базу подальше от города, — сказал Попов с сомнением.
— Так распорядился Горбовский, — сказал Лю. — Нехорошо удаляться от базы.
— Тоже верно, — сказал Попов. — Только не попортили бы киберы города…
— Ну, что вы! — сказал Лю. — Они у меня туда не ходят.
— Какая благоустроенная планета, — сказал Мбога.
— Да! Да! — радостно подтвердил Лю. — Река, воздух, зелень, и никаких комаров, никаких зловредных насекомых!..
— Очень благоустроенная планета, — повторил Мбога.
— А купаться можно? — спросила Таня.
Лю посмотрел на реку. Река была зеленоватая, мутная, но это была настоящая река с настоящей водой. Леонида была первой планетой, на которой оказался пригодный для дыхания воздух и настоящая вода.
— Купаться, я думаю, можно, — сказал Лю. — Правда, я сам не купался — времени не было.
— Тогда мы будем купаться каждый день! — обрадовалась Таня.
— Не согласен, — возразил Фокин. — Три раза в день! Мы только и будем делать, что купаться…— Ну ладно, — сказал Попов. — А там что? — Он посмотрел на гряду плоских холмов на горизонте.
— Не знаю, — пожал плечами Лю. — Там ещё никто не был. Валькенштейн заболел внезапно, и Горбовскому пришлось улететь с ним. Он успел только выгрузить для меня оборудование и улетел.
Некоторое время все стояли молча и глядели на холмы у горизонта. Потом Попов сказал:
— Дня через три я сам слетаю вдоль реки в обе стороны.
— Если есть ещё какие-нибудь следы, — сказал Фокин, — то их, несомненно, нужно искать именно возле реки.
— Наверное, — вежливо сказал Лю. — А сейчас пойдёмте ко мне.
Попов оглянулся на вертолёт.
— Ничего, пусть остаётся здесь, — сказал Лю. — Бегемоты на холмы не поднимаются.
— О, — сказал Мбога. — Бегемоты?
— Это я их так называю, — сказал Лю. — Издали они похожи на бегемотов, а вблизи я их не видел.
Они стали спускаться с холма.
— На той стороне трава очень высокая, я видел только их спины.
Мбога шёл рядом с Лю мягкой скользящей походкой. Трава словно обтекала его.
— Затем здесь есть птицы, — продолжал Лю. — Они очень большие и иногда летают очень низко. Одна чуть не сбила у меня локатор.
Попов, не замедляя шага, поглядел в небо, прикрываясь ладонью от солнца.
— Кстати, — сказал он. — Я должен послать радиограмму на «Подсолнечник». Можно будет воспользоваться вашей рацией?
— Сколько угодно, — сказал Лю. — Вы знаете, Перси Диксон хотел подстрелить одну. Я говорю о птицах. Но Горбовский не разрешил.
— Почему? — спросил Мбога.
— Не знаю, понятия не имею. Но он был страшно рассержен и даже хотел отобрать у всех оружие.
— У нас он его отобрал, — сказал Попов. — Это был великий скандал на Совете. По-моему, очень некрасиво вышло — Горбовский просто раздавил нас всех своим авторитетом.
— Только не Тора-охотника, — сказала. Таня.— Да, я взял оружие, — кивнул Мбога. — Но я понимаю Леонида Андреевича. Здесь очень не хочется стрелять.
— И всё-таки Горбовский человек со странностями! — воскликнул Фокин.
— Возможно… — сказал Лю сдержанно. — По-моему, это замечательный человек.
Они подошли к просторному куполу лаборатории с низкой круглой дверцей. Над куполом вращались в разные стороны три решётчатых блюдца локаторов.
— Вот здесь можно поставить ваши палатки, — сказал Лю. — А если нужно, я дам команду киберам, и они вам построят что-нибудь попрочнее.
Попов поглядел на купол, поглядел на клубы красного и чёрного дыма за лабораторией, затем оглянулся на серые крыши города и сказал виновато:
— Знаете, Лю, боюсь, мы будем вам тут мешать. И до города далековато. Уж лучше мы устроимся в городе, а?
— И потом, здесь как-то гарью пахнет, — сказала Таня, — и я киберов боюсь…
— Я тоже боюсь киберов, — решительно сказал Фокин.
Лю обиженно пожал плечами.
— Как хотите, — сказал он. — По-моему, здесь очень хорошо.
— Вот мы поставим палатки, — сказала Таня, — и перебирайтесь к нам. Вам понравится, вот увидите. А от города до базы совсем недалеко.
— М-м-м… — сказал Лю. — Пожалуй… А пока прошу ко мне.
Археологи, заранее сгибаясь, направились к низкой дверце. Мбога шёл последним, ему даже не пришлось наклонить голову.
Лю задержался на пороге. Он осмотрелся и увидел вытоптавшую землю, пожелтевшую смятую траву, унылые штабеля литопласта и подумал, что здесь действительно пахнет гарью.
комбат81- большой человек
- Сообщения : 3326
Возраст : 43
Откуда : Псков
Re: русская фантастика.
автор комбат81 Ср 20 Фев 2019, 23:21
2
Город состоял из единственной улицы, очень широкой, заросшей густой травой. Улица тянулась почти точно по меридиану и кончалась недалеко от реки. Попов решил ставить лагерь в центре города. Разбивку лагеря начали в три часа пополудни по местному времени (сутки на Леониде составляли двадцать семь часов с минутами).Жара как будто усилилась. Ветра не было, над серыми параллелепипедами зданий дрожал горячий воздух, и только в южной части города, ближе к реке, было немного прохладнее. Пахло, по словам Фокина, сеном и «немножко хлорелловой плантацией».
Попов взял Мбога и Лю, предложившего свою помощь, сел в вертолет и отправился к боту за оборудованием и продуктами, а Татьяна и Фокин занялись съёмкой города. Оборудования было немного, и Попов перевёз его в два приёма. Когда он прилетел в первый раз, Фокин, помогавший при выгрузке, многозначительно сообщил, что все здания города весьма близки по размерам и отклонения размеров от средних хорошо укладываются на классическую кривую вероятностей.
— Очень интересно, — заметил вежливый Лю.
— Это доказывает, — сообщил Фокин, — что все здания имеют одно и то же назначение. Остаётся только установить — какое, — добавил он, подумав.
Когда вертолёт вернулся второй раз, Попов увидел, что Таня и Фокин установили высокий шест и подняли над городом неофициальное знамя Следопытов — белое полотнище со стилизованным изображением семигранной гайки. Давным-давно, почти полтора столетия назад, один крупный межпланетник — ярый противник идеи Изучения следов деятельности иного Разума в Космосе — как-то сгоряча заявил, что неопровержимым свидетельством такого рода деятельности он готов считать только колесо на оси, чертёж пифагоровой теоремы, высеченный в скале, и семигранную гайку. Следопыты приняли вызов и украсили своё знамя изображением семигранной гайки.
Попов с удовольствием отсалютовал знамени. Много было сожжено горючего и пройдено парсеков
Попов вывалил из кабины вертолёта последний тюк, спрыгнул в траву и с силой захлопнул дверцу. Лю подошёл к нему, опуская засученные рукава, и сказал:
— Теперь разрешите мне покинуть вас, археолог Попов. Через двадцать минут у меня зондирование.
— Конечно, — сказал Попов. — Какой может быть разговор. Большое спасибо, Лю. Приходите к нам ужинать.Лю посмотрел на часы и сказал:
— Спасибо. Не обещаю.
Мбога, прислонив карабин к стене ближайшего здания, надувал палатку прямо посреди улицы. Он поглядел вслед Лю и улыбнулся Попову, растягивая серые губы на маленьком, сморщенном лице.
— Поистине благоустроенная планета. Анатолий, — сказал он. — Здесь ходят без оружия, ставят палатки прямо в траве. И вот это…
Он кивнул в сторону Фокина и Тани. Следопыт-археолог и инженер-археолог, вытоптав вокруг себя траву, возились в тени здания над экспресс-лабораторией. Инженер-археолог была в шёлковой безрукавке и в коротких штанах. Её тяжёлые башмаки красовались на крыше здания над её головой, а комбинезон валялся рядом на тюках. Фокин в волейбольных трусах с остервенением тащил через голову мокрую от пота гимнастёрку.
— Горе моё, — говорила Таня. — Куда ты подключил аккумуляторы?
— Сейчас, сейчас, Танечка, — невнятно отвечал Фокин.
— Да, доктор Мбога, — сказал Попов. — Это нам не Пандора.
Он вытянул из тюка вторую палатку и принялся прилаживать к ней центробежный насос. «Да, это не Пандора», — подумал он и вспомнил, как на Пандоре они ломились через сумрачные джунгли, и на них были тяжёлые скафандры высшей защиты, и руки оттягивал громоздкий дезинтегратор со снятым предохранителем. Под ногами хлюпало, и при каждом шаге в разные стороны бросалась многоногая мерзость, а над головой, сквозь путаницу липких ветвей, мрачно светили два близких кровавых солнца. Да разве только Пандора! На всех планетах с атмосферами Следопыты и Десантники передвигались с величайшей осторожностью, гнали перед собой колонны роботов-разведчиков, самоходные кибернетические микро-биолаборатории, токсиноанализаторы, конденсированные облака универсальных вирусофобов. Немедленно после высадки капитан корабля был обязан выжечь термитом зону безопасности. И величайшим преступлением считалось возвращение на корабль без предварительной тщательнейшей дезинфекции и дезинсекции. Невидимые чудовища пострашнее чумы и проказы подстерегали неосторожных. Так было всего десять лет назад.Так могло бы быть и сейчас, на благоустроенной Леониде. Здесь тоже есть микрофауна, и очень обильная. Но десять лет назад маленький доктор Мбога нашёл на страшной Пандоре «бактерию жизни», и профессор Карпенко на Земле открыл биоблокаду. Одна инъекция в сутки. Можно даже — одну в неделю.
Попов вытер потное лицо и стал расстёгивать куртку.
Когда солнце склонилось к западу и небо на востоке из белёсого сделалось тёмно-лиловым, они сели ужинать. Лагерь был готов. Поперёк улицы стояли три палатки, тюки и ящики с оборудованием были аккуратно сложены вдоль стены одного из зданий. Фокин, вздыхая, приготовил ужин. Все были голодны, поэтому Лю ждать не стали. Из лагеря было видно, что Лю сидит на крыше своей лаборатории и что-то делает с антеннами.
— Ничего, мы ему оставим, — пообещала Таня.
— Чего там, — сказал Фокин, поедая варёную телятину. — Проголодается и придёт.
— Неудачно ты поставил вертолёт, Толя, — сказала Татьяна. — Весь вид на реку загородил.
Все посмотрели на вертолёт. Вида, на реку действительно не было.
— Хороший вид на реку открывается с крыши, — хладнокровно сказал Попов.
— Нет, правда, — сказал Фокин, сидевший к реке спиной. — Абсолютно не на что со вкусом поглядеть.
— Как — не на что? — сказал Попов по-прежнему хладнокровно. — А телятина? Он лёг на спину и стал глядеть в небо.
— Вот о чём я думаю, — произнёс Фокин, вытирая салфеткой усы. — Как мы будем прорываться в эти гробы? — Он ткнул пальцем в ближайшее здание. — Будем копать или резать стену?
— Вот это как раз не проблема, — отозвался Попов лениво. — Интересно, как туда попадали хозяева этих домов — вот проблема. Тоже резали стены?
Фокин задумчиво поглядел на Попова и сказал:
— А что, собственно, ты знаешь об этих хозяевах? Может быть, им и не нужно было туда попадать.
— Ага, — подхватила Таня. — Новый архитектурный принцип. Человек садился на травку, возводил вокруг себя стены и потолок и… и…
— И отходил, — закончил Мбога.
— А может быть, это действительно гробницы? — сказал Фокин вызывающе.
Некоторое время все обдумывали это предположение.
— Татьяна, а что с анализами? — спросил Попов.
— Известняк, — ответила Таня. — Углекислый кальций. Много примесей, конечно, особенно в ближайших к реке зданиях. Но вообще знаете на что всё это похоже? На коралловые рифы. И ещё похоже, что всё здание сделано из одного куска…
— Монолит естественного происхождения, — проговорил Попов.
— Вот уже и естественного! — сказал Фокин. — Характерная закономерность — стоит обнаружить новые следы, и сразу же находятся товарищи, которые заявляют, что это естественные образования…
— Естественное предположение…
— А вот мы завтра соберём интравизор
— Библиотеку бы найти, — простонал Фокин. — Машины бы какие-нибудь!
Они замолчали. Мбога достал и принялся набивать короткую трубочку. Он сидел на корточках и задумчиво глядел поверх палаток в лиловое небо. Его маленькое лицо под белым платком выражало полный покой и ублаготворенность.
— Тихо как, — шепнула Таня. Бум! Бах! Тарарах! — донеслось со стороны базы.
— О дьявол, — сказал Фокин. — Это-то зачем?
Мбога выпустил колечко дыма и проговорил негромко:
— Я понимаю вас, Боря. Я сам впервые в жизни не ощущаю радости, слушая, как наши машины работают на чужой планете.
— А эта какая-то не чужая, вот в чём всё дело, — сказала Таня.
Большой чёрный жук прилетел неизвестно откуда, тяжело гудя, сделал два круга над Следопытами и улетел прочь.
— Хорошо, — Таня вздохнула. — Чувствуете, как хорошо?
Фокин тихонько засопел, уткнувшись носом в согнутый локоть. Таня поднялась и ушла в палатку. Попов тоже встал и с наслаждением потянулся. Было так тихо и хорошо вокруг, что он совершенно растерялся, когда Мбога, словно подброшенный пружиной, вдруг вскочил на ноги и застыл, повернувшись лицом к реке. Попов тоже повернулся лицом к реке.Какая-то исполинская чёрная туша надвигалась на лагерь со стороны реки. Вертолёт отчасти скрывал её, но было видно, как она колышется на ходу и как вечернее солнце блестит на её влажных лоснящихся боках, раздутых словно брюхо гиппопотама. Туша двигалась довольно быстро, раздвигая траву, и Попов с ужасом увидел, как вертолёт качнулся и стал медленно валиться набок. Между стеной здания и днищем вертолёта протиснулся низкий массивный лоб с двумя громадными буграми. Попов увидел два маленьких тупых глаза, устремлённых, как ему показалось, прямо на него.— Осторожнее! — заорал он, плохо соображая, что говорит.
Вертолёт свалился, уткнувшись в траву лопастями винтов. Чудовище продолжало двигаться на лагерь. Оно было не менее трёх метров высоты, покатые бока его мерно вздувались и опадали, и было слышно ровное шумное дыхание.
За спиной Попова Мбога щёлкнул затвором карабина. Тогда Попов очнулся и попятился к палаткам. Обгоняя его, очень быстро, на четвереньках пробежал Фокин. Чудовище было уже шагах в двадцати.
— Успеете разобрать лагерь? — скороговоркой спросил Мбога.
— Нет, — сказал Попов.
— Я буду стрелять.
— Погодите, — сказал Попов. Он шагнул вперёд, взмахнул рукой и крикнул:
— Стой!
На мгновение гора живого мяса приостановилась. Шишковатый лоб вдруг задрался, и распахнулась просторная, как кабина вертолёта, пасть, забитая зелёной травянистой массой.
— Толя! — закричала Таня. — Немедленно назад!
Чудовище издало продолжительный сипящий звук и двинулось вперёд ещё быстрее.— Стой! — снова крикнул Попов, но уже без всякого энтузиазма. — По-видимому, оно травоядное, — сказал он и принялся быстро пятиться к палаткам.
Он оглянулся. Мбога стоял с карабином у плеча, и Таня уже зажимала уши. Возле Тани с тюком на спине и с треногой в руке стоял Фокин. Усы его были взъерошены.
— Будут в него сегодня стрелять или нет? — заорал он натужным голосом. — Уносить интравизор или…
Ду-дут! Полуавтоматический охотничий карабин Мбога имел калибр 16,3 миллиметра, и живая сила удара пули с дистанции в двадцать шагов равнялась восьми тоннам. Удар пришёлся в самую середину лба между двумя шишками. Чудовище с размаху уселось на зад.
Ду-дут! Второй удар опрокинул чудовище на спину. Короткие толстые ноги судорожно задёргались в воздухе. Хха-а… — донеслось из густой травы. Вздулось и опало чёрное брюхо, и всё стихло. Мбога опустил карабин.
— Пойдём посмотрим, — сказал он.
По размерам чудовище не уступало взрослому африканскому слону, но больше всего оно напоминало гигантского гиппопотама.
— Кровь красная, — сказал Фокин. — А это что?
Чудовище лежало на боку, и вдоль его брюха тянулись три ряда мягких выростов величиной с кулак. Из выростов сочилась блестящая густая жидкость. Мбога вдруг шумно потянул носом воздух, взял на кончик пальца каплю жидкости и попробовал на язык.
— Фи! — сказал Фокин. На всех лицах появилось одно и то же выражение.
— Мёд, — произнёс Мбога.
— Да ну! — удивился Попов. Онпоколебался и тоже протянул палец. Таня и Фокин с отвращением следили за его движениями. — Настоящий мёд! — сказал он. — Липовый мёд!
— Доктор Диксон говорил, что в этой траве много сахаридов, — заметил Мбога.
— Медоносный монстр, — проговорил Фокин. — Зря мы его так.
— «Мы», — сказала Таня. — Горе моё, поди прибери интравизор.
— Ну ладно, — сказал Попов. — Что же делать дальше? Здесь жарко, и такая туша рядом с лагерем…— Это моё дело, — Мбога ткнул себя пальцем в грудь. — Оттащите палатки шагов на двадцать вдоль улицы, Я сделаю все обмеры, кое-что посмотрю и уничтожу его.
— Как? — спросила Таня.
— Дезинтегратором. У меня есть дезинтегратор. А ты, Таня, уходи отсюда: я сейчас буду заниматься очень неаппетитной работой.
Послышался топот, и из-за палаток выскочил Лю с большим автоматическим пистолетом.
— Что случилось?! — задыхаясь спросил он.
— Мы убили одного из ваших бегемотов, — важно сказал Фокин.
Лю быстро оглядел всех и сразу успокоился. Он сунул пистолет за пояс.
— Оно напало на вас? — спросил он.
— В общем-то нет, — сказал Попов смущённо. — По-моему, оно просто гуляло, но его надо было остановить.
Лю посмотрел на перевёрнутый вертолёт и кивнул.
— А нельзя ли его кушать? — крикнул Фокин из палатки.
Мбога медленно сказал:
— Кажется, кто-то уже пробовал его кушать.
Попов и Лю подошли к нему. Мбога ощупывал пальцами широкие и глубокие прямые рубцы на филейных частях животного.
— Это сделали могучие клыки, — сказал Мбога, — И острые, как ножи. Кто-то снимал с него ломти по два-три килограмма в один приём.
— Ужас какой-то! — сказал Лю очень искрение.
Странный протяжный крик пронёсся высоко в небе. Все подняли головы.
— Вот они! — сказал Лю.
На город стремительно падали большие светло-серые птицы, похожие па орлов. Они падали друг за другом с огромной высоты, затем над самыми головами людей расправляли широкие мягкие крылья и так же стремительно взмывали вверх, обдавая людей волнами тёплого воздуха. Это были громадные птицы, крупнее земных кондоров и даже летучих драконов Пандоры.
— Хищники! — встревоженно сказал Лю. Он потянул было из-за пояса пистолет, но Мбога крепко взял его за руку.Птицы проносились над городом и уходили на запад в лиловое вечернее небо. Когда последняя исчезла, раздался тот же тревожный протяжный крик.
— Я уже хотел было стрелять, — сказал Лю с облегчением.
— Я знаю, — сказал Мбога. — Но мне показалось… — Он остановился.
— Да, — сказал Попов, — мне тоже показалось…
Поразмыслив, Попов распорядился не только отодвинуть палатки на двадцать шагов, но и поднять их на плоскую крышу одного из зданий. Здания были невысокие — всего метр восемьдесят, и забираться на них было нетрудно. На крышу соседнего здания Таня и Фокин подняли тюки с наиболее ценными приборами. Вертолёт, как выяснилось, не пострадал. Попов поднял его в воздух и аккуратно посадил на крышу третьего здания.
Мбога провозился над тушей чудовища всю ночь при свете прожекторов. На рассвете улица огласилась пронзительным шипением, над городом взлетело большое облако белого пара и вспыхнуло короткое оранжевое зарево. Фокин, никогда прежде не видевший, как действует органический дезинтегратор, в одних трусах вылетел из палатки, но увидел только Мбога, который неторопливо убирал прожектора, и огромную кучу мелкой серой пыли па почерневшей траве. От медоносного монстра осталась только отлично препарированная, залитая прозрачной пластмассой уродливая голова. Она предназначалась для Кейптаунского музея космозоологии.
Фокин пожелал Мбога доброго утра и полез было обратно в палатку досыпать, но встретился с Поповым.
— Куда? — осведомился Попов.
— Одеться, конечно, — с достоинством ответил Фокин.
Утро было свежее и ясное, только на юге в лиловом небе неподвижно стояли белые растрёпанные облака, Попов спрыгнул на траву и отправился готовить завтрак. Он хотел сделать яичницу, но вскоре обнаружил, что не может отыскать масло.
— Борис, — позвал он. — Где масло?
Фокин стоял на крыше в странной позе: он занимался гимнастикой по собственной системе.— Понятия не имею, — сказал он гордо.
— Ты же вчера был дежурным.
— Э-э… да. Значит, масло там, где было вчера вечером.
— А где оно было вчера вечером? — спросил Попов сдерживаясь.
Фокин с недовольным видом выпростал голову из-под правого колена.
— Откуда я знаю? — сказал он. — Мы же потом все ящики переставили.
Попов чертыхнулся и принялся терпеливо осматривать ящик за ящиком. Масла не было. Тогда он подошёл к зданию и стащил Фокина за ногу вниз.
— Где масло? — спросил он.
Фокин открыл было рот, но тут из-за угла вышла Таня в безрукавке и коротких штанах. Волосы у неё были мокрые.
— Доброе утро, мальчики, — весело сказала она.
— Доброе утро, Танечка, — отозвался Фокин. — Ты не видела случайно ящик с маслом?
— Где ты была? — свирепо спросил Попов.
— Купалась, — сказала Таня.
— О чёрт! Кто тебе разрешил?
Таня отстегнула от пояса и бросила на ящики электрический резак в пластмассовых ножнах.
— Толечка, — сказала она, — там нет никаких крокодилов. Замечательная вода и травянистое дно.
— Ты не видела масла? — спросил Попов.
— Масла я не видела, а вот кто видел мои башмаки?
— Я видел, — сказал Фокин. — Они на той крыше.
— На той крыше их нет.
Все трое повернулись и посмотрели на крышу. Башмаков действительно не было. Тогда Попов поглядел на доктора Мбога. Доктор Мбога лежал в траве в тени и крепко спал, подложив под щёку маленький кулачок.
— Ну что ты, — сказала Татьяна. — Зачем ему мои башмаки?
— Или масло, — добавил Фокин.
— Может быть, они ему мешали, — проворчал Попов. — Ну ладно, я попытаюсь приготовить что-нибудь без масла.
— И без башмаков.
— Хорошо, хорошо, — сказал Попов. — Иди и займись интравизором. И ты, Таня, тоже. И постарайтесь собрать поскорее.
К завтраку пришёл Лю. Он гнал перед собой большую чёрную машину на шести гемомеханических ногах. За машиной в траве оставалась широкая просека. Она тянулась от самой базы. Лю вскарабкался на крышу и сел к столу, а машина застыла посреди улицы.— Послушайте, физик Лю, — сказал Попов. — У вас на базе ничего не пропадало?
— В каком смысле? — спросил Лю.
— Ну… вы оставляете что-нибудь на ночь на дворе, а утром не можете найти.
— Да как будто нет. — Лю пожал плечами. — Пропадают иногда мелочи, всякие отходы… обрывки проводов, обрезки пластолита. Но я думаю, этот хлам забирали мои киберы. Они очень экономные товарищи, у них всё идёт в дело.
— А могут у них пойти в дело мои башмаки? — спросила Таня. Лю засмеялся.
— Не знаю, — сказал он. — Вряд ли.
— А может у них пойти в дело ящик со сливочным маслом? — спросил Фокин. Лю перестал смеяться.
— У вас пропало масло? — спросил он.
— И башмаки, — добавила Таня.
— Нет, — сказал Лю. — Киберы в город не ходят.
На крышу ловко, как ящерица, вскарабкался Мбога.
— Доброе утро, — сказал он. — Прошу извинить, я запоздал.
Таня налила ему кофе. Мбога всегда завтракал одной чашкой кофе.
— Итак, мы обворованы? — спросил он улыбаясь.
— Значит, это не вы? — удивился Фокин.
— Нет, это не я, — сказал Мбога. — Но ночью над городом два раза пролетали вчерашние птицы.
— Ну вот и башмаки… — сказал Фокин. — Я где-то читал…
— А ящик с маслом? — нетерпеливо спросил Попов.
Никто не ответил. Мбога задумчиво пил кофе.
— За два месяца у меня ничего не пропало, — сказал Лю. — Правда, я всё держу в куполе… И потом у меня киберы. И всё время дым и треск.
— Ладно, — сказал Фокин поднимаясь, — Пойдём работать, Танечка. Бог с ними, с башмаками.
Они ушли, и Попов принялся собирать посуду.
— Сегодня же вечером, — сказал Лю, — я поставлю вокруг вас охрану.— Пожалуй, — сказал Мбога задумчиво. — Но я предпочёл бы сначала сам. Анатолий, сейчас я лягу спать, а ночью устрою небольшую засаду.
— Хорошо, доктор Мбога, — неохотно согласился Попов.
— Тогда я, с вашего разрешения, тоже приду, — сказал Лю.
— Приходите… Но без киберов, пожалуйста.
С соседней крыши донёсся взрыв негодования.
— Горе моё, я же просила тебя разложить тюки в порядке сборки!
— А я что сделал? Я и разложил!
— Это называется в порядке сборки? Индекс «Е-7», «А-2», «В-16»… Снова «Е»!..
— Танечка! Честное слово! Товарищи! — обиженно завопил Фокин через улицу. — Кто перепутал тюки?
— Вот, — крикнула Таня, — А тюка «Е-9» вообще нет!
Мбога тихонько сказал:
— Миссус, а у нас простыня пропала!
— Что? — сказал Попов. Он был бледен. — Ищите хорошенько! — крикнул он, спрыгнул с крыши и побежал к Фокину и Тане.
Мбога проводил его глазами и стал смотреть на юг, за реку. Было слышно, как Попов на соседней крыше сказал:
— Что, собственно, пропало?
— «ВЧГ», — ответила Таня.
— Ну и что вы раскудахтались? Соберите новый.
— На это два дня уйдёт, — сердито возразила Таня.
— Тогда что ты предлагаешь?
— Стену придётся резать, — сказал Фокин.
На крыше воцарилось молчание.
— Глядите, физик Лю, — сказал вдруг Мбога. Он стоял и, прикрывшись от солнца, смотрел за реку.
Лю повернулся. Зелёная равнина за рекой пестрела чёрными пятнами. Это были спины «бегемотов», и их было очень много. Лю и в голову не приходило, что за рекой так много «бегемотов». Чёрные пятна медленно двигались на юг.
— Они уходят, — сказал Мбога. — Прочь от города, за холмы.
Попов решил ночевать под открытым небом. Он вытащил из палатки свою постель и улёгся на крыше, заложив руки за голову. Небо было чёрно-синее, из-за горизонта на востоке медленно выползал большой зеленовато-оранжевый диск с неясными краями — Пальмира, луна Леониды. С тёмной равнины за рекой доносились приглушённые протяжные крики, должно быть, кричали птицы. Над базой вспыхивали короткие зарницы, и что-то негромко скрежетало и потрескивало.«Надо ставить ограду, — думал Попов. — Обнести город проволокой и пустить ток, не очень сильный. Впрочем, если это птицы, то ограда не поможет. А скорее всего, это — птицы. Такой громадине ничего не стоит утащить тюк. Ей, наверное, ничего не стоит утащить и человека. Ведь был же случай, когда на Пандоре крылатый дракон подхватил человека в скафандре высшей защиты, а это — полтора центнера. Так оно и идёт — сначала башмачки, потом тючок… И на весь отряд, спасибо Горбовскому, один карабин. Конечно, надо было стрелять тогда — по крайней мере, отпугнули бы их… Почему доктор не стрелял? Потому что ему „показалось“… И я сам бы не выстрелил, потому что мне тоже „показалось“… А что мне, собственно, показалось? — Попов сильно потёр ладонью сморщенный от напряжения лоб. — Огромные птицы, очень красивые птицы, и как они летели!.. Какой бесшумный, лёгкий и правильный полёт… Что ж, даже охотники иногда жалеют дичь, а я не охотник».
Среди мигающих звёзд неторопливо прошло через зенит яркое белое пятнышко, Попов приподнялся на локтях, следя глазами за ним. Это был «Подсолнечник» — полуторакилометровый десантный звездолёт сверхдальнего действия. Сейчас он обращался вокруг Леониды на расстоянии двух мега-метров от поверхности. Стоит подать сигнал бедствия, и оттуда придут на помощь. Но стоит ли подавать сигнал бедствия? Пропала пара башмаков, два тюка, и что-то «показалось» начальнику. Благоустроенная планета!
Белое пятнышко потускнело и скрылось — «Подсолнечник» ушёл в тень Леониды. Попов снова улёгся и заложил руки за голову.
«Не слишком ли благоустроенная? — подумал он. — Тёплые зелёные равнины, душистый воздух, идиллическая речка без крокодилов… Может быть, это только ширма, за которой действуют какие-то непонятные силы? Или всё гораздо проще? Танька потеряла башмаки где-нибудь в траве; Фокин, как известно, растяпа, и пропавшие тюки лежат сейчас где-нибудь под грудой деталей экскаватора. То-то он сегодня весь день бегал, воровато озираясь, от штабеля к штабелю!..»Кажется, Попов задремал, а когда проснулся, Пальмира стояла уже высоко. Из палатки, где спал Фокин, раздавалось чмоканье и всхрапывание. На соседней крыше шептались.
— …у нас в школе шефами были химики, и мы раздобыли три баллона с гелием и в тот же вечер надули шар. Костя полез на землю рубить конец. Как только трос оборвался, мы улетели, а Костя остался внизу. Он гнался за нами и кричал, чтобы мы остановились, затем назначил меня капитаном и приказал, чтобы я остановился. Я, конечно, сразу стал править на релейную мачту. Там мы повисли и провисели всю ночь. И всю ночь мы орали друг на друга — идти Косте к завучу или нет. Костя мог пойти, но не хотел, а мы хотели, но не могли, а утром нас заметили с аэробуса и сняли.
— А я была девочка тихая. И всегда очень боялась всяких механизмов. Киберов вот до сих пор боюсь.
— Киберов не нужно бояться, Танюша. Они добрые.
— Да, добрые… Как схватит за ногу… Нет, правда, они какие-то и живые и неживые. Это очень неприятно…
Попов повернулся на бок и поглядел. Таня и Лю сидели на соседней крыше, свесив ноги. «Воробышки, — подумал Попов. — А завтра весь день зевать будут».
— Татьяна, — сказал он вполголоса. — Пора спать.
— Не хочется…
— Придётся!
— А мы по берегу гуляли, — сообщила Таня. Лю смущённо задвигался. — Очень хорошо на реке. Луна, и рыба играет.
Лю спросил:
— Э-э… А где доктор Мбога?
— Доктор Мбога на работе, — ответил Попов.
— А правда, Лю! — обрадовалась Таня. — Пошли искать доктора Мбога!
«Безнадёжна»… — подумал Попов и повернулся на другой бок. На крыше продолжали шептаться. Попов решительно поднялся, собрал постель и вернулся в палатку. В палатке было очень шумно… Фокин спал вовсю. «Растяпа ты, растяпа, — подумал Попов устраиваясь. — Вот в такую-то ночь и ухаживать. А ты усы отрастил и думаешь, что дело в шляпе». Он закутался в простыню к моментально заснул.Оглушительный грохот подбросил его на постели. В палатке было темно.
Ду-дут! Ду-дут! — прогремели ещё два выстрела.
— Дьявольщина! — заорал в темноте Фокин. — Кто здесь?
Послышался короткий заячий вскрик и торжествующий вопль Фокина:
— Ага-а! Сюда, ко мне!
Попов запутался в гамаке и никак не мог подняться. Он услышал тупой удар, Фокин ойкнул, и сейчас же что-то тёмное и маленькое мелькнуло и пропало в светлом треугольнике выхода.
Попов рванулся вслед. Фокин тоже рванулся вслед, и они с размаху стукнулись головами. Попов скрипнул зубами и наконец вылетел наружу.
Пальмира ярко светила. Крыша напротив была пуста. Оглядевшись, Попов увидел, что Мбога бежит в густой траве вдоль улицы к реке, а за ним по пятам бегут, спотыкаясь, Лю и Татьяна.
И ещё одну вещь заметил Попов: далеко перед Мбога кто-то бежит, раздвигая на ходу траву. Бежит гораздо быстрее, чем Мбога. Мбога остановился, поднял одной рукой карабин дулом кверху и выстрелил ещё раз. След в траве вильнул в сторону и исчез за углом крайнего здания. И через секунду оттуда, широко и легко взмахивая огромными крыльями, поднялась белая в лунном свете птица.
— Стреляйте! — заорал Фокин.
Он уже мчался вдоль улицы и падал через каждые пять шагов. Мбога стоял неподвижно, опустив карабин, и, задрав голову, следил за птицей. Птица сделала плавный бесшумный круг над городом, набирая высоту, и полетела на юг. Через минуту она исчезла. И тогда Попов увидел, как совсем низко над базой пролетели ещё птицы — три, четыре, пять — пять огромных белых птиц взмыли над местом работ киберов и исчезли.Попов спустился с крыши. Мёртвые параллелепипеды зданий отбрасывали на траву густые чёрные тени. Трава казалась серебристой. Что-то звякнуло под ногой. Попов нагнулся. В траве блеснула гильза. Попов пересёк уродливую тень вертолёта.
Послышались голоса. Мбога, Фокин, Лю и Таня неторопливо шли навстречу.
— Я держал его в руках! — возбуждённо говорил Фокин. — Но он треснул меня по лбу и вырвался. Если бы он меня не треснул, я бы его не выпустил! Он мягкий и тёплый вроде ребёнка. И голый…
— Мы тоже его чуть не поймали, — сказала Таня, — но он превратился в птицу и улетел.
— Ну-ну, — сказал Фокин. — Превратился в птицу…
— Действительно, — сказал Лю. — Он свернул за угол, и оттуда сразу же вылетела птица.
— Ну и что? — сказал Фокин. — Он спугнул птицу, а вы рты разинули.
— Совпадение, — сказал Мбога. Попов подошёл к ним, и они остановились.
— Что, собственно, произошло? — спросил Полов.
— Я его уже держал, — заявил Фокин, — но он треснул меня по лбу.
— Это я уже слыхал, — сказал Попов. — С чего всё началось?
— Я сидел в тюках в засаде, — начал Мбога. — Я увидел, что кто-то ползёт в траве прямо посреди улицы. Я хотел поймать его и вышел навстречу, но он заметил меня и повернул назад. Я увидел, что мне не догнать его, и выстрелил в воздух. Мне очень жалко, Анатолий, но, кажется, я напугал их.
Воцарилось молчание. Потом Фокин спросил с недоумением:
— А что вам, собственно, жалко, доктор Мбога?
Мбога ответил не сразу. Все ждали.
— Их было по крайней мере двое, — сказал он. — Одного обнаружил я, другой был у вас в палатке. Но, когда я пробегал мимо вертолёта… Вот что, — закончил он неожиданно. — Надо пойти и посмотреть. Наверное, я ошибаюсь.
Мбога неслышно зашагал к лагерю. Остальные, переглянувшись, двинулись за ним.
У здания, на котором стоял вертолёт, Мбога остановился.— Где-то здесь, — сказал он.
Фокин и Таня немедленно полезли в чёрную тень под стену. Лю и Попов сверху вниз выжидательно смотрели на Мбога. Мбога думал.
— Ничего здесь нет, — сказал Фокин сердито.
— Что же я видел? Что же я видел?.. — бормотал Мбога.
Раздражённый Фокин вылез из-под стены. Чёрная тень лопастей вертолёта скользнула по его лицу.
— А! — сказал Мбога громко. — Странная тень!
Он бросил карабин и с разбегу прыгнул на стену.
— Прошу вас! — сказал он с крыши.
На крыше за фюзеляжем вертолёта, словно на витрине магазина, были аккуратно разложены вещи. Здесь был ящик с маслом, тюк с индексом «Е-9», пара башмаков, карманный микроэлектрометр в пластмассовом футляре, четыре нейтронных аккумулятора, ком застывшего стеклопласта и чёрные очки.
— А вот и башмаки, — сказала Таня. — И очки. Я их вчера утопила в речке…
— Да-а-а… — сказал Фокин и осторожно огляделся.
Попов словно очнулся.
— Физик Лю! — быстро сказал он. — Мне необходимо немедленно связаться с «Подсолнечником», Фокин, Таня, сфотографируйте эту выставку! Через полчаса я вернусь.
Он спрыгнул с крыши и торопливо пошёл, потом побежал по улице к базе. Лю молча последовал за ним.
— Что же это?! — закричал Фокин.
Мбога опустился на корточки, вытащил маленькую трубку, не торопясь раскурил её и сказал:
— Это люди, Боря. Красть вещи могут и звери, Но только люди могут возвращать украденное.
Фокин попятился и сел на колесо вертолёта.
Попов вернулся один. Он был очень возбуждён и высоким металлическим голосом приказал немедленно сворачивать лагерь. Фокин сунулся было к нему с вопросами. Он требовал объяснений. Тогда Попов тем же металлическим голосом процитировал: «Приказ капитана звездолёта „Подсолнечник“. В течение трёх часов свернуть синоптическую базу-лабораторию и археологический лагерь, демобилизовать все кибернетические системы, всем, включая атмосферного физика Лю, вернуться на борт „Подсолнечника“. От удивления Фокин повиновался и принялся за работу с необычайным усердием.За два часа вертолёт сделал восемь рейсов, а грузовые киберы протоптали от базы до бота широкую дорогу в траве.
От базы остались только пустые постройки, все три системы кибернетических роботов-строителей были загнаны в помещение склада и полностью депрограммированы.
В шесть часов утра по местному времени, когда на востоке загорелась зелёная заря, выбившиеся из сил люди собрались у бота, и тут наконец Фокина прорвало.
— Ну хорошо, — начал он зловещим сиплым шёпотом. — Ты, Анатолий, отдавал нам приказания, и я их честно выполнял. Но, чёрт побери, я хочу, наконец, узнать, зачем мы отсюда уходим?! Как?! — завопил он вдруг фальцетом, картинно выбросив руку. Все вздрогнули, а Мбога выронил из зубов трубочку. — Как?! В течение трёх веков искать Братьев по Разуму и позорно бежать, едва их обнаружив? Лучшие умы человечества…
— Горе моё, — сказала Таня. Фокин замолчал.
— Ничего не понимаю, — проговорил он сиплым шёпотом.
— Вы думаете, Борис, что мы способны представлять лучшие умы человечества? — спросил Мбога.
Попов угрюмо пробормотал:
— Сколько мы здесь напакостили! Сожгли целое поле, топтали посевы, развели пальбу… А в районе базы!.. — Он махнул рукой.
— Но кто мог знать! — сказал Лю виновато.
— Да, — Мбога задумчиво потёр подбородок. — Мы сделали много ошибок. Но я надеюсь, что они нас поняли. Они достаточно цивилизованы для этого.
— Да какая это цивилизация! — воскликнул Фокин. — Где машины? Где орудия труда? Где города, наконец?
— Да замолчи ты, Борис, — сказал Попов. — Машины, города… Хоть теперь-то раскрой глаза! Мы умеем летать на птицах? У нас есть медоносные монстры? Которые к тому же дают мясо с живого тела? Давно ли у нас был уничтожен последний комар? Машины…— Биологическая цивилизация, — сказал Мбога.
— Как? — спросил Фокин.
— Биологическая цивилизация. Не машинная, а биологическая. Селекция, генетика, дрессировка. Кто знает, какие силы покорили они? И кто скажет, чья цивилизация выше?
— Представляешь, Борька, — сказала Таня. — Дрессированные бактерии! И город этот они, конечно, не построили, а вырастили… Склады… Зернохранилища… А мы стену хотели резать…
Фокин яростно крутил ус.
— И уходим мы отсюда потому, — сказал Попов угрюмо, — что никто из нас не имеет права взять на себя ответственность первого контакта.
Ах, как жалко уходить отсюда, думал он. Ужасно жалко. Не хочу уходить. Хочу разыскать их. Поговорить с ними, поглядеть, какие они. Целое человечество! Не какие-нибудь безмозглые ящеры, не улитки какие-нибудь, а человечество. Целый мир, целая история, А у вас были войны и революции? А что у вас сначала было, пар или электричество? А в чём у вас смысл жизни? А сколько языков на Леониде? А можно взять у вас что-нибудь почитать? Первый опыт сравнительной истории человечеств… И нужно уходить. Ай-яй-яй, как не хочется уходить!.. Но на Земле уже пятьдесят лет существует Комиссия по контактам. Пятьдесят лет изучают сравнительную психологию рыб и муравьёв и спорят, на каком языке сказать первое «Э!» Только теперь над Комиссией уже не посмеёшься. Работать им придётся явно в поте лица. Интересно, кто-нибудь из них предвидел биологическую цивилизацию? Наверное. Чего они там только не предвидели! Счастливчики.
Мбога сказал:
— Какой всё-таки удивительно проницательный человек Горбовский, Он явно что-то чувствовал.
— Да, — сказала Таня. — Страшно подумать, что бы здесь Борька наделал, будь у нас оружие!
— Почему обязательно я? — возмутился Фокин. — А ты? Кто купаться ходил с электрическим резаком?
— Все мы хороши, — сказал Лю со вздохом.
Попов поглядел на часы:
— Старт через двадцать минут. Прошу по местам.Мбога задержался в кессоне и оглянулся. Белая звезда ЕН-23 уже поднялась над зелёными равнинами Леониды. Пахло влажной травой, тёплой землёй и свежим мёдом. Над далёкими холмами неподвижно повисли белые растрёпанные облака.
— Да, — произнёс Мбога. — Необычайно благоустроенная планета. Разве природе под силу создать такую?
Город состоял из единственной улицы, очень широкой, заросшей густой травой. Улица тянулась почти точно по меридиану и кончалась недалеко от реки. Попов решил ставить лагерь в центре города. Разбивку лагеря начали в три часа пополудни по местному времени (сутки на Леониде составляли двадцать семь часов с минутами).Жара как будто усилилась. Ветра не было, над серыми параллелепипедами зданий дрожал горячий воздух, и только в южной части города, ближе к реке, было немного прохладнее. Пахло, по словам Фокина, сеном и «немножко хлорелловой плантацией».
Попов взял Мбога и Лю, предложившего свою помощь, сел в вертолет и отправился к боту за оборудованием и продуктами, а Татьяна и Фокин занялись съёмкой города. Оборудования было немного, и Попов перевёз его в два приёма. Когда он прилетел в первый раз, Фокин, помогавший при выгрузке, многозначительно сообщил, что все здания города весьма близки по размерам и отклонения размеров от средних хорошо укладываются на классическую кривую вероятностей.
— Очень интересно, — заметил вежливый Лю.
— Это доказывает, — сообщил Фокин, — что все здания имеют одно и то же назначение. Остаётся только установить — какое, — добавил он, подумав.
Когда вертолёт вернулся второй раз, Попов увидел, что Таня и Фокин установили высокий шест и подняли над городом неофициальное знамя Следопытов — белое полотнище со стилизованным изображением семигранной гайки. Давным-давно, почти полтора столетия назад, один крупный межпланетник — ярый противник идеи Изучения следов деятельности иного Разума в Космосе — как-то сгоряча заявил, что неопровержимым свидетельством такого рода деятельности он готов считать только колесо на оси, чертёж пифагоровой теоремы, высеченный в скале, и семигранную гайку. Следопыты приняли вызов и украсили своё знамя изображением семигранной гайки.
Попов с удовольствием отсалютовал знамени. Много было сожжено горючего и пройдено парсеков
Попов вывалил из кабины вертолёта последний тюк, спрыгнул в траву и с силой захлопнул дверцу. Лю подошёл к нему, опуская засученные рукава, и сказал:
— Теперь разрешите мне покинуть вас, археолог Попов. Через двадцать минут у меня зондирование.
— Конечно, — сказал Попов. — Какой может быть разговор. Большое спасибо, Лю. Приходите к нам ужинать.Лю посмотрел на часы и сказал:
— Спасибо. Не обещаю.
Мбога, прислонив карабин к стене ближайшего здания, надувал палатку прямо посреди улицы. Он поглядел вслед Лю и улыбнулся Попову, растягивая серые губы на маленьком, сморщенном лице.
— Поистине благоустроенная планета. Анатолий, — сказал он. — Здесь ходят без оружия, ставят палатки прямо в траве. И вот это…
Он кивнул в сторону Фокина и Тани. Следопыт-археолог и инженер-археолог, вытоптав вокруг себя траву, возились в тени здания над экспресс-лабораторией. Инженер-археолог была в шёлковой безрукавке и в коротких штанах. Её тяжёлые башмаки красовались на крыше здания над её головой, а комбинезон валялся рядом на тюках. Фокин в волейбольных трусах с остервенением тащил через голову мокрую от пота гимнастёрку.
— Горе моё, — говорила Таня. — Куда ты подключил аккумуляторы?
— Сейчас, сейчас, Танечка, — невнятно отвечал Фокин.
— Да, доктор Мбога, — сказал Попов. — Это нам не Пандора.
Он вытянул из тюка вторую палатку и принялся прилаживать к ней центробежный насос. «Да, это не Пандора», — подумал он и вспомнил, как на Пандоре они ломились через сумрачные джунгли, и на них были тяжёлые скафандры высшей защиты, и руки оттягивал громоздкий дезинтегратор со снятым предохранителем. Под ногами хлюпало, и при каждом шаге в разные стороны бросалась многоногая мерзость, а над головой, сквозь путаницу липких ветвей, мрачно светили два близких кровавых солнца. Да разве только Пандора! На всех планетах с атмосферами Следопыты и Десантники передвигались с величайшей осторожностью, гнали перед собой колонны роботов-разведчиков, самоходные кибернетические микро-биолаборатории, токсиноанализаторы, конденсированные облака универсальных вирусофобов. Немедленно после высадки капитан корабля был обязан выжечь термитом зону безопасности. И величайшим преступлением считалось возвращение на корабль без предварительной тщательнейшей дезинфекции и дезинсекции. Невидимые чудовища пострашнее чумы и проказы подстерегали неосторожных. Так было всего десять лет назад.Так могло бы быть и сейчас, на благоустроенной Леониде. Здесь тоже есть микрофауна, и очень обильная. Но десять лет назад маленький доктор Мбога нашёл на страшной Пандоре «бактерию жизни», и профессор Карпенко на Земле открыл биоблокаду. Одна инъекция в сутки. Можно даже — одну в неделю.
Попов вытер потное лицо и стал расстёгивать куртку.
Когда солнце склонилось к западу и небо на востоке из белёсого сделалось тёмно-лиловым, они сели ужинать. Лагерь был готов. Поперёк улицы стояли три палатки, тюки и ящики с оборудованием были аккуратно сложены вдоль стены одного из зданий. Фокин, вздыхая, приготовил ужин. Все были голодны, поэтому Лю ждать не стали. Из лагеря было видно, что Лю сидит на крыше своей лаборатории и что-то делает с антеннами.
— Ничего, мы ему оставим, — пообещала Таня.
— Чего там, — сказал Фокин, поедая варёную телятину. — Проголодается и придёт.
— Неудачно ты поставил вертолёт, Толя, — сказала Татьяна. — Весь вид на реку загородил.
Все посмотрели на вертолёт. Вида, на реку действительно не было.
— Хороший вид на реку открывается с крыши, — хладнокровно сказал Попов.
— Нет, правда, — сказал Фокин, сидевший к реке спиной. — Абсолютно не на что со вкусом поглядеть.
— Как — не на что? — сказал Попов по-прежнему хладнокровно. — А телятина? Он лёг на спину и стал глядеть в небо.
— Вот о чём я думаю, — произнёс Фокин, вытирая салфеткой усы. — Как мы будем прорываться в эти гробы? — Он ткнул пальцем в ближайшее здание. — Будем копать или резать стену?
— Вот это как раз не проблема, — отозвался Попов лениво. — Интересно, как туда попадали хозяева этих домов — вот проблема. Тоже резали стены?
Фокин задумчиво поглядел на Попова и сказал:
— А что, собственно, ты знаешь об этих хозяевах? Может быть, им и не нужно было туда попадать.
— Ага, — подхватила Таня. — Новый архитектурный принцип. Человек садился на травку, возводил вокруг себя стены и потолок и… и…
— И отходил, — закончил Мбога.
— А может быть, это действительно гробницы? — сказал Фокин вызывающе.
Некоторое время все обдумывали это предположение.
— Татьяна, а что с анализами? — спросил Попов.
— Известняк, — ответила Таня. — Углекислый кальций. Много примесей, конечно, особенно в ближайших к реке зданиях. Но вообще знаете на что всё это похоже? На коралловые рифы. И ещё похоже, что всё здание сделано из одного куска…
— Монолит естественного происхождения, — проговорил Попов.
— Вот уже и естественного! — сказал Фокин. — Характерная закономерность — стоит обнаружить новые следы, и сразу же находятся товарищи, которые заявляют, что это естественные образования…
— Естественное предположение…
— А вот мы завтра соберём интравизор
— Библиотеку бы найти, — простонал Фокин. — Машины бы какие-нибудь!
Они замолчали. Мбога достал и принялся набивать короткую трубочку. Он сидел на корточках и задумчиво глядел поверх палаток в лиловое небо. Его маленькое лицо под белым платком выражало полный покой и ублаготворенность.
— Тихо как, — шепнула Таня. Бум! Бах! Тарарах! — донеслось со стороны базы.
— О дьявол, — сказал Фокин. — Это-то зачем?
Мбога выпустил колечко дыма и проговорил негромко:
— Я понимаю вас, Боря. Я сам впервые в жизни не ощущаю радости, слушая, как наши машины работают на чужой планете.
— А эта какая-то не чужая, вот в чём всё дело, — сказала Таня.
Большой чёрный жук прилетел неизвестно откуда, тяжело гудя, сделал два круга над Следопытами и улетел прочь.
— Хорошо, — Таня вздохнула. — Чувствуете, как хорошо?
Фокин тихонько засопел, уткнувшись носом в согнутый локоть. Таня поднялась и ушла в палатку. Попов тоже встал и с наслаждением потянулся. Было так тихо и хорошо вокруг, что он совершенно растерялся, когда Мбога, словно подброшенный пружиной, вдруг вскочил на ноги и застыл, повернувшись лицом к реке. Попов тоже повернулся лицом к реке.Какая-то исполинская чёрная туша надвигалась на лагерь со стороны реки. Вертолёт отчасти скрывал её, но было видно, как она колышется на ходу и как вечернее солнце блестит на её влажных лоснящихся боках, раздутых словно брюхо гиппопотама. Туша двигалась довольно быстро, раздвигая траву, и Попов с ужасом увидел, как вертолёт качнулся и стал медленно валиться набок. Между стеной здания и днищем вертолёта протиснулся низкий массивный лоб с двумя громадными буграми. Попов увидел два маленьких тупых глаза, устремлённых, как ему показалось, прямо на него.— Осторожнее! — заорал он, плохо соображая, что говорит.
Вертолёт свалился, уткнувшись в траву лопастями винтов. Чудовище продолжало двигаться на лагерь. Оно было не менее трёх метров высоты, покатые бока его мерно вздувались и опадали, и было слышно ровное шумное дыхание.
За спиной Попова Мбога щёлкнул затвором карабина. Тогда Попов очнулся и попятился к палаткам. Обгоняя его, очень быстро, на четвереньках пробежал Фокин. Чудовище было уже шагах в двадцати.
— Успеете разобрать лагерь? — скороговоркой спросил Мбога.
— Нет, — сказал Попов.
— Я буду стрелять.
— Погодите, — сказал Попов. Он шагнул вперёд, взмахнул рукой и крикнул:
— Стой!
На мгновение гора живого мяса приостановилась. Шишковатый лоб вдруг задрался, и распахнулась просторная, как кабина вертолёта, пасть, забитая зелёной травянистой массой.
— Толя! — закричала Таня. — Немедленно назад!
Чудовище издало продолжительный сипящий звук и двинулось вперёд ещё быстрее.— Стой! — снова крикнул Попов, но уже без всякого энтузиазма. — По-видимому, оно травоядное, — сказал он и принялся быстро пятиться к палаткам.
Он оглянулся. Мбога стоял с карабином у плеча, и Таня уже зажимала уши. Возле Тани с тюком на спине и с треногой в руке стоял Фокин. Усы его были взъерошены.
— Будут в него сегодня стрелять или нет? — заорал он натужным голосом. — Уносить интравизор или…
Ду-дут! Полуавтоматический охотничий карабин Мбога имел калибр 16,3 миллиметра, и живая сила удара пули с дистанции в двадцать шагов равнялась восьми тоннам. Удар пришёлся в самую середину лба между двумя шишками. Чудовище с размаху уселось на зад.
Ду-дут! Второй удар опрокинул чудовище на спину. Короткие толстые ноги судорожно задёргались в воздухе. Хха-а… — донеслось из густой травы. Вздулось и опало чёрное брюхо, и всё стихло. Мбога опустил карабин.
— Пойдём посмотрим, — сказал он.
По размерам чудовище не уступало взрослому африканскому слону, но больше всего оно напоминало гигантского гиппопотама.
— Кровь красная, — сказал Фокин. — А это что?
Чудовище лежало на боку, и вдоль его брюха тянулись три ряда мягких выростов величиной с кулак. Из выростов сочилась блестящая густая жидкость. Мбога вдруг шумно потянул носом воздух, взял на кончик пальца каплю жидкости и попробовал на язык.
— Фи! — сказал Фокин. На всех лицах появилось одно и то же выражение.
— Мёд, — произнёс Мбога.
— Да ну! — удивился Попов. Онпоколебался и тоже протянул палец. Таня и Фокин с отвращением следили за его движениями. — Настоящий мёд! — сказал он. — Липовый мёд!
— Доктор Диксон говорил, что в этой траве много сахаридов, — заметил Мбога.
— Медоносный монстр, — проговорил Фокин. — Зря мы его так.
— «Мы», — сказала Таня. — Горе моё, поди прибери интравизор.
— Ну ладно, — сказал Попов. — Что же делать дальше? Здесь жарко, и такая туша рядом с лагерем…— Это моё дело, — Мбога ткнул себя пальцем в грудь. — Оттащите палатки шагов на двадцать вдоль улицы, Я сделаю все обмеры, кое-что посмотрю и уничтожу его.
— Как? — спросила Таня.
— Дезинтегратором. У меня есть дезинтегратор. А ты, Таня, уходи отсюда: я сейчас буду заниматься очень неаппетитной работой.
Послышался топот, и из-за палаток выскочил Лю с большим автоматическим пистолетом.
— Что случилось?! — задыхаясь спросил он.
— Мы убили одного из ваших бегемотов, — важно сказал Фокин.
Лю быстро оглядел всех и сразу успокоился. Он сунул пистолет за пояс.
— Оно напало на вас? — спросил он.
— В общем-то нет, — сказал Попов смущённо. — По-моему, оно просто гуляло, но его надо было остановить.
Лю посмотрел на перевёрнутый вертолёт и кивнул.
— А нельзя ли его кушать? — крикнул Фокин из палатки.
Мбога медленно сказал:
— Кажется, кто-то уже пробовал его кушать.
Попов и Лю подошли к нему. Мбога ощупывал пальцами широкие и глубокие прямые рубцы на филейных частях животного.
— Это сделали могучие клыки, — сказал Мбога, — И острые, как ножи. Кто-то снимал с него ломти по два-три килограмма в один приём.
— Ужас какой-то! — сказал Лю очень искрение.
Странный протяжный крик пронёсся высоко в небе. Все подняли головы.
— Вот они! — сказал Лю.
На город стремительно падали большие светло-серые птицы, похожие па орлов. Они падали друг за другом с огромной высоты, затем над самыми головами людей расправляли широкие мягкие крылья и так же стремительно взмывали вверх, обдавая людей волнами тёплого воздуха. Это были громадные птицы, крупнее земных кондоров и даже летучих драконов Пандоры.
— Хищники! — встревоженно сказал Лю. Он потянул было из-за пояса пистолет, но Мбога крепко взял его за руку.Птицы проносились над городом и уходили на запад в лиловое вечернее небо. Когда последняя исчезла, раздался тот же тревожный протяжный крик.
— Я уже хотел было стрелять, — сказал Лю с облегчением.
— Я знаю, — сказал Мбога. — Но мне показалось… — Он остановился.
— Да, — сказал Попов, — мне тоже показалось…
Поразмыслив, Попов распорядился не только отодвинуть палатки на двадцать шагов, но и поднять их на плоскую крышу одного из зданий. Здания были невысокие — всего метр восемьдесят, и забираться на них было нетрудно. На крышу соседнего здания Таня и Фокин подняли тюки с наиболее ценными приборами. Вертолёт, как выяснилось, не пострадал. Попов поднял его в воздух и аккуратно посадил на крышу третьего здания.
Мбога провозился над тушей чудовища всю ночь при свете прожекторов. На рассвете улица огласилась пронзительным шипением, над городом взлетело большое облако белого пара и вспыхнуло короткое оранжевое зарево. Фокин, никогда прежде не видевший, как действует органический дезинтегратор, в одних трусах вылетел из палатки, но увидел только Мбога, который неторопливо убирал прожектора, и огромную кучу мелкой серой пыли па почерневшей траве. От медоносного монстра осталась только отлично препарированная, залитая прозрачной пластмассой уродливая голова. Она предназначалась для Кейптаунского музея космозоологии.
Фокин пожелал Мбога доброго утра и полез было обратно в палатку досыпать, но встретился с Поповым.
— Куда? — осведомился Попов.
— Одеться, конечно, — с достоинством ответил Фокин.
Утро было свежее и ясное, только на юге в лиловом небе неподвижно стояли белые растрёпанные облака, Попов спрыгнул на траву и отправился готовить завтрак. Он хотел сделать яичницу, но вскоре обнаружил, что не может отыскать масло.
— Борис, — позвал он. — Где масло?
Фокин стоял на крыше в странной позе: он занимался гимнастикой по собственной системе.— Понятия не имею, — сказал он гордо.
— Ты же вчера был дежурным.
— Э-э… да. Значит, масло там, где было вчера вечером.
— А где оно было вчера вечером? — спросил Попов сдерживаясь.
Фокин с недовольным видом выпростал голову из-под правого колена.
— Откуда я знаю? — сказал он. — Мы же потом все ящики переставили.
Попов чертыхнулся и принялся терпеливо осматривать ящик за ящиком. Масла не было. Тогда он подошёл к зданию и стащил Фокина за ногу вниз.
— Где масло? — спросил он.
Фокин открыл было рот, но тут из-за угла вышла Таня в безрукавке и коротких штанах. Волосы у неё были мокрые.
— Доброе утро, мальчики, — весело сказала она.
— Доброе утро, Танечка, — отозвался Фокин. — Ты не видела случайно ящик с маслом?
— Где ты была? — свирепо спросил Попов.
— Купалась, — сказала Таня.
— О чёрт! Кто тебе разрешил?
Таня отстегнула от пояса и бросила на ящики электрический резак в пластмассовых ножнах.
— Толечка, — сказала она, — там нет никаких крокодилов. Замечательная вода и травянистое дно.
— Ты не видела масла? — спросил Попов.
— Масла я не видела, а вот кто видел мои башмаки?
— Я видел, — сказал Фокин. — Они на той крыше.
— На той крыше их нет.
Все трое повернулись и посмотрели на крышу. Башмаков действительно не было. Тогда Попов поглядел на доктора Мбога. Доктор Мбога лежал в траве в тени и крепко спал, подложив под щёку маленький кулачок.
— Ну что ты, — сказала Татьяна. — Зачем ему мои башмаки?
— Или масло, — добавил Фокин.
— Может быть, они ему мешали, — проворчал Попов. — Ну ладно, я попытаюсь приготовить что-нибудь без масла.
— И без башмаков.
— Хорошо, хорошо, — сказал Попов. — Иди и займись интравизором. И ты, Таня, тоже. И постарайтесь собрать поскорее.
К завтраку пришёл Лю. Он гнал перед собой большую чёрную машину на шести гемомеханических ногах. За машиной в траве оставалась широкая просека. Она тянулась от самой базы. Лю вскарабкался на крышу и сел к столу, а машина застыла посреди улицы.— Послушайте, физик Лю, — сказал Попов. — У вас на базе ничего не пропадало?
— В каком смысле? — спросил Лю.
— Ну… вы оставляете что-нибудь на ночь на дворе, а утром не можете найти.
— Да как будто нет. — Лю пожал плечами. — Пропадают иногда мелочи, всякие отходы… обрывки проводов, обрезки пластолита. Но я думаю, этот хлам забирали мои киберы. Они очень экономные товарищи, у них всё идёт в дело.
— А могут у них пойти в дело мои башмаки? — спросила Таня. Лю засмеялся.
— Не знаю, — сказал он. — Вряд ли.
— А может у них пойти в дело ящик со сливочным маслом? — спросил Фокин. Лю перестал смеяться.
— У вас пропало масло? — спросил он.
— И башмаки, — добавила Таня.
— Нет, — сказал Лю. — Киберы в город не ходят.
На крышу ловко, как ящерица, вскарабкался Мбога.
— Доброе утро, — сказал он. — Прошу извинить, я запоздал.
Таня налила ему кофе. Мбога всегда завтракал одной чашкой кофе.
— Итак, мы обворованы? — спросил он улыбаясь.
— Значит, это не вы? — удивился Фокин.
— Нет, это не я, — сказал Мбога. — Но ночью над городом два раза пролетали вчерашние птицы.
— Ну вот и башмаки… — сказал Фокин. — Я где-то читал…
— А ящик с маслом? — нетерпеливо спросил Попов.
Никто не ответил. Мбога задумчиво пил кофе.
— За два месяца у меня ничего не пропало, — сказал Лю. — Правда, я всё держу в куполе… И потом у меня киберы. И всё время дым и треск.
— Ладно, — сказал Фокин поднимаясь, — Пойдём работать, Танечка. Бог с ними, с башмаками.
Они ушли, и Попов принялся собирать посуду.
— Сегодня же вечером, — сказал Лю, — я поставлю вокруг вас охрану.— Пожалуй, — сказал Мбога задумчиво. — Но я предпочёл бы сначала сам. Анатолий, сейчас я лягу спать, а ночью устрою небольшую засаду.
— Хорошо, доктор Мбога, — неохотно согласился Попов.
— Тогда я, с вашего разрешения, тоже приду, — сказал Лю.
— Приходите… Но без киберов, пожалуйста.
С соседней крыши донёсся взрыв негодования.
— Горе моё, я же просила тебя разложить тюки в порядке сборки!
— А я что сделал? Я и разложил!
— Это называется в порядке сборки? Индекс «Е-7», «А-2», «В-16»… Снова «Е»!..
— Танечка! Честное слово! Товарищи! — обиженно завопил Фокин через улицу. — Кто перепутал тюки?
— Вот, — крикнула Таня, — А тюка «Е-9» вообще нет!
Мбога тихонько сказал:
— Миссус, а у нас простыня пропала!
— Что? — сказал Попов. Он был бледен. — Ищите хорошенько! — крикнул он, спрыгнул с крыши и побежал к Фокину и Тане.
Мбога проводил его глазами и стал смотреть на юг, за реку. Было слышно, как Попов на соседней крыше сказал:
— Что, собственно, пропало?
— «ВЧГ», — ответила Таня.
— Ну и что вы раскудахтались? Соберите новый.
— На это два дня уйдёт, — сердито возразила Таня.
— Тогда что ты предлагаешь?
— Стену придётся резать, — сказал Фокин.
На крыше воцарилось молчание.
— Глядите, физик Лю, — сказал вдруг Мбога. Он стоял и, прикрывшись от солнца, смотрел за реку.
Лю повернулся. Зелёная равнина за рекой пестрела чёрными пятнами. Это были спины «бегемотов», и их было очень много. Лю и в голову не приходило, что за рекой так много «бегемотов». Чёрные пятна медленно двигались на юг.
— Они уходят, — сказал Мбога. — Прочь от города, за холмы.
Попов решил ночевать под открытым небом. Он вытащил из палатки свою постель и улёгся на крыше, заложив руки за голову. Небо было чёрно-синее, из-за горизонта на востоке медленно выползал большой зеленовато-оранжевый диск с неясными краями — Пальмира, луна Леониды. С тёмной равнины за рекой доносились приглушённые протяжные крики, должно быть, кричали птицы. Над базой вспыхивали короткие зарницы, и что-то негромко скрежетало и потрескивало.«Надо ставить ограду, — думал Попов. — Обнести город проволокой и пустить ток, не очень сильный. Впрочем, если это птицы, то ограда не поможет. А скорее всего, это — птицы. Такой громадине ничего не стоит утащить тюк. Ей, наверное, ничего не стоит утащить и человека. Ведь был же случай, когда на Пандоре крылатый дракон подхватил человека в скафандре высшей защиты, а это — полтора центнера. Так оно и идёт — сначала башмачки, потом тючок… И на весь отряд, спасибо Горбовскому, один карабин. Конечно, надо было стрелять тогда — по крайней мере, отпугнули бы их… Почему доктор не стрелял? Потому что ему „показалось“… И я сам бы не выстрелил, потому что мне тоже „показалось“… А что мне, собственно, показалось? — Попов сильно потёр ладонью сморщенный от напряжения лоб. — Огромные птицы, очень красивые птицы, и как они летели!.. Какой бесшумный, лёгкий и правильный полёт… Что ж, даже охотники иногда жалеют дичь, а я не охотник».
Среди мигающих звёзд неторопливо прошло через зенит яркое белое пятнышко, Попов приподнялся на локтях, следя глазами за ним. Это был «Подсолнечник» — полуторакилометровый десантный звездолёт сверхдальнего действия. Сейчас он обращался вокруг Леониды на расстоянии двух мега-метров от поверхности. Стоит подать сигнал бедствия, и оттуда придут на помощь. Но стоит ли подавать сигнал бедствия? Пропала пара башмаков, два тюка, и что-то «показалось» начальнику. Благоустроенная планета!
Белое пятнышко потускнело и скрылось — «Подсолнечник» ушёл в тень Леониды. Попов снова улёгся и заложил руки за голову.
«Не слишком ли благоустроенная? — подумал он. — Тёплые зелёные равнины, душистый воздух, идиллическая речка без крокодилов… Может быть, это только ширма, за которой действуют какие-то непонятные силы? Или всё гораздо проще? Танька потеряла башмаки где-нибудь в траве; Фокин, как известно, растяпа, и пропавшие тюки лежат сейчас где-нибудь под грудой деталей экскаватора. То-то он сегодня весь день бегал, воровато озираясь, от штабеля к штабелю!..»Кажется, Попов задремал, а когда проснулся, Пальмира стояла уже высоко. Из палатки, где спал Фокин, раздавалось чмоканье и всхрапывание. На соседней крыше шептались.
— …у нас в школе шефами были химики, и мы раздобыли три баллона с гелием и в тот же вечер надули шар. Костя полез на землю рубить конец. Как только трос оборвался, мы улетели, а Костя остался внизу. Он гнался за нами и кричал, чтобы мы остановились, затем назначил меня капитаном и приказал, чтобы я остановился. Я, конечно, сразу стал править на релейную мачту. Там мы повисли и провисели всю ночь. И всю ночь мы орали друг на друга — идти Косте к завучу или нет. Костя мог пойти, но не хотел, а мы хотели, но не могли, а утром нас заметили с аэробуса и сняли.
— А я была девочка тихая. И всегда очень боялась всяких механизмов. Киберов вот до сих пор боюсь.
— Киберов не нужно бояться, Танюша. Они добрые.
— Да, добрые… Как схватит за ногу… Нет, правда, они какие-то и живые и неживые. Это очень неприятно…
Попов повернулся на бок и поглядел. Таня и Лю сидели на соседней крыше, свесив ноги. «Воробышки, — подумал Попов. — А завтра весь день зевать будут».
— Татьяна, — сказал он вполголоса. — Пора спать.
— Не хочется…
— Придётся!
— А мы по берегу гуляли, — сообщила Таня. Лю смущённо задвигался. — Очень хорошо на реке. Луна, и рыба играет.
Лю спросил:
— Э-э… А где доктор Мбога?
— Доктор Мбога на работе, — ответил Попов.
— А правда, Лю! — обрадовалась Таня. — Пошли искать доктора Мбога!
«Безнадёжна»… — подумал Попов и повернулся на другой бок. На крыше продолжали шептаться. Попов решительно поднялся, собрал постель и вернулся в палатку. В палатке было очень шумно… Фокин спал вовсю. «Растяпа ты, растяпа, — подумал Попов устраиваясь. — Вот в такую-то ночь и ухаживать. А ты усы отрастил и думаешь, что дело в шляпе». Он закутался в простыню к моментально заснул.Оглушительный грохот подбросил его на постели. В палатке было темно.
Ду-дут! Ду-дут! — прогремели ещё два выстрела.
— Дьявольщина! — заорал в темноте Фокин. — Кто здесь?
Послышался короткий заячий вскрик и торжествующий вопль Фокина:
— Ага-а! Сюда, ко мне!
Попов запутался в гамаке и никак не мог подняться. Он услышал тупой удар, Фокин ойкнул, и сейчас же что-то тёмное и маленькое мелькнуло и пропало в светлом треугольнике выхода.
Попов рванулся вслед. Фокин тоже рванулся вслед, и они с размаху стукнулись головами. Попов скрипнул зубами и наконец вылетел наружу.
Пальмира ярко светила. Крыша напротив была пуста. Оглядевшись, Попов увидел, что Мбога бежит в густой траве вдоль улицы к реке, а за ним по пятам бегут, спотыкаясь, Лю и Татьяна.
И ещё одну вещь заметил Попов: далеко перед Мбога кто-то бежит, раздвигая на ходу траву. Бежит гораздо быстрее, чем Мбога. Мбога остановился, поднял одной рукой карабин дулом кверху и выстрелил ещё раз. След в траве вильнул в сторону и исчез за углом крайнего здания. И через секунду оттуда, широко и легко взмахивая огромными крыльями, поднялась белая в лунном свете птица.
— Стреляйте! — заорал Фокин.
Он уже мчался вдоль улицы и падал через каждые пять шагов. Мбога стоял неподвижно, опустив карабин, и, задрав голову, следил за птицей. Птица сделала плавный бесшумный круг над городом, набирая высоту, и полетела на юг. Через минуту она исчезла. И тогда Попов увидел, как совсем низко над базой пролетели ещё птицы — три, четыре, пять — пять огромных белых птиц взмыли над местом работ киберов и исчезли.Попов спустился с крыши. Мёртвые параллелепипеды зданий отбрасывали на траву густые чёрные тени. Трава казалась серебристой. Что-то звякнуло под ногой. Попов нагнулся. В траве блеснула гильза. Попов пересёк уродливую тень вертолёта.
Послышались голоса. Мбога, Фокин, Лю и Таня неторопливо шли навстречу.
— Я держал его в руках! — возбуждённо говорил Фокин. — Но он треснул меня по лбу и вырвался. Если бы он меня не треснул, я бы его не выпустил! Он мягкий и тёплый вроде ребёнка. И голый…
— Мы тоже его чуть не поймали, — сказала Таня, — но он превратился в птицу и улетел.
— Ну-ну, — сказал Фокин. — Превратился в птицу…
— Действительно, — сказал Лю. — Он свернул за угол, и оттуда сразу же вылетела птица.
— Ну и что? — сказал Фокин. — Он спугнул птицу, а вы рты разинули.
— Совпадение, — сказал Мбога. Попов подошёл к ним, и они остановились.
— Что, собственно, произошло? — спросил Полов.
— Я его уже держал, — заявил Фокин, — но он треснул меня по лбу.
— Это я уже слыхал, — сказал Попов. — С чего всё началось?
— Я сидел в тюках в засаде, — начал Мбога. — Я увидел, что кто-то ползёт в траве прямо посреди улицы. Я хотел поймать его и вышел навстречу, но он заметил меня и повернул назад. Я увидел, что мне не догнать его, и выстрелил в воздух. Мне очень жалко, Анатолий, но, кажется, я напугал их.
Воцарилось молчание. Потом Фокин спросил с недоумением:
— А что вам, собственно, жалко, доктор Мбога?
Мбога ответил не сразу. Все ждали.
— Их было по крайней мере двое, — сказал он. — Одного обнаружил я, другой был у вас в палатке. Но, когда я пробегал мимо вертолёта… Вот что, — закончил он неожиданно. — Надо пойти и посмотреть. Наверное, я ошибаюсь.
Мбога неслышно зашагал к лагерю. Остальные, переглянувшись, двинулись за ним.
У здания, на котором стоял вертолёт, Мбога остановился.— Где-то здесь, — сказал он.
Фокин и Таня немедленно полезли в чёрную тень под стену. Лю и Попов сверху вниз выжидательно смотрели на Мбога. Мбога думал.
— Ничего здесь нет, — сказал Фокин сердито.
— Что же я видел? Что же я видел?.. — бормотал Мбога.
Раздражённый Фокин вылез из-под стены. Чёрная тень лопастей вертолёта скользнула по его лицу.
— А! — сказал Мбога громко. — Странная тень!
Он бросил карабин и с разбегу прыгнул на стену.
— Прошу вас! — сказал он с крыши.
На крыше за фюзеляжем вертолёта, словно на витрине магазина, были аккуратно разложены вещи. Здесь был ящик с маслом, тюк с индексом «Е-9», пара башмаков, карманный микроэлектрометр в пластмассовом футляре, четыре нейтронных аккумулятора, ком застывшего стеклопласта и чёрные очки.
— А вот и башмаки, — сказала Таня. — И очки. Я их вчера утопила в речке…
— Да-а-а… — сказал Фокин и осторожно огляделся.
Попов словно очнулся.
— Физик Лю! — быстро сказал он. — Мне необходимо немедленно связаться с «Подсолнечником», Фокин, Таня, сфотографируйте эту выставку! Через полчаса я вернусь.
Он спрыгнул с крыши и торопливо пошёл, потом побежал по улице к базе. Лю молча последовал за ним.
— Что же это?! — закричал Фокин.
Мбога опустился на корточки, вытащил маленькую трубку, не торопясь раскурил её и сказал:
— Это люди, Боря. Красть вещи могут и звери, Но только люди могут возвращать украденное.
Фокин попятился и сел на колесо вертолёта.
Попов вернулся один. Он был очень возбуждён и высоким металлическим голосом приказал немедленно сворачивать лагерь. Фокин сунулся было к нему с вопросами. Он требовал объяснений. Тогда Попов тем же металлическим голосом процитировал: «Приказ капитана звездолёта „Подсолнечник“. В течение трёх часов свернуть синоптическую базу-лабораторию и археологический лагерь, демобилизовать все кибернетические системы, всем, включая атмосферного физика Лю, вернуться на борт „Подсолнечника“. От удивления Фокин повиновался и принялся за работу с необычайным усердием.За два часа вертолёт сделал восемь рейсов, а грузовые киберы протоптали от базы до бота широкую дорогу в траве.
От базы остались только пустые постройки, все три системы кибернетических роботов-строителей были загнаны в помещение склада и полностью депрограммированы.
В шесть часов утра по местному времени, когда на востоке загорелась зелёная заря, выбившиеся из сил люди собрались у бота, и тут наконец Фокина прорвало.
— Ну хорошо, — начал он зловещим сиплым шёпотом. — Ты, Анатолий, отдавал нам приказания, и я их честно выполнял. Но, чёрт побери, я хочу, наконец, узнать, зачем мы отсюда уходим?! Как?! — завопил он вдруг фальцетом, картинно выбросив руку. Все вздрогнули, а Мбога выронил из зубов трубочку. — Как?! В течение трёх веков искать Братьев по Разуму и позорно бежать, едва их обнаружив? Лучшие умы человечества…
— Горе моё, — сказала Таня. Фокин замолчал.
— Ничего не понимаю, — проговорил он сиплым шёпотом.
— Вы думаете, Борис, что мы способны представлять лучшие умы человечества? — спросил Мбога.
Попов угрюмо пробормотал:
— Сколько мы здесь напакостили! Сожгли целое поле, топтали посевы, развели пальбу… А в районе базы!.. — Он махнул рукой.
— Но кто мог знать! — сказал Лю виновато.
— Да, — Мбога задумчиво потёр подбородок. — Мы сделали много ошибок. Но я надеюсь, что они нас поняли. Они достаточно цивилизованы для этого.
— Да какая это цивилизация! — воскликнул Фокин. — Где машины? Где орудия труда? Где города, наконец?
— Да замолчи ты, Борис, — сказал Попов. — Машины, города… Хоть теперь-то раскрой глаза! Мы умеем летать на птицах? У нас есть медоносные монстры? Которые к тому же дают мясо с живого тела? Давно ли у нас был уничтожен последний комар? Машины…— Биологическая цивилизация, — сказал Мбога.
— Как? — спросил Фокин.
— Биологическая цивилизация. Не машинная, а биологическая. Селекция, генетика, дрессировка. Кто знает, какие силы покорили они? И кто скажет, чья цивилизация выше?
— Представляешь, Борька, — сказала Таня. — Дрессированные бактерии! И город этот они, конечно, не построили, а вырастили… Склады… Зернохранилища… А мы стену хотели резать…
Фокин яростно крутил ус.
— И уходим мы отсюда потому, — сказал Попов угрюмо, — что никто из нас не имеет права взять на себя ответственность первого контакта.
Ах, как жалко уходить отсюда, думал он. Ужасно жалко. Не хочу уходить. Хочу разыскать их. Поговорить с ними, поглядеть, какие они. Целое человечество! Не какие-нибудь безмозглые ящеры, не улитки какие-нибудь, а человечество. Целый мир, целая история, А у вас были войны и революции? А что у вас сначала было, пар или электричество? А в чём у вас смысл жизни? А сколько языков на Леониде? А можно взять у вас что-нибудь почитать? Первый опыт сравнительной истории человечеств… И нужно уходить. Ай-яй-яй, как не хочется уходить!.. Но на Земле уже пятьдесят лет существует Комиссия по контактам. Пятьдесят лет изучают сравнительную психологию рыб и муравьёв и спорят, на каком языке сказать первое «Э!» Только теперь над Комиссией уже не посмеёшься. Работать им придётся явно в поте лица. Интересно, кто-нибудь из них предвидел биологическую цивилизацию? Наверное. Чего они там только не предвидели! Счастливчики.
Мбога сказал:
— Какой всё-таки удивительно проницательный человек Горбовский, Он явно что-то чувствовал.
— Да, — сказала Таня. — Страшно подумать, что бы здесь Борька наделал, будь у нас оружие!
— Почему обязательно я? — возмутился Фокин. — А ты? Кто купаться ходил с электрическим резаком?
— Все мы хороши, — сказал Лю со вздохом.
Попов поглядел на часы:
— Старт через двадцать минут. Прошу по местам.Мбога задержался в кессоне и оглянулся. Белая звезда ЕН-23 уже поднялась над зелёными равнинами Леониды. Пахло влажной травой, тёплой землёй и свежим мёдом. Над далёкими холмами неподвижно повисли белые растрёпанные облака.
— Да, — произнёс Мбога. — Необычайно благоустроенная планета. Разве природе под силу создать такую?
комбат81- большой человек
- Сообщения : 3326
Возраст : 43
Откуда : Псков
Re: русская фантастика.
автор комбат81 Ср 20 Фев 2019, 23:39
В. Савченко
Вторая экспедиция на странную планету
I
Косматый пылающий диск Ближайшей стремительно погружался в жёлто-красные зазубрины горизонта. Вместе с ней ныряли за скалы яркие точки звёзд. Процедура заката заняла не больше полминуты. Некоторое время ещё отражал свет неподвижно висевший в высоте корпус звездолёта. Но вот и он растворился в чёрной пустоте.
— Смотри-ка, Сандри, — не оглядываясь, кивнул Новак, — а вон Солнце. Чуть ниже «Фотона-2», видишь?
— Вижу…
Некоторое время они следили за неяркой желтоватой звёздочкой, быстро плывшей через иллюминатор. В кабине разведочной ракеты было темно, и хотелось молчать.
Щёлкнул короткий звук, осветился экран. На нём возникло возбуждённое лицо Патрика Лоу, дежурившего в звездолёте.
— Капитан! Они снова что-то передавали о нас… Удалось записать. Передаю вам через замедлитель.
…Экран несколько раз мигнул. Появились расплывчатые дрожащие линии, затем стали возникать и исчезать быстрые, как вспышки, изображения. Антон Новак и Сандро Рид затаили дыхание, всматриваясь.
Вот их разведочная ракета, медленно падающая в магнитном поле на поверхность Странной планеты…
Вот два человека, приникшие к скалам в нелепо напряжённых позах… Мелькнули какие-то упрощённые и непонятные, вероятно символические, изображения.
Затем (Новак вздрогнул от неожиданности) из экрана к нему приблизилось его же продолговатое лицо, перекошенное гримасой. Лицо смешно вытянулось, потом сократилось, как мяч, на который наступили ногой. Сандро фыркнул.
— Это вчера, когда их «ракета» пикировала прямо на меня, — пробормотал Новак. — Я поднял голову… Ага, вот и ты!
Да, это была голова Сандро Рида, накрытая прозрачным колпаком скафандра. Черты лица были карикатурно искажены… Затем появилась целая группа: Максим Лихо, Патрик Лоу и Юлий Торрена, — они, сильно наклонившись вперёд и вбок, передвигались по поверхности планеты… Снова замелькали символы. За ними из экрана вылетела «ракетка» — были отчётливо видны четыре острых выступа на носу, частые ребристые полосы вдоль сигарообразного фюзеляжа, заканчивавшегося тремя плоскими отростками, похожими на стабилизатор бомбы крупного калибра… «Ракетка» исчезла. Вместо неё на экране появилось сосредоточенное лицо Ло Вея с внимательно суженными глазами и растрепавшимися над лбом прямыми жёсткими прядями.
Затем экран погас.
— Ло Вей ведь не опускался на планету! — воскликнул Сандро. — Как же?..
— Значит, они наблюдают и за звездолётом. Ло не раз выходил наружу, проверял рефлекторы.
— Наблюдают… — хмуро проворчал Сандро. — Что же они сами не покажутся? Боятся нас, что ли? Где они? Какие они? Почему в этих видеосообщениях они никогда не показывают себя? Только «ракетки»… Скажи, Анти, вы и в первую экспедицию не видели их?
— Нет. Были только «ракетки». Впрочем, тогда эти летательные аппараты больше походили на скоростные самолёты, чем на ракеты. У них были крылья, и летали они, опираясь на атмосферу… Д-да, тогда была атмосфера преимущественно из инертных газов. Были красивые переливчатые красно-зелёные закаты и восходы Ближайшей. Куда могла деться атмосфера за какие-то 20 лет, ума не приложу!
— Инертные газы? Гм, они не могли соединиться с почвой… Скажи, а тот раз вы не пробовали посадить или сбить эти «ракетки», а?
Новак помолчал, сказал глухо:
— Пробовали… Из-за этой затеи погибли Пётр Славский и Анна. Они поднялись на вертолёте, чтобы развесить металлическую сеть. «Ракетки» разбили винт вертолёта…
— Антон… — Сандро помедлил, — скажи: ты очень любил её? Анну? — Новак пошевелился в темноте, но ничего не ответил. Сандро смутился: — Извини, Анти, я глупо спросил… Я ведь ещё никого не любил, понимаешь?
В этот момент полуторачасовая ночь кончилась.
Ближайшая выскочила из-за горизонта. Через иллюминатор на противоположной стенке в кабину хлынул прожекторный сноп света. Он резкими без полутонов контурами изваял из темноты две сидящие в креслах фигуры. Одна — массивная, с крепко посаженной, задумчиво наклонённой головой; седые волосы сверкали крупными мраморными завитками; глаза запали в чёрные тени от надбровий. Вторая — по-юношески стройная — откинулась в кресле; линии света ясно очертили профиль: крутой лоб, тонкий нос со слабой горбинкой, мягкие черты губ и подбородка. Резкие лучи высекли из тьмы часть пульта с приборами, стойку с полупрозрачными нескладными фигурами, низ обшитой кожей стены.
Скалы снаружи загорелись разноцветным сверканием. Новак тряхнул головой, встал:
— Пора, Малыш! Собирайся, пойдём собирать минералы. — Он легко разворошил чёрные кудри на голове Сандро, — Эх, ты! Разве можно любить «не очень»?
Вторая экспедиция на странную планету
I
Косматый пылающий диск Ближайшей стремительно погружался в жёлто-красные зазубрины горизонта. Вместе с ней ныряли за скалы яркие точки звёзд. Процедура заката заняла не больше полминуты. Некоторое время ещё отражал свет неподвижно висевший в высоте корпус звездолёта. Но вот и он растворился в чёрной пустоте.
— Смотри-ка, Сандри, — не оглядываясь, кивнул Новак, — а вон Солнце. Чуть ниже «Фотона-2», видишь?
— Вижу…
Некоторое время они следили за неяркой желтоватой звёздочкой, быстро плывшей через иллюминатор. В кабине разведочной ракеты было темно, и хотелось молчать.
Щёлкнул короткий звук, осветился экран. На нём возникло возбуждённое лицо Патрика Лоу, дежурившего в звездолёте.
— Капитан! Они снова что-то передавали о нас… Удалось записать. Передаю вам через замедлитель.
…Экран несколько раз мигнул. Появились расплывчатые дрожащие линии, затем стали возникать и исчезать быстрые, как вспышки, изображения. Антон Новак и Сандро Рид затаили дыхание, всматриваясь.
Вот их разведочная ракета, медленно падающая в магнитном поле на поверхность Странной планеты…
Вот два человека, приникшие к скалам в нелепо напряжённых позах… Мелькнули какие-то упрощённые и непонятные, вероятно символические, изображения.
Затем (Новак вздрогнул от неожиданности) из экрана к нему приблизилось его же продолговатое лицо, перекошенное гримасой. Лицо смешно вытянулось, потом сократилось, как мяч, на который наступили ногой. Сандро фыркнул.
— Это вчера, когда их «ракета» пикировала прямо на меня, — пробормотал Новак. — Я поднял голову… Ага, вот и ты!
Да, это была голова Сандро Рида, накрытая прозрачным колпаком скафандра. Черты лица были карикатурно искажены… Затем появилась целая группа: Максим Лихо, Патрик Лоу и Юлий Торрена, — они, сильно наклонившись вперёд и вбок, передвигались по поверхности планеты… Снова замелькали символы. За ними из экрана вылетела «ракетка» — были отчётливо видны четыре острых выступа на носу, частые ребристые полосы вдоль сигарообразного фюзеляжа, заканчивавшегося тремя плоскими отростками, похожими на стабилизатор бомбы крупного калибра… «Ракетка» исчезла. Вместо неё на экране появилось сосредоточенное лицо Ло Вея с внимательно суженными глазами и растрепавшимися над лбом прямыми жёсткими прядями.
Затем экран погас.
— Ло Вей ведь не опускался на планету! — воскликнул Сандро. — Как же?..
— Значит, они наблюдают и за звездолётом. Ло не раз выходил наружу, проверял рефлекторы.
— Наблюдают… — хмуро проворчал Сандро. — Что же они сами не покажутся? Боятся нас, что ли? Где они? Какие они? Почему в этих видеосообщениях они никогда не показывают себя? Только «ракетки»… Скажи, Анти, вы и в первую экспедицию не видели их?
— Нет. Были только «ракетки». Впрочем, тогда эти летательные аппараты больше походили на скоростные самолёты, чем на ракеты. У них были крылья, и летали они, опираясь на атмосферу… Д-да, тогда была атмосфера преимущественно из инертных газов. Были красивые переливчатые красно-зелёные закаты и восходы Ближайшей. Куда могла деться атмосфера за какие-то 20 лет, ума не приложу!
— Инертные газы? Гм, они не могли соединиться с почвой… Скажи, а тот раз вы не пробовали посадить или сбить эти «ракетки», а?
Новак помолчал, сказал глухо:
— Пробовали… Из-за этой затеи погибли Пётр Славский и Анна. Они поднялись на вертолёте, чтобы развесить металлическую сеть. «Ракетки» разбили винт вертолёта…
— Антон… — Сандро помедлил, — скажи: ты очень любил её? Анну? — Новак пошевелился в темноте, но ничего не ответил. Сандро смутился: — Извини, Анти, я глупо спросил… Я ведь ещё никого не любил, понимаешь?
В этот момент полуторачасовая ночь кончилась.
Ближайшая выскочила из-за горизонта. Через иллюминатор на противоположной стенке в кабину хлынул прожекторный сноп света. Он резкими без полутонов контурами изваял из темноты две сидящие в креслах фигуры. Одна — массивная, с крепко посаженной, задумчиво наклонённой головой; седые волосы сверкали крупными мраморными завитками; глаза запали в чёрные тени от надбровий. Вторая — по-юношески стройная — откинулась в кресле; линии света ясно очертили профиль: крутой лоб, тонкий нос со слабой горбинкой, мягкие черты губ и подбородка. Резкие лучи высекли из тьмы часть пульта с приборами, стойку с полупрозрачными нескладными фигурами, низ обшитой кожей стены.
Скалы снаружи загорелись разноцветным сверканием. Новак тряхнул головой, встал:
— Пора, Малыш! Собирайся, пойдём собирать минералы. — Он легко разворошил чёрные кудри на голове Сандро, — Эх, ты! Разве можно любить «не очень»?
комбат81- большой человек
- Сообщения : 3326
Возраст : 43
Откуда : Псков
Страница 3 из 7 • 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7
Права доступа к этому форуму:
Вы не можете отвечать на сообщения